Творчество

Глава 31. «Ты не оставил.»

Волнения последних недель совершенно выбили Уингфолда из колеи, и на следую­щий день ему стало так не по себе, что он решил устроить себе выходной. Обычно его вы­ходные выглядели очень просто: он на целый день забирался куда-нибудь поглубже в лес с книжкой, которую можно было при желании засунуть в карман. Последнее время в этих блужданиях его неизменно сопровождал Новый Завет.
Чуть дальше от города вдоль реки ещё тянулся настоящий, старомодный лес. Туда и направился Уингфолд кратчайшей дорогой, по тракту, решив вернуться по тропинке, бе­гущей рядом с извилистым руслом реки. Стоял неожиданно тёплый ноябрьский день. В облетевшем лесу только стало больше света, и солнце с тенью то и дело забавлялись вос­хитительными играми. Но Уингфолд словно не видел их: в его душе страх боролся с надеждой, и какое-то время даже молитва не могла их примирить. Наконец он немного успокоился и повернул домой.
У него в голове кружилась уйма мыслей самых разных форм и оттенков, но он не нашёл их в лесу, а напротив, принёс с собой. И из каждой мысли на него снова и снова глядело лицо Хелен, какой он видел её накануне в церкви, когда она сидела между тётей и кузеном, столь не похожая ни на одного из них. К неудовольствию своих родственников, она настояла на том, чтобы пойти в церковь, и, к её неудовольствию, они отказались опу­стить её одну, и в её лице священник заметил нечто такое, чего никогда не видел раньше: тоскующий, просительный взгляд, как будто теперь она была бы рада унести с собой до­мой даже самую малую кроху надежды. В лучах этого рассвета грядущего детства (хоть сам он едва осмеливался в него поверить) он почти не замечал ни циничного презрения Баскома, ни сурового неодобрения миссис Рамшорн.
Шагая по берегу, Уингфолд неотступно думал об этой чудесной перемене. Добрав­шись до Остерфильдского парка, он отыскал ту самую впадину между крутыми склонами, покрытыми папоротником, где сидел в тот самый день, с которого начался мой рассказ, снова уселся на прежний камень и мысленно окинул взором последние двенадцать меся­цев. День стоял почти такой же, как тогда; только час был иной: теперь папоротники освещало заходящее солнце, отбрасывая от них могучие тени под стать исполинским ду­бам. Сколько всего в нём изменилось! Тогда Новый Завет был всего лишь церковной кни­гой; сейчас же он стал для Томаса Уингфолда источником живой воды. Горация он не от­крывал уже с полгода. Ему пришлось пройти через великие испытания, но он не променял бы ни сами испытания, ни их плоды ни на какие сокровища мира. Теперь к нему подсту­пила новая тревога, но и она несла в себе жизнь: лучше тысячу раз любить, страдать, но всё равно любить, чем вернуться к ничтожному убожеству жизни без Хелен Лингард. Од­нако при этом он знал, что лучше тысячу раз позабыть Хелен Лингард, нежели утратить из сердца хоть одно слово свого Господа, Чья любовь была и корнем, и единственным обетованием и опорой любви, единственной силой, способной прославить эту любовь и очистить её от всякой примеси себялюбия, несущего лишь гниль и смерть.
Солнце уже зашло, когда он вышел из парка, и сумерки стремительно катились вслед за солнцем, когда, шагая домой, он приблизился к старой церкви. И тут, словно на него неожиданно пахнуло каким-то ароматом, ему показалось, что он слышит звуки орга­на. Уингфолд ещё ни разу не слышал, чтобы кто-то играл на органе в будни: этот органист был явно не из тех, кто не упускает ни одной возможности прикоснуться к инструменту. Последнее время священник поглядывал на орган, как на скалу, наполненную чистыми, свежими водами, стоя возле него, как Моисей со своим жезлом. Порой царственный ин­струмент казался ему безмолвным Иеремией, неподвижно сидящим на одном и том же месте всю неделю, воскресенье за воскресеньем, опустив на руки склонённую голову:
ведь вокруг не было ни единого иевусея, который прислушался бы к нему. Ах если бы кто-нибудь научил его пальцы сей науке! С какой готовностью его душа излилась бы то­гда через певучие трубы этой скинии восторга и молитвы, на звучных крыльях воспаряя к престолу Всевышнего! Какой же музыкант решил населить тишину огромной церкви ме­лодичными звуками, этими стихиями, вечно славящими своего Творца? Если уж Он дела­ет Своими ангелами духов и пылающий огонь, то насколько больше Ему служат велича­вые гармонии небесного органа! Надо пойти и посмотреть, что за сила управляет этой прозрачной, неземной музыкой.
Через одну из угловых башен Уингфолд вошёл в церковь и начал подниматься по винтовой лестнице, ведущей мимо органа и выходящей прямо к нему через маленькую дверцу. Музыка на секунду смолкла - но тут же, словно золотой луч, пробившийся сквозь тучи во время блаженного летнего ливня, навстречу священнику рванулось вступление к одному из соло генделевского «Мессии», «Ты не оставил души моей в аде». Он продол­жал бесшумно подниматься по лестнице, как вдруг в потоке музыки к нему поплыло пол­нозвучное, глубокое, до дрожи знакомое контральто, и каждый его звук нёс в себе слово скорбного торжества.
Оказавшись возле дверцы, Уингфолд тихо-тихо потянул её на себя и осторожно вы­глянул наружу. Но перед ним высились только трубы, и он никого не увидел. Он ступил на плиты маленькой апсиды, одним шагом обогнул орган и увидел лицо музыканта. Это была Хелен Лингард!
Она испуганно вздрогнула. Музыка сложила крылья и упала, словно жаворонок в гнездо. Однако Хелен тут же пришла в себя, поднялась от алтаря своего служения и по­дошла к священнику.
- Наверное, мне надо было спросить у вас разрешения, да? - тихим, ровным голосом произнесла она.
- Да что вы! - ответил он. - Простите, что напугал вас. Жаль, что вы так редко при­ходите сюда играть.
- Ведь Он не оставил душу моего брата в аду, мистер Уингфолд? - внезапно спроси­ла она, и сквозь сумерки он увидел блеск её глаз.
- Если чья-то душа и была спасена из ада, так это душа Леопольда, - ответил он. - И теперь, когда я слышу от вас эти слова, моя душа тоже подымается из глубин отчаяния.
- Я вела себя с вами просто отвратительно. Мне очень стыдно. Простите меня, по­жалуйста, - сказала Хелен.
«Я слишком люблю вас, чтобы найти в себе способность прощать вас», - ответил Уингфолд в душе, но вслух произнёс совсем другие слова:
- Моё сердце открыто для вас, мисс Лингард, - сказал он. - Возьмите из него всё прощение, которое вам нужно. Пожалуй, это не вам, а мне следует просить у вас проще­ния. Простите, если я был слишком суров с вами. Может быть, я не вполне понимал, как вам тяжело.
- Всё, что вы говорили, было правдой и ничуть не суровее, чем я того заслуживала. К сожалению, я уже не смогу - по крайней мере, в этом мире - попросить прощения у Леопольда, однако я могу попросить вас и мистера Полварта простить меня и за него, и за себя. Вы были ему как Божьи ангелы, а я. Я была упрямой, гордой и эгоистичной. Ах, мистер Уингфолд, скажите, вы и правда верите, что он где-то? Что он жив? Что однажды - пусть даже через тысячу лет! - я всё-таки увижу его снова?
- Думаю, да. По-моему, рассказ о том, что Иисус снова облёкся в то тело, которое оставил на кресте, и вместе с собой вынес его из могилы, правдив и достоверен.
- Так, может, тогда вы возьмёте меня в ученицы и научите меня верить так же, как вы? - робко спросила Хелен. - Или надеяться, если это слово нравится вам больше.
От её слов сердце священника забилось как барабан ликующего праздничного ор­кестра.
- Дорогая мисс Лингард, - тихо и очень серьёзно ответил он, - я не могу ничему научить вас. Я могу лишь показать вам, где сам нашёл то, что превратило мою жизнь из хмурого ноября в солнечный июнь - пусть даже со всеми его грозами, но всё-таки июнь. Наверное, я мог бы немного помочь вам, если вы действительно решили искать Иисуса, но встать на этот путь и идти по нему можете только вы сама. Мои слова, как глас вопи­ющего в пустыне, будут напоминать вам, что неподалёку от вас идёт тот, кто, как ему ка­жется, видит Его; но искать и найти Его придётся вам самой. И если вы будете Его искать, то непременно найдёте, с моей помощью или без неё. Но уже темнеет. Ключ от северной двери у вас?
- Да.
- Тогда, может быть, вы запрёте её и отнесёте ключ миссис Дженкинс, а я посижу немного здесь, а потом, если позволите, зайду к вам домой, и мы сможем ещё немного по­беседовать. Вы даже не представляете, какие гимны будет играть для меня этот безмолв­ный орган!
Хелен повернулась, спустилась по лесенке вниз, а оттуда отправилась домой. Свя­щенник остался наедине с органом. Орган молчал, как молчал и сам Уингфолд, но в серд­це священника проснулась музыка, и его благодарная хвала, без голоса или инструмента, дивной мелодией возносилась к Тому, Кто слышит безгласные мысли и Чьё сердце дро­жит в ответ на каждый аккорд чувства, раздающийся в сотворённых Им сердцах. Ах, что посылаем мы туда, где наши помышления звучат либо резким диссонансом, либо благо­датной гармонией? Мысли священника, одиноко сидящего в сумеречной церкви, летели к небу ангельской песней, потому что в сердце его не осталось ничего кроме благодарности - не за какой-то уже обретённый дар, но за наполнившие его дивные надежды. Он пре­клонил колени возле старого органа и поклонился Богу и Отцу Господа Иисуса Христа, ибо только на этого Бога и ни на какого другого было всё его упование. Когда он поднялся с колен, церковь погрузилась в темноту, но в её верхние окна, освещающие хоры, сияли мириады звёзд.