Творчество

Глава 1. Рейчел и её дядя

Когда они снова подъехали к сторожке привратника, было почти темно. Рейчел от­крыла им ворота, и они, даже не сказав спасибо, выехали из парка. Рейчел сквозь сумерки посмотрела им вслед, а потом со вздохом повернулась и пошла на кухню, где её дядя си­дел у очага с книгой.
- Как бы мне хотелось быть так же хорошо сложенной, как мисс Лингард! - сказала она, усаживаясь возле лампы, стоящей на сосновом столе. - Как это, должно быть, чудес­но - быть крепкой и высокой, свободно смотреть в одну сторону и в другую, не поворачи­вая с головой всё тело. Как это, должно быть, славно - сидеть верхом, как она! Видел бы ты, дядя, как она ветром мчалась по парку! Можно было подумать, что они с конём одно... Ах, как же я всё-таки ей завидую!
- Нет, девочка; я знаю тебя лучше, чем ты сама. Одно дело говорить: «Ну почему я не такая?», и совсем другое: «Как бы мне хотелось!..» Эти слова так же разнятся между собой, как ропот и молитва. Быть довольным вовсе не значит не желать ничего лучшего. Разве можно довольствоваться несовершенством? Божья воля в том, чтобы мы терпеливо сносили его и были довольны, уповая на искупление тела. И потом, мы знаем, что у Него есть послушный слуга, который однажды сделает нас свободными.
- Да, дядя, я всё понимаю. Ты же знаешь, я радуюсь жизни; да и может ли быть ина­че, когда ты со мной? Но каждый раз, когда я иду через кладбище, во мне поднимается какое-то торжество. «Вот увидишь, - порой говорю я жалкой, безобразной тени, которая ползёт подле меня вдоль могил, - скоро тебя поймают и запрут!.. » Только вдруг в буду­щем мире мне снова придётся быть горбатой? Иногда я даже немного беспокоюсь. Вдруг это для чего-то понадобится?
- Тогда вместе с горбом тебе будет дано терпение, чтобы вынести его и там; в этом можешь не сомневаться. Но я не боюсь. Куда вероятнее, что горбатыми в будущем мире будут те, кто не возблагодарил Бога, но кичился своей красотой. Как в притче про богача и Лазаря. Но и для них, как для нас, Бог делает только самое лучшее. Однажды мы уви­дим, что красота и богатство были более всего нужны тем, кому они были даны, как нам с тобой нужнее всего были уродство и нищета.
- Интересно, какой я была бы без горба! - смеясь проговорила Рейчел.
- Вряд ли ты была бы столь же дорога своему горбатому дяде, - отозвался её това­рищ по уродству.
- Тогда хорошо, что я такая, как есть! - воскликнула она.
- Когда я думаю о том, что мы с тобой не такие, как все, - заговорил Полварт после задумчивого молчания, - во мне подымается благоговение. Это единственное, что в чело­вечестве напоминает мне отдельность, непохожесть Самого Бога. Порой уродство пугает меня, словно оно чужое, словно оно ограничивает меня и врывается в моё существование, как извержение вулкана в синее сицилийское небо. В такие минуты моё единственное утешение - вознести его Тому, Кто не погнушался сотворить его. «Господи, - говорю я, - это не моё, а Твоё; так позаботься же о нём. У меня есть Ты, Отец Иисуса Христа, и Твоя вечность».
Он прикрыл глаза рукой, губы его побелели и задрожали. Мысль перетекла в молит­ву, и оба они какое-то время молчали. Рейчел заговорила первой.
- По-моему, я поняла тебя, дядя, - сказала она. - Я не против быть Божьей карлицей. Но мне хотелось бы быть сотворённой по Его образу и подобию - а разве Его образ может быть таким? Как я хочу, чтобы меня сотворили заново!
- И если спасающая нас надежда не тщетна, если апостол Павел не обманывался блистательными мечтаниями собственного воображения, так оно и будет, дитя моё!.. Но давай позабудем на время наши жалкие тела. Давай поднимемся ко мне, и я прочту тебе то, что сложилось у меня сегодня утром, когда я бродил по парку.
- Может, лучше дождаться мистера Уингфолда? Мне кажется, он непременно при­дёт. Ведь ещё не поздно. Он всегда заглядывает к нам по субботам, когда возвращается с прогулки. Может, пусть и он тоже послушает? Я знаю, ему будет полезно.
- Да я бы с удовольствием. Только, по-моему, мои стихи будут ему не по душе. Слишком они неумелые. Он же воспитан на Горации, и, боюсь, считает, что настоящая поэзия должна быть отточенной и лаконичной.
- Мне кажется, ты ошибаешься, дядя. Я слышала, как хорошо он говорит о поэзии.
- Ты уж прости меня, Рейчел, если я не решаюсь читать свои убогие вирши кому-то кроме тебя. Я вложил в них столько сердца, да и предмет их столь сокровенный.
- Жаль, что ты считаешь свой жемчуг слишком дорогим, чтобы бросать его перед мистером Уингфолдом, - проговорила Рейчел, и в её голосе прозвучала нотка недовольно­го разочарования.
- Нет, нет, что ты, - возразил Полварт. - Ну как ты можешь так говорить! Просто на них столько грубой, грязной шелухи, что показать их - значит оскорбить кроющуюся в них истину.
Рейчел почти всегда каялась сразу. Она медленно подошла к дяде, стоявшему у лестницы с лампой в руке, молча глядя на него глазами, полными небесного раскаяния. Приблизившись, она опустилась на колени и поцеловала его опущенную руку. Природная вспыльчивость была главной её бедой и доставляла ей немало огорчений.
Полварт наклонился, поцеловал её в лоб, поднял с колен, подвёл к лестнице и посто­ронился, чтобы дать ей пройти. Но Рейчел с детства отказывалась идти первой, если в чём-то провинилась, и теперь тоже отступила назад. С понимающей улыбкой он покорил­ся и пошёл наверх первым. Однако буквально через мгновение Рейчел услышала шаги Уингфолда и снова поспешила вниз, чтобы открыть ему дверь.