Творчество

Глава 11. Находка

- Мистер Уингфолд, - сказал как-то вечером Полварт, взяв в свои руки то, что обычно оставлял своему другу, а именно: инициативу, - мне хотелось бы рассказать вам нечто такое, что я не хотел бы говорить даже при Рейчел.
Вслед за ним священник прошёл в его маленькую комнатку. Они уселись там, на ветхом тенистом чердаке, сквозь стены которого пробивался плющ и куда через открытое окошко в крыше дул вечерний ветер, прилетевший с беспредельного запада, неся с собой чудный аромат жимолости и мешая его с запахом старых книг. Деревья скрывали небо, и в крохотном человечьем гнезде было темно.
- Я открою вам один секрет, мистер Уингфолд, - начал карлик чуть ли не шёпотом, с обеспокоенным лицом. - Вы оцените всю силу моего к вам доверия, когда я скажу, что собираюсь рассказать вам то, в чём явно содержится чужая тайна.
С этими словами лицо его побледнело, в его взгляде появилось нечто похожее на страх, но он продолжал прямо смотреть в глаза священнику, и голос его не дрогнул.
- Как-то ночью, несколько недель назад - если будет нужно, я смогу точно сказать вам, когда это было, - я никак не мог уснуть. Со мной это бывает довольно часто, и ино­гда я просто лежу без сна, спокойный и счастливый, как птенец под крылом матери, но иногда мне просто необходимо встать и выйти из дома, потому что без воздуха мне почти так же худо, как пьянице без выпивки. В ту ночь моя бедная, стеснённая душа никак не хотела успокаиваться, пока по её лёгким не потечёт хоть немного свежести. Я оделся и вышел. Ночь была безветренная, тёплая, безлунная, но звёзд было много, и ветер дул как сейчас, нежный, душистый и прохладный - как раз такой, какого так жаждало моё тело. Я прошёл в парк и, стараясь не натыкаться на деревья, зашагал куда глаза глядят. Трава мяг­ко обвевала мне ноги, сумерки ласкали глаза, а ветер душу; я мог дышать, вокруг меня был простор, у меня были время, тишина, одиночество, и я чувствовал себя даже счастли­вее, чем обычно. Я шёл всё дальше и дальше, не разбирая дороги и не думая о том, куда я иду, зная, что пока на небе видны звёзды, я всегда найду дорогу обратно.
Так я бродил, примерно, с час, как вдруг ночной воздух прорезал далёкий крик. В самом его тоне было что-то неописуемо жуткое, и я содрогнулся от ужаса, прежде чем со­образил, что это человеческий вопль. Я развернулся и пошёл туда, откуда, как мне показа­лось, он раздался; бегать я не могу, потому что сразу начинаю трястись, задыхаться и то­гда уже не могу сделать ни шагу. Через несколько минут я понял, что приближаюсь к той самой лощине, где стоит старый гластонский особняк, уже лет двадцать как заброшенный. «Может, кричали в доме, - подумал я, - и как раз из-за этого вопль показался мне таким далёким?»
Я немного постоял, прислушиваясь, но вокруг всё было тихо. «Надо зайти внутрь и посмотреть, - подумалось мне. - Вдруг кому-то нужна помощь?» Немудрено, что вы улы­баетесь, мистер Уингфолд: помощник из меня действительно никакой, особенно если вдруг понадобилось бы с кем-то драться!
- Напротив, - ответил Уингфолд. - Я улыбнулся, восхищаясь вашей смелостью.
- По крайней мере, - продолжал Полварт, - по сравнению с некоторыми у меня есть одно преимущество: я не могу обманываться, воображая, что это несчастное, жалкое тело требует о себе какой-то иной заботы кроме того, что предписывает самый элементарный долг. Ибо что оно такое, как не потрескавшийся сосуд?.. В общем, я спустился в лощину, вошёл за ограду сада и через спутанные кусты пробрался к дому. Я хорошо знаю это ме­сто, потому что бывал там много раз и подолгу. Однако не успел я подойти поближе, как вдруг сзади раздались шаги, и я тут же нырнул в заросли крыжовника и смородины. Ино­гда быть карликом даже полезно: один шаг в сторону, и меня уже не было видно. Тут ночь снова рассеклась надвое диким криком, доносившимся изнутри. Дыхание моё занялось, но я не успел даже вздохнуть, как мимо меня пролетела высокая женская фигура и, с трудом пробившись через кусты, подскочила к крыльцу. Немедленно последовав за ней, я увидел, как она взбежала по ступенькам, и услышал, как дверь открылась и снова захлопнулась. Как можно беззвучнее я отворил дверь вслед за женщиной, но не сделал и шага по тёмно­му коридору, как сверху раздался третий душераздирающий вопль, и в гулкой пустоте безлюдного дома я услышал на лестнице быстрый стук ног и шелест платья.
Как я уже сказал, дом тот я знаю довольно хорошо, но от волнения я никак не мог сориентироваться. Однако стоило мне вспомнить, как расположены комнаты, я поспешил наверх и, поднявшись по ступеням, остановился было в нерешительности, не зная, в ка­кую сторону свернуть, но тут в темноте опять раздался тот же безумный крик, так что ме­ня с ног до головы прошила дрожь. Как мне передать вам весь его ужас? Это был вопль терзающейся души; я ещё ни разу не слышал из человеческих уст ничего подобного. Меня знобит даже сейчас, когда я вспоминаю, как он пугающим эхом заполнил весь дом, цепля­ясь за стены и разлетаясь по коридорам. Потеряв голову, я бросился сам не зная куда, как вдруг из-под одной из дверей мелькнула полоска света. Я неслышно подкрался к ней, огляделся и тут же сообразил, где нахожусь: я стоял внутри маленькой гардеробной, ве­дущей в одну из комнат.
Поскольку в мои обязанности входит охранять Остерфильдский парк, а здесь явно происходило что нехорошее - иначе кто бы стал так дико кричать в доме, который, хоть и давно заброшенный, всё равно принадлежит моему хозяину? - я чувствовал, что имею полное право выяснить, в чём тут дело. Я приложил ухо к двери и отчётливо услышал, что говорит девушка. Голос был милый и женственный, хотя в нём явно слышалось героиче­ски сдерживаемое страдание; нет, даже агония. Он утешал, уговаривал, увещевал, упра­шивал. С ним переплетался голос то ли мальчика, то ли юноши, безумный и лихорадоч­ный, но такой тихий, что порой его и вовсе не было слышно, да и вообще я не мог разо­брать ни одного их слова. Понятно было одно: либо этот мальчик бредит в горячке, либо ему не дают покоя страшные мысли, потому что в его голосе явственно звучало отчаяние.
Какое-то время я стоял и слушал, смущённый, заворожённый и перепуганный. Но вскоре мне почему-то начало казаться, что оставаться там дальше я не вправе. Юноша яв­но от кого-то скрывался, а когда человек скрывается, этому всегда есть причина, и мне не следует совать свой нос в чужие дела. Я потихоньку выбрался из дома, поднялся из лощи­ны и там ещё раз глубоко вдохнул в себя свежий ночной воздух, такой чистый, будто он омывал мир перед началом нового дня. Но для меня этот мир утратил всякую радость. Я отправился домой, улёгся в постель, только вот принести с собой хоть немного покоя мне не удалось: я знал, что должен что-то сделать. Только вот что? Любые мои действия наверняка принесут ещё большие беды тем, кто и без того оказался в беде. Может быть, эта подозрительная ситуация объясняется самым невинным образом? Может, с этим юношей случился приступ, и такой внезапный, что он просто не смог добраться до друго­го жилья? И может, эта девушка - его жена, которая, оставив больного, немедленно побе­жала за помощью, но так и не смогла найти никого, кто мог бы ей помочь? Нет, как бы странно всё это ни выглядело, всё наверняка объясняется самым простым образом! Может быть, утром мне удастся как-то им помочь. Эта зыбкая мысль немного успокоила меня, и я ненадолго забылся беспокойным сном.
Утром, наскоро выпив чаю, я поспешил к старому особняку. По дороге я слышал, как на строительстве стучат молотками рабочие, но в остальном всё было тихо. День ка­зался таким честным и таким невинным, что мне и самому трудно было представить, как ушедшая ночь могла таить под своим покровом такие ужасы. Но стоило мне завидеть вет­хий конёк прохудившейся крыши старого особняка, как даже при ясном утреннем свете
по моему телу пробежала холодная дрожь. Зайдя за ограду сада, я принялся распевать и шуршать в кустах, а войдя внутрь, с громким стуком прошествовал по всему нижнему этажу, прежде чем подняться наверх. Я намеренно заглянул во все двери и прошёл по всем коридорам, чтобы как следует предупредить о своём появлении, и только после этого приблизился к той двери, из-за которой накануне раздавались голоса. Я постучал. Ответа не было. Я постучал ещё раз. Мне снова никто не ответил. Я открыл дверь и заглянул внутрь. Там никого не было. Передо мной стояла лишь старая кровать. Я обшарил все уг­лы, но не обнаружил ни единого следа человеческого присутствия - кроме одной вещицы, которую я нашёл за кроватью; хотя, вполне возможно, она такая же старая, как и матрас, а уж его я помню с того самого раза, когда впервые оказался в особняке.
С этими словами Полварт протянул священнику маленький кожаный чехол. Судя по форме, он никак не мог быть чехлом для ножниц, хотя ни сам Полварт, ни его друг нико­гда не встречали такого ножа, которому он мог бы подойти.
- Можно, я отдам его вам, мистер Уингфолд? - снова заговорил привратник, пока священник рассматривал находку. - Мне от него не по себе. Мне тошно даже от одной мысли о том, что он лежит у меня дома, но почему-то сжечь я его тоже не могу.
- Я совсем не против взять его на хранение, - ответил Уингфолд.
Только почему с этими словами перед его внутренним взором возникло лицо Хелен Лингард, какой он уже дважды видел её в старой церкви, - бледное, измученное, с боль­шими глазами, сильно изменившееся, но дышащее новым, высоким достоинством? Тогда он ощутил мертвенную силу её безучастности, и ему даже пришлось отвернуться, чтобы не начать думать, что вся его проповедь - лишь пустые слова, брошенные на ветер или развеянные по пустыне, где им не ответит ни один человеческий голос. Почему же сейчас он подумал именно о ней? Просто потому, что её тревожное, бескровное лицо тронуло его, заставило трепетать какую-то струнку его сердца то ли простым человеческим уча­стием, то ли мужской нежностью к страдающей женщине? До сих пор мысли о ней не вы­зывали у него ни малейшего интереса; так почему же он вспомнил о ней сейчас? А что ес­ли. Боже мой! Ведь у неё болеет брат! И разве Фабер недавно не рассказывал, что в ха­рактере его болезни есть что-то странное и необычное? Что же всё это значит? Нет, ко­нечно, это невозможно... И всё-таки. всё-таки.
- Как вы думаете, - спросил он, - должны ли мы попытаться разузнать, в чём тут де­ло?
- Если бы я так думал, то не стал бы так долго держать всё это в секрете, - ответил Полварт. - Мы не должны вмешиваться в чужие дела, но при этом нам следует быть гото­выми на тот случай, если секрет раскроется сам собой, и у нас появится возможность ока­заться полезными. А пока - мне стало гораздо легче после этой исповеди!