aupam.ru

Информация по реабилитации инвалида - колясочника, спинальника и др.

Творчество

Глава 2. Сон Полварта

Вслед за Рейчел Уингфолд поднялся в комнату её дяди, и вскоре, то ли случайно, то ли благодаря её сознательным усилиям, разговор принял такой оборот, что Полварт сам предложил Уингфолду послушать его стихи. Он вынул из ящика стола исписанный и ис­чёрканный лист бумаги и прочёл то, что было на нём написано. И пусть голос его был да­леко не самым мелодичным, даже хриплая резкость и слабость не могли скрыть в нём не­кую утончённость, присущую духовной восприимчивости.
Услышь мой вопль, Господь. Я весь пустой Как зеркало, что Ты Своей рукой Очистил, и оно в глуби стальной Всего лишь отражает свет дневной. Не приказать мне солнечным лучам: «Светите здесь» или: «Играйте там». Не сотворить мне даже бабочки простой И не свои слова я здесь пишу с тоской. Задуматься хочу - но даже тут Я только жду, не зная точно сам, Какие думы в голове моей растут, Пока им в слове выхода не дам. Какие мысли в будущие дни Найдут себе приют в душе моей, Не знаю. Я - лишь дверь, куда они Заходят, чтобы выйти в мир людей. Нет, я не мыслю сам, а лишь стою У родника всех мыслей, на краю. Из родника вода течёт рекой - Я только зачерпнул её рукой. Мыслитель - Ты один, я - мысль Твоя, И мысль мою Ты мыслишь, и меня. Источник - Ты, я - лишь сосуд живой, Наполненный Твоей живой водой. Ты - всё во всём, мерило полноты. Но стоит мне воззвать к Тебе, как Ты Мне отвечаешь, щедрость возлюбя, И в полноте Твоей купаюсь я.
Альтернативный конец: Ты - всё во всём, мерило полноты. Но стоит мне воззвать к Тебе, как Ты Мне отвечаешь, и в отраде дней Я причащаюсь к полноте Твоей.
Пока он читал, Рейчел подобралась к его креслу, присела рядом и положила голову ему на колено. Даже если все мы лишь мотыльки-однодневки, всё равно мимолётные ра­дости этой жалкой парочки были не только благороднее по сути, но и куда приятнее для души, чем мимолётные радости молодого Геракла-Баскома, несмотря на все прелести Хе­лен, лошадей и всего прочего! О бедной Хелен я даже не могу ничего сказать, ибо у неё и вовсе не было радости, кроме одной и воистину высокой (хоть пока и нераскрывшейся) радости сестринской любви.
Правда, если факты жизни таковы, какими рисовал их Джордж Баском - и если он действительно способен это доказать, - нам, конечно, следует научиться принимать их, несмотря на всю их безнадёжность. Однако на свете есть истины, которые должны быть фактами, и пока нам не докажут, что Бога нет, некоторые из нас будут и дальше ощупью искать Его в надежде, что нам посчастливится найти Его, а в Нём - те истины, которые нам так хочется видеть истинными. Возможно, кому-то из нас кажется, что мы уже узрели
Его издалека, но от этого мы только лучше осознаём, что с таким настроем, как у Баскома и ему подобных, Бога отыскать просто невозможно - и это, несомненно, показалось бы им утешением, если бы не вызывало у них смеха. И потом, если Бог такой, каким, по их мне­нию, воображаем Его мы, им действительно лучше обойтись без Него. Но если, напро­тив, Он таков, каким некоторые из нас видят Его на самом деле, то, возможно, даже их отказ искать Его не помешает им Его найти.
Благодаря схожести их натур, общности чувств, постоянному общению и безраз­дельному доверию, даже с первого прочтения Рейчел поняла стихи своего дяди достаточ­но для того, чтобы уже сейчас ощутить их силу, а потом не торопясь последовать за их мыслью в самые дальние её пределы. Но Уингфолд, чья склонность к правдивости, нако­нец-то, расцвела в честность поступков, после недолгого общего молчания произнёс:
- Знаете, мистер Полварт, во всём, что касается поэзии, я просто туп, как пробка. А воспринимать стихи на слух я вообще не умею, и потому не понял и половины из того, что вы прочли. Я никогда не изучал английскую поэзию, и вообще поэтическая часть моей натуры давно и основательно запущена. Может, вы разрешите мне взять эти стихи домой?
- Сейчас не могу: тут всё так исчёркано, что вы ничего не разберёте. Но я перепишу их для вас.
- Может, тогда завтра? Вы придёте в церковь?
- А вот это зависит от вас. Как вам лучше, чтобы я пришёл или нет?
- Мне в тысячу раз лучше, - ответил священник, - видеть там хотя бы одного чело­века, который понимает меня, даже если я не могу как следует выразить свои мысли, чем обрести ещё одну душу и в пять раз больше смелости. Но сегодня я пришёл, главным образом, чтобы кое о чём у вас спросить. Я уже целую неделю бьюсь над тем, что мне следует думать о Библии, о её богодухновенности. Как по-вашему: что я должен об этом говорить?
- Ну, это два разных вопроса. Зачем думать о том, что говорить, если сказать пока нечего? Однако что касается вас самого, позвольте мне спросить: разве эта книга уже сей­час не стала для вас самым лучшим средством духовного воспитания и становления, какое вы только знаете? И если да, то, может быть, пока этого хватит? Нам нужно познавать Иисуса Христа и читать Библию именно с этой целью, а не ради теорий или догматов. Позвольте я расскажу вам один странный сон, приснившийся мне пару лет назад.
Лицо Рейчел засветилось радостью. Она встала, принесла маленькую табуреточку и, поставив её возле самого дядиного кресла, уселась у его ног и, опустив глаза, приготови­лась слушать.
- Примерно два года назад, - начал Полварт, - один друг прислал мне английский Новый Завет в издании Таушница, где внизу каждой страницы даётся перевод разночте­ний трёх самых древних рукописей Писания. Это издание было задумано, главным обра­зом, для того, чтобы сопоставить все до сих пор известные манускрипты с Синайским ма­нускриптом, самым древним из всех и названным так потому, что Тишендорф[26] нашёл его (за несколько лет до того) в монастыре на горе Синай - да, не где-нибудь, а именно там! Получив его, я испытал такой безумный восторг, что у меня тут же начался приступ аст­мы, и я целую неделю едва мог открыть своё новое сокровище, но всё время, пока оста­вался в постели, держал его под подушкой. Когда же я начал его читать, удивительнее всего было то, что различия между только что найденной рукописью и уже известными нам манускриптами были весьма редкими и незначительными. Однако некоторые из них всё-таки вызвали у меня интерес, в котором крылось нечто большее простого любопыт­ства - особенно когда я не нашёл в Синайском манускрипте одного слова, которое уже давно беспокоило меня: мне всегда казалось, что оно никак не могло быть словом нашего
Господа, потому что никак не соглашалось с Его учением. Не знаю, велись по этому пово­ду споры или нет.
- И что это было за слово? - с живым любопытством перебил его Уингфолд.
- Я вам не скажу, - ответил Полварт. - Если вас оно не беспокоит, вы только удиви­тесь, почему оно так беспокоило меня. Пока же довольно будет сказать, что я немедленно отыскал в своём новеньком Новом Завете те места, где это слово употребляется в двух из­вестных нам до сих пор рукописях Евангелия. Вообразите мою радость, когда я обнару­жил, что в двух самых древних манускриптах одного из Евангелий этого отрывка и вовсе нет, а во втором Евангелии (в этих же самых манускриптах) нет того слова, которое меня тревожило. Не думайте, что я настолько глуп, чтобы определять верность манускрипта по его древности. Но, несмотря на это вы, должно быть, сразу поймёте, какую свободу и лёг­кость я почувствовал благодаря этому открытию!.. А говорю я всё это потому, что это ма­ленькое происшествие одновременно и навеяло тот сон, о котором я собираюсь вам рас­сказать, и ещё ярче показало его истинность. Только вы не думайте, что я верю снам бо­лее, чем иным источникам умственных впечатлений. Если во сне нам открывается тот или иной принцип, именно этот принцип и является откровением, а сам сон ценен не более, - но и не менее! - чем обычная мысль, открывшая нам ту же истину во время бодрствова­ния. Откровение - это понятая нами истина. Я не отрицаю, что во время сна люди иногда узнают те или иные факты, но ни за что не стал бы называть откровением сообщение про­стого факта. Этого имени достойна только истина, которую душа признаёт таковой. Прав­да, иногда откровения даются нам и через факты тоже.
Как бы то ни было, тогдашний сон был явно навеян моими дневными мыслями. Помню, как перед сном я думал: «На той самой горе Синай, которая когда-то горела свя­щенным огнём и содрогалась громом от зримого Присутствия, но теперь угасла, одряхле­ла и окуталась туманами легенд и сомнений, люди нашли самое древнее и потому самое почитаемое писание о пришествии того Нового, что лишило эту гору былой власти и за­ставило замолчать громогласного детоводителя-закона! А вдруг и сейчас, в каком-нибудь старинном монастыре, столь же неинтересном для путешественников, каким был бы для них нынешний Назарет, не произойди в нём та древняя история, хранится один из под­линных манускриптов Евангелия, верных и неискажённых, вышедших из-под пера самих евангелистов?..» «О благословенный пергамент! - думал я. - Если бы человеческие очи могли узреть тебя! Если бы можно было прикоснуться к тебе устами!.. » - и при мысли о таком сокровище сердце моё переполнялось счастьем, словно сердце влюблённого. Ну, как вы знаете, у меня не тело, а живой гроб, - продолжал карлик, похлопывая себя по ку­риной груди, - а в нём сидит целая шарманка, в которой то и дело что-то ломается. По­этому сплю я плохо, и сны мои вторят вечерним мыслям чаще, чем у других людей. В ту ночь я увидел вот что.
Мне снилось, что я в пустыне. Не знаю, день это был или ночь. Я не видел ни солн­ца, ни луны, ни звёзд. Над землёй висело облако, тяжёлое, но словно пронизанное неяс­ным свечением. Сердце моё бешено колотилось, потому что я шёл к старинному армини- анскому монастырю, где надеялся отыскать подлинник четвёртого Евангелия, написанный рукой апостола Иоанна (во сне мне и в голову не пришло, что на самом деле старик- апостол писал его не сам). Я шёл долго и медленно, но не чувствовал усталости, и со вре­менем на ровной линии горизонта показалась резкая зазубрина, словно скала посреди пу­стынной равнины. Это и был монастырь. До него было ещё много миль, и по мере того, как я продолжал идти, он становился всё больше и больше, покуда не вздыбился передо мной огромным холмом, закрывшим небо. Наконец я добрался до его низкой, широкой стены и увидел окованную железом дверь. Она была открыта настежь. Я шагнул внутрь, пересёк двор, отыскал дверь в сам монастырь и вошёл. Все двери, попадавшиеся мне на пути, были открыты, навстречу мне не вышел ни один священник или служка, вокруг не было ни души, так что вскоре я и вовсе перестал искать людей, думая лишь о том, как проникнуть в самое сердце монастыря, потому что почти не сомневался, что именно там, в его глубинных тайниках, покоится вожделенное сокровище.
И вот передо мной оказалась дверь, прячущаяся за богато разукрашенной завесой, разорванной пополам сверху донизу. Я раздвинул руками ткань, шагнул внутрь и очутил­ся в каменной келье. В ней стоял стол, а на столе лежала закрытая книга. Ах, как лихора­дочно забилось моё сердце! Ещё ни разу ни одна вещь не казалась мне столь безмерно драгоценной! Столько страхов и сомнений навеки развеются благодаря этой дивной, чуд­ной, невыразимо дорогой книге! С какой нежностью мои глаза будут ласкать каждую чёр­точку каждой буквы, выписанной рукой любимого Христова ученика! Почти восемна­дцать столетий спустя - и вот, это Евангелие здесь, лежит передо мной! Значит, на свете действительно был человек, который сам слышал все эти слова с уст Господа и собствен­норучно их записал! Я не мог пошевелиться; душа моя словно витала над заветными стра­ницами, а тело застыло соляным столпом, забывшись в едином страстном взоре.
Наконец, почувствовав внезапное дерзновение, я шагнул к столу и, благоговейно склонившись над книгой, протянул к ней руку. Но вдруг с другой стороны на неё легла другая рука - старческая, переплетённая синими венами, но крепкая и сильная. Я поднял глаза. Передо мной стоял любимый ученик Христа. Его лицо было подобно зеркалу, в ко­тором сияло отражение лика его Учителя. Он медленно взял в руки книгу и отвернулся. Только тут я заметил, что позади него возвышается нечто вроде жертвенника с разведён­ным на нём огнём, и сердце моё пронзило дикое отчаяние, ибо я знал, что он собирается сделать. Он положил книгу поверх пылающих поленьев и с улыбкой смотрел, как она усыхает и съёживается, медленно превращаясь в пепел. Затем он обернулся ко мне, взгля­нул на меня глазами, сиявшими безоблачным покоем небес, и сказал: «Сын человеческий, Слово Божье живёт и пребывает вовеки не на страницах книги, но в сердце того, кто по­винуется Ему в любви». Тут я и проснулся, захлёбываясь от рыданий. Но этот сон препо­дал мне важный урок.
В комнате воцарилось глубокое молчание.
- По моему, я тоже кое-чему научился, - сказал наконец Уингфолд.
Он встал, попрощался и, ни говоря больше ни слова, отправился домой.

Назад Оглавление Далее