Творчество

Глава 5. Жители Гластона и их священник

А за стенами особняка всё так же вставало и садилось солнце, и его блистательные одежды не утратили ни единой пурпурной нити из-за того, что на одном из детей земли лежало кровавое пятно вины. Луна всходила на небо в полном неведении, звёзды занима­лись своими делами, а жители Гластона горячо обсуждали проповеди своего священника. К сожалению, обсуждали они именно сами проповеди, а не то, о чём в них говорилось. Главный интерес вызывала необычность услышанного - и то, что некоторые называли эксцентричностью самого священника.
Что на него нашло? Всё это время после своего назначения он вёл себя вполне обыч­но, и вдруг такая перемена! Да, всё началось с этих сумасбродных заявлений по поводу честности и того, что священник должен сам писать свои проповеди. Может, с ним при­ключился солнечный удар? Да нет, для солнечного удара пока рановато... Не иначе как размягчение мозгов! Вот бедняга! Ведь одним из симптомов является как раз чрезмерное самомнение... Бедняга, что и говорить!
Так говорили одни. Другие же утверждали, что Уингфолд повёл себя куда как умно и дальновидно, рассчитав, что подобные выходки непременно привлекут к себе внимание, а там, глядишь, откроют ему прямую дорожку к столичному приходу или, по крайней ме­ре, к приглашениям выступить в Лондоне. Там красноречие ценится куда больше, чем в унылом захолустном городишке вроде Гластона, откуда волны благодати давным-давно схлынули в иные места, оставив корабль старого аббатства на пустынном, сухом берегу.
Третьи считали его фанатиком и человеком опасным. Они не осмеливались прямо утверждать, что он сбился с истинного пути; но есть ли кто-нибудь опаснее человека, за­ходящего на этом пути слишком далеко? Должно быть, они позабыли, что узкий путь вряд ли обещает путнику уютное и беззаботное существование, да и вступить на него могут лишь те, кто берётся за ручку двери с решительным намерением дойти до конца, даже ес­ли в конце их ждёт блистательное совершенство Небесного Отца. «Но ведь фанатики опасны! - фактически рассуждали они. - А восторженному энтузиасту до фанатика - один шаг! Чем бы он ни восторгался, Иисусом Христом или самим Господом Богом, такой че­ловек опасен, исключительно опасен! Дай ему волю, он тут же возьмёт да и прогонит всех
29
сверчков Самонадеянности с их уютных шестков - а что тогда будет?»[28]
Четвёртые подозревали во всём этом католические веяния. «Вот подождите, пока он приобретёт влияние и у него появятся последователи, - говорили они, - и тогда увидите! Не пройдёт и месяца, и все они вернутся в лоно Рима!»
Как ветер трепал за хвост петуха-флюгера на церковном шпиле, крутя его туда-сюда, так вихри гластонской молвы бесцеремонно трепали духовную репутацию священника
Томаса Уингфолда. Сам он всё это время сражался с собственным неверием, поставив на карту всю свою жизнь, и перед его взором, устремлённым вдаль, время от времени вспы­хивали отсветы великой зари, на мгновение приоткрывая перед ним беспредельные океан­ские просторы. Ах, если бы точно знать, что это не мираж его истомлённого сердца и из­голодавшихся глаз, что всё это - мысли Предвечного разума, возникшие у него именно благодаря Ему, подобно тому, как Слово стало плотью и обитало среди людей!
Но уже через минуту он задыхался в малярийном тумане страха, подымающегося из болота его собственного заброшенного сердца: Слово, от могущественного сияния кото­рого весь мир, казалось, вот-вот зацветёт и распустится, как роза, представлялось ему настолько невероятно прекрасным, что он просто боялся поверить в его истинность.
- Да, оно было бы воистину невероятным, не будь в мире живого Блага, сознательно творящего добро, - однажды сказал ему Полварт. - Но если во вселенной действительно есть Бог - такой, каким только и может быть Бог, - тогда разве хоть что-нибудь хорошее может быть невероятным? Невероятным для такого Бога, в Котором Иисус Христос нашёл всё, что искал?
В один день Томас готов был верить во всё без исключения, даже в страннейшее из чудес, с рыбой и золотым статиром (которое мне лично кажется вполне правдоподобным). На другой день он сомневался даже в том, был ли на свете Человек, осмелившийся ска­зать: «Я и Отец одно». Он мучился и метался духом и порой, в отчаянии, даже вопрошал вслух, есть ли на свете Бог, слышащий его молитву, будучи уверенным только в одном: если Бог не слышит его, то Он просто не может быть тем Богом, по которому истаевает и плачет его душа. Иногда его охватывало нечто такое, что он с радостью принял бы за от­вет свыше; но это было лишь некое умиротворение, внезапно сходившее на его дух, и, насколько мог судить он сам, его причиной вполне могло быть обыкновенное изнеможе­ние. Ноги Уингфолда подкашивались от часов, проведённых на коленях, лицо стало блед­ным от постоянных раздумий, а глаза ослабели от беспокойства: ведь если человек всерьёз задумал отыскать Бога, ему остаётся либо найти Его, либо умереть.
Такова была внутренняя реальность, плоды которой развязали языки гластонских жителей. Из-за неё Джордж Баском авторитетно заявил, что священник страдает ипохон­дрией, забивая себе голову тем, чего просто не существует, - и сам Джордж мог с уверен­ностью это подтвердить, потому что ни разу их не видел, не слышал и даже не воображал, что подобные вещи должны или могут существовать. Более того, он провозглашал, что их существование несовместимо с его собственным. Серая масса его самодовольного мозга ни разу не всколыхнулась от мысли о том, что в нём самом может заключаться куда больше, чем он мог себе представить и, быть может, подобные вопросы вполне соответ­ствуют этой неведомой части его «я». Несчастный, убогий Уингфолд - он всерьёз стре­мился к тому, что Джордж не считал даже стоящим своего внимания! Всерьёз пытался найти что-то выше и ярче луны!.. Каким независимым был Джордж по сравнению с Тома­сом! Его вполне устраивала перспектива прожить то, что он называл своей жизнью, в ка­честве благодетеля человечества (главным образом, избавляя людские фантазии от при­зраков высоких устремлений) и, закончив своё дело, умереть - в то время как бедный, об­манутый, слабоумный ипохондрик Уингфолд отказывался довольствоваться жизнью, по­куда в ней не исполнится обещание, данное человеком, которого, быть может, никогда не и не было: «Отец Мой возлюбит его, и Мы придём к нему и обитель у него сотворим».
Однако у Томаса тоже была склонность опираться на чувства. Даже если он, в отли­чие от Баскома, не отказывался верить в незримое и неосязаемое, ему всё равно хотелось увидеть чудеса и знамения, чтобы уверовать. Одним из плодов этого желания стали вот эти стихи, и я привожу их особенно охотно, потому что по ним видно, как далеко продви­нулось вперёд его мышление, носимое волнами из источников лежащей под ним великой бездны.
Ах, если б слово милости благой
Услышать мне в дыханьи ветерка, И на постели, в темноте ночной Меня коснулась вдруг Твоя рука! Ах, если б Ты мне подал верный знак! - Сейчас бы я в сомнениях не жил, Сквозь книгу пробиваясь кое-как, А ревностной душой Тебе служил. Так сердце говорит. Но я себе Твержу, в безвестность устремляя взгляд: «Пойми, знаменья эти лишь к тебе Ему дорогу снова преградят!» Его, Кто есть и Свет, и Жизнь, и Путь, Просили путь к спасенью указать. Желали люди на Отца взглянуть, Но в Сыне не смогли Его узнать. Но только как ещё Он мог прийти, Господь материй, духов и светил, Как не в людском обличье, во плоти, Что Бог из глины красной сотворил? Прошу, Господь, приди! Через меня На мир смотри, и слушай, и дыши; Плотские страсти в жизни растворя, Собой наполни храм моей души. Как близок Ты! О радости такой И в дивных снах не мог помыслить я, Хоть храм мой, бесприютный и пустой Всю жизнь, того не зная, ждал Тебя! Когда я буду верно исполнять Весь Твой закон и все Твои слова, Как бы меня ни стали осуждать, Что б ни плела досужая молва, Тогда, Иисус, Ты в дом ко мне войдёшь. Чтоб здесь с Отцом небесным вечерять... Но только так коварны грех и ложь, Что долго мне Тебя придётся ждать! Покуда я не в силах не грешить, Не можешь Ты, Иисус, в мой дом войти. Но если будешь мимо проходить, Всё ж стукни мне в окошко по пути!