Творчество

Глава 27. Богослужение

На следующий день священник снова зашёл навестить Леопольда. Но Хелен как раз куда-то вышла, и когда служанка объявила, что пришёл мистер Уингфолд, у постели больного сидела миссис Рамшорн. Она относилась к учению Уингфолда с таким ревни­вым негодованием, что ни за что не пустила бы его, но молодой Лингард так горячо за­протестовал, услышав её слова: «Передайте ему, что нас нет дома», что ей пришлось уступить, и она велела служанке провести священника наверх. Однако она ни за что не собиралась оставлять его наедине с Леопольдом: кто знает, какими нелепыми и сума­сбродными идеями он может забить мальчику голову! Судя по всему, он вполне способен заставить Леопольда постричься в монахи, стать социнианином или каким-нибудь святым последних дней! Так что она неотступно сидела, загораживая собой единственное восточ­ное окошко в тёмной спальне племянника и не пуская прилив рассвета к его больной и измученной душе. Поэтому говорить откровенно они не могли. Но даже лицо нового дру­га было для Леопольда немалым утешением, и перед его уходом они всё-таки сумели до­говориться, что на следующий день Уингфолд зайдёт тогда, когда никто не сможет им помешать.
В тот же самый день Уингфолд повёл мануфактурщика в гости к Полвартам.
Рейчел лежала на диванчике в гостиной, жалкая сгорбленная фигурка, напоминаю­щая, скорее, могилку, разворошенную попытками покойника воскреснуть, нежели образ и форму, свойственную человеческой природе. Но когда она поздоровалась с мистером Дрю и с благодарностью выслушала его сочувственные слова, голосок её звучал весело и сер­дечно.
- Мы ещё увидим, что сделает для меня Бог, - ответила она на какие-то слова свя­щенника, и сейчас, как всегда, всё её существо дышало бесконечным доверием высшему Духу, которому подчинялся даже грубый материал её искалеченной хижины.
Уингфолд помог Полварту накрыть стол к чаю, и разговор, как всегда бывает, если собеседников объединяет важная для них тема, быстро нашёл нужное русло. В реальной жизни такие разговоры случаются нечасто. Обычно при любом обмене мнениями, кото­рый можно назвать разговором, у каждого собеседника есть своя излюбленная мысль, и он всячески стремится её доказать, одновременно пытаясь опровергнуть то, что говорит его ближний. Даже если допустить, что человек начал придерживаться той или иной точки зрения, потому что увидел в ней следы истины, чаще всего он доказывает её правоту та­кими методами, что намертво забивает в своей душе все отверстия и щели, куда эта исти­на могла бы пробиться. Однако эти трое (даже если вам покажется невероятным, что где- то на земле собралось целых три человека, любящих истину) стремились лишь к тому, чтобы высказать ту истину, которую они успели узнать сами, и увидеть то, что до сих пор было от них скрыто. Я попытаюсь передать лишь общее впечатление от их вечерней бесе­ды.
- Я изо всех сил пытаюсь вас понять, господин Полварт, - сказал мануфактурщик после того, как хозяин дома какое-то время говорил один, - но никак не могу ухватить вашу мысль. Порой мне кажется, что я вот-вот поймаю её за хвост, но она тут же усколь­зает от меня, и я опять остаюсь ни с чем. Может, вы объясните мне, что вы имеете в виду, говоря о богослужении? Сдаётся мне, что до сих пор я употреблял это слово совсем в ином смысле.
- Ах да! - воскликнул Полварт. - Мне следует помнить, что те мысли, которые по­сле долгих лет уединённых размышлений стали мне давно знакомыми, совсем не обяза­тельно сразу будут понятны другим - особенно, если они выражены непривычными сло­вами, присущими чужой индивидуальности. Мне надо было сразу пояснить, что, говоря о богослужении, я вовсе не имею в виду церковные обряды или должности. Я употребляю
это слово в его изначальном смысле и говорю о служении Богу: о том, чтобы делать что- то для Бога. Неужели по собственной глупости я сделаю из церкви храм поклонения идо­лам, воображая, что она нужна Богу для восполнения какой-то Его нужды? Что я ублажаю какую-то Его прихоть, когда сижу на церковной скамье, слушая Его Слово, произнося мо­литвы и воспевая Ему хвалу? Неужели в присутствии живой Истины я останусь таким безмозглым ослом? Или, если прибегнуть к более обыденному сравнению, неужели я, как пресловутый «хороший мальчик» из детского стишка, усядусь в уголок своего себялюби­вого самодовольства и буду с осознанной гордостью есть рождественский пирог, вообра­жая это невесть какой добродетелью и удовлетворённо размышляя о том, какую радость я
42
тем самым доставляю своим родителям?[40] И, если пойти ещё дальше, неужели я осмелюсь осквернить неприкосновенность потаённой комнаты, освящённой словами Христа, и в своём тщеславии буду полагать, что там, за закрытой дверь, я исполняю то, что Бог запо­ведал мне в качестве священного обряда?[41] Неужели я по неразумию стану воображать, будто, осуществляя самое высокое и прекрасное, самое дивное право, данное человеку на земле - право излить своё сердце перед Тем, Кто несёт за меня ответственность, Кто прославил меня собственным образом и подобием хотя бы в моей душе, каким бы иска­жённым Его образ ни был в моём теле! - я тем самым что-то делаю для Бога? Разве я служу своему отцу, если сажусь за стол, чтобы съесть то, что он мне приготовил? Разве я служу Богу, когда ем Его хлеб и пью Его вино?
- Но разве Богу не приятно, когда человек изливает Ему свою душу? - спросил ми­стер Дрю.
- Конечно, приятно. Только что бы вы сказали, услышав, как ребёнок говорит: «Я приношу отцу большую пользу, потому что он всегда так сильно радуется, когда я чего- нибудь у него прошу или говорю ему, как я его люблю».
- Я бы сказал, что передо мной невыносимый маленький резонёр, - ответил Уинг- фолд. - Уж лучше бы он заслужил трёпку за воровство!
- Да, тогда надежды на его будущее было бы больше, - улыбнулся Полварт. - Разве мы будем утверждать, что сынишка, сидящий у ног отца и заглядывающий ему в лицо, служит отцу, просто потому что отцу приятно смотреть на своего малыша? Неужели я стану называть служением Богу минуты глубочайшего покоя и блаженства, когда я насы­щаю свою душу самой жизнью вселенной? Это встреча с Богом, и Бог первым приближа­ется ко мне, иначе мне никогда не приблизиться к Нему. Я всего лишь пена на волнах Его бесконечного океана, но даже пузырящаяся пена рождается не чем-нибудь, а океанской водой.
Уингфолду показалось, что свет излучают не только глаза Полварта, но всё его лицо, по которому разлилась строгая, полупрозрачная бледность.
- Ребёнок служит, - продолжал тот, - когда вдруг замечает, что отцу что-то нужно, вскакивает со своего места возле его ног, отыскивает необходимую вещь - и тем самым становится радостным, счастливым слугой, черпающим своё достоинство из того, что ему удалось что-то сделать для отца. А сидеть возле отцовских ног - это любовь, упоение, благоденствие, покой, но никак не служение, как бы ни радовался этому отец. «Для чего ты садишься у моих ног, сынок?» - «Для того, чтобы угодить тебе, отец». - «Нет, сынок; тогда ступай прочь и возвращайся, когда тебе самому будет приятно посидеть со мной». «Почему ты жмёшься к моему креслу, дочка?» - «Потому что хочу быть рядом с тобой, отец. Мне от этого так хорошо!» - «Тогда иди ко мне поближе, дай мне прижать тебя к сердцу и сделать тебя ещё счастливее»... Не надо называть церковную службу служением Богу; это было бы насмешкой. Исследуйте пророков, и вы увидите, с каким презрением и отвращением они говорили о храмовых обрядах, постах, жертвах и торжественных празд­никах - а всё потому, что народ считал всё это служением Богу!
- Но постойте, - перебил его мистер Дрю, и Уингфолд с некоторым беспокойством повернулся к нему, боясь, что тот нарушит настроение маленького пророка. - По-моему, вы немного нелогичны. Ну как убогие существа вроде нас, немощные, неуклюжие и порой из самых благих намерений совершающие самые нелепые поступки - как мы можем слу­жить совершенному Богу, совершенному в мудрости, в силе и во всём? И разве апостол Павел не говорил, что Он не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чём- либо нужду? Право, мне кажется, вы просто придираетесь к словам. Конечно, если это слово когда-то действительно употреблялось в том смысле, о котором говорите вы, то сейчас всё иначе. Сейчас люди говорят о богослужении только в смысле церковного со­брания.
- Если бы воистину служить Богу было невозможно, тогда спорить о значении этого слова действительно не имело бы никакого смысла. Но я утверждаю, что мы можем ока­зывать живому Богу реальное и подлинное служение. Более того: чтобы человек возрастал духовно, ему просто необходимо делать что-то для Бога. Да и как это сделать, понять во­все не трудно, ведь Бог живёт в каждой созданной Им твари, нуждаясь во всём, в чём нуждаются Его творения, и страдая их страданиями. Вот почему Иисус сказал, что всё сделанное для одного из малых сих, делается для Него. И если душа человека есть храм Духа, тогда место его работы, будь то мастерская, лавка, контора или лаборатория, есть храм Иисуса Христа, где дух человека воплощается в его труде. Так что, мистер Дрю, - заключил привратник, вставая и торжественно протягивая обе руки к мануфактурщику, сидящему на другом конце стола, - ваша лавка и есть храм вашего служения, где властву­ет или должен властвовать Господь Иисус Христос, единственный образ полноты Отца. А ваш прилавок должен быть жертвенником в этом храме, и всё что вы возлагаете на него с намерением как можно лучше послужить ближнему во имя Иисуса Христа, есть истинная жертва, приносимая Ему, и служение, совершаемое для вечной, создающей вселенской Любви.
Даже стоя маленький пророк был ниже сидящих гостей. После его слов мистер Дрю уронил голову на руки, словно под тяжестью мыслей, чувств и благоговения.
- Я не говорю, что таким образом вы станете богаче, - продолжал Полварт, - но обещаю, что это убережёт вас от опасности чрезмерного богатства и даст вам возмож­ность трудиться вместе с Богом ради спасения мира.
- Но я должен на что-то жить! Не могу же я раздавать свои товары бесплатно! - раз­думчиво проговорил мистер Дрю голосом человека, пытающегося как следует во всём разобраться.
- Это противоречило бы установленному в мире порядку, - сказал Полварт. - Нет, мистер Дрю, вам предстоит куда более трудная задача: сделать так, чтобы лавка приноси­ла вам прибыль, но одновременно не только оставаться справедливым по общепринятым меркам, но и проявлять интерес, внимание и заботу к ближнему, служа Богу изобилия, дающего всем просто и без упрёков. Ваше призвание состоит в том, чтобы делать для ближнего самое лучшее, что вы только можете, в разумных пределах..
- Но кто будет определять эти разумные пределы.
- Сам человек, размышляющий в присутствии Иисуса Христа. Я верю в то, что су­ществует святая умеренность, угодная Богу.
- Да, мистер Полварт, таким способом мало кто способен нажить себе состояние, особенно крупное.
- Это верно.
- То есть получается, что все крупные состояния были нажиты нечестным путём?
- Если, говоря о честном пути, вы имеете в виду «как сделал бы Иисус Христос». Но нет, я не стану никого судить. Судить человека должна лишь его собственная совесть, просвещённая Богом, а не совесть ближнего. Почему я должен поступать по чужой сове­сти?.. Но знаете, мистер Дрю, к чему я клоню? К тому, что вы можете служить Богу, слу­жа нуждам Его детей целый день, с утра до вечера, пока в вашей лавке есть хоть один по­купатель.
- Я думаю, вы правы, сэр, - ответил мануфактурщик. - Я и сам на днях думал о том же самом. Только мне кажется, что вы описываете какое-то идеальное совершенство, ка­кого в нашем мире и быть-то не может.
- Идеальное оно или нет, одно можно сказать точно: его никогда не достигнуть че­ловеку, который насколько безразличен, что считает его невозможным. Какая разница, способны мы реализовать этот идеал уже сейчас, в этом мире, или нет? Самое важное в том, начал ли человек к нему стремиться. Но даже если этот идеал действительно недо­стижим (в чём я лично сомневаюсь), к чему ещё должны стремиться последователи иде­ального, совершенного Человека?
- Разве человек способен достичь хоть какого-то идеала, пока в нём не начал обитать Бог, наполняя все уголки его души? - спросил Уингфолд с сияющими глазами.
- Конечно нет, и я твёрдо в этом убеждён, - ответил Полварт. - Иногда мне стано­вится тяжко из-за того, как мало людей, которые хотя бы допускали мысль о том, что в них обитает сила, вызвавшая их к жизни. Да, Бог пребывает в каждом из нас, иначе мы просто не смогли бы жить. Только Бог сохраняет в нас жизнь на тот час, когда Он сможет наполнить Собой нашу волю, устремления и воображение. Когда человек распахивает дверь перед Отцом своего духа и его «я» дополняется - какое жалкое, немощное слово! - сотворившей его Индивидуальностью, тогда он обретает цельное, здравое существование во всей его полноте. Тогда и только тогда он уже не будет совершать зла и мыслить зла, любовь его станет совершенной, а жизнь превратится в праздник. Тогда он уже не будет думать о том, чтобы молиться, потому что Бог станет обитать в каждой его мысли и будет заново входить к нему с каждым новым чувством. Тогда он будет прощать и долготерпеть и без колебаний положит душу ради тех друзей, которые всё ещё бредут на ощупь во тьме сомнений и страстей. Тогда каждый человек, даже самый худший, будет ему дорогим и желанным, потому что и в негодяе живёт неведомая тоска по тому покою, который так любит и в котором пребывает он сам.
Тут Полварт неожиданно сел, и в комнате воцарилось глубокое молчание