Творчество

Глава 17. «Молись!»

Смерть казалась Хелен единственной щёлочкой в глухих стенах тюрьмы, намертво отделившей их с Леопольдом от всего человечества, - если только священник не знает от­туда какого-нибудь другого выхода. По крайней мере, в одном она могла быть уверена: Уингфолд скажет им только то, что твёрдо знает сам. Даже Джордж Баском, не веривший ни одному его слову, считал его честным человеком! Так может, ей попросить у него со­вета - ну скажем, о том, как быть человеку, который совершил очень дурной поступок: украл деньги, подделал документ или что-то в этом роде? Может, хотя бы так ей удастся раздобыть немного мёда утешения и принести его домой, Леопольду?
Она сидела молча, перебирая в голове разные возможности, и всё это время брат не сводил с её лица страдающих глаз, даже не пытаясь отыскать утешения, но невольно об­ретая в сестре слабый, но истинный покой.
- Ты всё думаешь о проповеди, Хелен? - спросил он. - Что ты там о ней говорила? Кто её читал?
- Мистер Уингфолд, - безразлично отозвалась она
- Что это за мистер Уингфолд?
- Священник в церкви при старом аббатстве.
- И что это за человек?
- Молодой, лет тридцати. Самый обыкновенный, простой человек.
- А-а, - протянул Леопольд. - А я надеялся, ты скажешь, что он уже пожилой и весь седой, как тот брахман, что учил меня санскриту. Жаль, что я был таким болваном и так плохо к нему относился. Может, сейчас знал бы намного больше.
- Да зачем тебе теперь санскрит? Что ты забиваешь себе голову всякой ерундой? - в сердцах сказала Хелен, чьё терпение под натиском бед всё-таки начало постепенно исто­щаться.
- Да я не о языке, а о своём муньши[37], - кротко отозвался Леопольд.
- Какой же ты у меня славный! - воскликнула Хелен, тут же пожалев о своей вспышке. Но вместе c волной отвращения к себе она ясно почувствовала, что долго так продолжаться не может: она либо сойдёт с ума, либо превратится в сущее чудовище. Та­кого напряжения ей не выдержать: она просто должна с кем-нибудь поговорить. И пер­вым, с кем она решила посоветоваться, был мистер Уингфолд.
Только как с ним встретиться? Не может же она взять и сама пойти к нему домой! Но чтобы решиться даже намекнуть на свои терзания, ей непременно нужно остаться с
ним с глазу на глаз. Она молча размышляла о том, как бы ей всё это устроить, как вдруг ей представилось, какие пойдут сплетни, если кто-то узнает, что она пыталась встретиться со священником наедине. Мимолётная тень презрения скользнула по её лицу, и, заметив это, Леопольд, с болезненной чувствительностью недомогающей женщины, тут же спросил:
- Ну чем я обидел тебя, Хелен, что у тебя такой вид?
- Какой у меня вид, Польди? - спросила она, устремляя на него глаза, до краёв пере­полненные нежностью и любовью.
- Сейчас скажу, - отозвался Леопольд и, немного подумав, шутливо ответил. - Как у мильтоновского сатаны, когда Маммона посоветовал ему наслаждаться сокровищами ми-
39
ра вместо того, чтобы объявлять новую войну Небу .[38]
- Ах, Польди! - воскликнула Хелен, радуясь этому случайному проблеску солнечно­го света, и поцеловала его. - Тебе, должно быть, и вправду стало лучше! Знаешь что? - возбуждённо продолжала она, ибо в голову ей неожиданно пришла новая, счастливая мысль. - Давай, как только ты немного окрепнешь, вместе поедем в Нью-Йорк - как будто бы в гости к дяде Тому, но на самом деле навсегда! В Нью-Йорке мы сменим имя, уедем в Сан-Франциско, а оттуда - на Сандвичевы острова. Может, даже купим себе островок, маленький, как раз на нас двоих, и там ты женишься на какой-нибудь очаровательной ту­земке.
Но тут её нарочито весёлое лицо дрогнуло, и, не выдержав, она снова разрыдалась, обхватила его за плечи и, задыхаясь от слёз, проговорила:
- Ах, Польди, Польди! Ты ведь можешь молиться; так воззови же к Богу, чтобы Он как-нибудь помог нам! А если Бога нет и никто нас не слышит, тогда давай умрём вместе! Ведь есть же какой-нибудь лёгкий способ.
- Спасибо тебе, спасибо, милая моя сестрица! - воскликнул он, прижимая её к своей груди. - Это первое слово подлинного утешения, которое ты мне сказала. Мне не будет страшно, если ты уйдёшь со мной!
Им обоим действительно стало легче при мысли о том, что есть и другой выход кро­ме виселицы и долгой жизни под гнётом страха и угрызений совести. Хелен вышла в гар­деробную, легла на свою постель и начала думать о том, как бы ей встретиться со священ­ником и c помощью какой-нибудь уловки, под видом интересующейся невинности, хитро­стью добыть у него хоть сколько-нибудь духовного бальзама для измученного сердца и совести её бедного брата. Она не сомневалась, что священник предложит ей самое луч­шее, что у него есть, и не обманет её, ведь Джордж Баском, который был воплощением честности, считал Уингфолда честным человеком! Только как всё это устроить? Сама она видела только один, хоть и не вполне последовательный выход: она решила понадеяться на великодушие священника, но ни в коем случае не доверяться ему полностью.
Больше она уже не появлялась в гостиной и поужинала вместе с братом. Вечером миссис Рамшорн отправилась нанести визиты тем, кто получал от неё небольшие благо­творительные пенсии, считая своим официальным церковным долгом оказывать милость неимущим (правда, боюсь, большей частью за их счёт), и вскоре Джордж заглянул к Лео­польду и попросил Хелен спуститься и что-нибудь спеть. Понятно, что в доме покойного декана по воскресеньям разрешалась только духовная музыка, но Джордж был готов сни­зойти даже до церковного гимна ради того, чтобы услышать его в исполнении Хелен; и потом, всегда есть Гендель, о котором он отзывался с восхищением! Какая разница, на ка­кие тексты он писал свою музыку? Бедняга мог сочинять только то, что требовали от него при дворе, и для этого ему сначала пришлось одурманить себе мозги! По крайней мере, так полагал Джордж.
Чтобы не раздражать Леопольда разговорами за дверью его спальни (а этого не лю­бит ни один больной), Хелен спустилась с кузеном в гостиную. Но хотя раньше она не­редко пела ему из Генделя, довольствуясь лишь воспроизведением голых нот и ничуть не задумываясь о чувствах, выраженных и в музыке, и в словах, сегодня она решительно от­казалась доставить ему такое удовольствие. Ей нужно вернуться к Леопольду. Если он так настаивает, она готова спеть что-нибудь из гайдновского «Творения», но о «Мессии» не может быть и речи.
Может быть, она сама и не смогла бы объяснить своего отказа, но Джордж угадал в нём влияние утренней проповеди и, рассердившись на кузину сильнее, чем когда-либо раньше, потому что не выносил и мысли о том, что она может хоть с малейшей благо­склонностью относиться к тому, что вызывало у него презрение, сказал, что в таком слу­чае, он лучше догонит тётушку, и покинул дом. Как только он вышел, Хелен села за рояль и начала петь: «Утешайте, утешайте народ Мой». Дойдя до слов: «Придите ко Мне», она снова не выдержала и заплакала, но потом с внезапной решительностью встала и, открыв все двери между гостиной и комнатой брата, подняла крышку рояля и запела «Придите ко Мне» так, как не пела никогда в жизни. Но на этом она не остановилась. Через целых шесть широко стоящих домов её тётя и кузен услышали, как она поёт «Ты не оставил ду­ши моей в аде» с выражением настоящей пророчицы - или менады, как сказал Джордж. Она ещё пела, когда Баском открыл парадную дверь, но когда они с миссис Рамшорн во­шли в гостиную, Хелен уже не было: она сидела на коленях возле постели брата[39].