Библиотека

Земля уходит из-под ног | Шаг вперед. История девушки, которая, потеряв ноги, научилась танцевать

«Поворот – это не конец дороги, если, конечно, вы успеете вовремя перестроиться».
Хелен Келлер

– У тебя ноги, как у тетеньки, – пошутила как-то Кристел. Это было через пять недель после того, как я попала в больницу. Я улыбнулась. Несмотря на всю серьезность ситуации, мы старались не терять чувства юмора.
– Знаю, мерзкое зрелище, – простонала я.
Мои ноги были под угрозой. Они не только опухли, их нижняя часть почернела. Медсестры каждый день втирали в мои голени и ступни специальную мазь в надежде, что она восстановит нормальное кровообращение.
Врачи делали все возможное, чтобы их спасти.

Меня перевели в отделение к доктору Канейлу. Это был милейший мужчина и к тому же знакомый тети Дебби.
– Привет, Эми! – всякий раз радостно приветствовал меня доктор.
Это был высокий человек с круглыми румяными щеками, светлыми, с проседью волосами и улыбкой, полной милосердия.
– Ну-ка, ну-ка, посмотрим твои ножки.
После осмотра я задала ему тот же вопрос, что и другим врачам:
– Я смогу когда-нибудь снова кататься на сноуборде?
– По правде говоря, Эми, – ответил доктор Канейл, – мы не знаем, сможешь ли ты снова ходить. Но мы сделаем все, что от нас зависит.
Сама мысль о том, что я никогда больше не испытаю того ощущения свободы, какое охватывает, когда катишься вниз с горы, давила так сильно, что я не могла об этом думать больше пары секунд.
– Я сделаю все, что смогу, чтобы обеспечить тебе максимум активности, – сказал доктор Канейл, пытаясь дать мне хоть каплю надежды.
Всякий раз, как я говорила родителям, как мне хочется кататься на сноуборде, отец отвечал одно и то же:
– Не все сразу, родная. Сначала нужно вылечить твои ноги и научиться ходить.
В первое время при обходе доктор Канейл почти не говорил об ампутации.
– Мы постараемся избежать крайних мер, – говорил он.
Однако постепенно стало очевидным, что их состояние не улучшается. Наконец доктор Канейл подтвердил то, чего вот уже несколько недель опасались мои родные:
– Вашей дочери придется ампутировать ноги, – сказал врач, сдерживая слезы, – до последнего мы надеялись, что их можно будет вылечить.
Родители молчали. Потом родители стали задавать вопросы, которые мне и в голову бы не пришли.
– А она сможет когда-нибудь иметь детей? А плавать с протезами? А если вы все-таки удалите ноги, какая часть останется? Можно ампутировать только пальцы? Или только стопы до границы у лодыжки?
– Не стоит этого делать, – отвечал им хирург. – Надо, чтобы и на протезах она не была слишком высокой, чтобы она смогла на них стоять и заниматься спортом, сноубордингом. Мы ампутируем примерно десять дюймов голени.
Когда происходит что-то подобное, невольно начинаешь спрашивать себя: «За что?..» Я изо всех сил старалась не думать о том, сделала ли я что, что явилось причиной заболевания? Как я вообще могла подхватить менингит?
Но все равно я пролистывала в голове каждый день до 16 июля, анализируя все свои действия. Вспомнила, например, как ела ананас, судя по привкусу, слегка подпорченный. Может, из-за него? Или вот. В выходные, до того как я заболела, мы с друзьями ездили на озеро и горячие источники. Я порезала палец на ноге о скалу. Может, в эту царапину попала инфекция?
Можно гадать всю жизнь, прокручивать в голове все самые мелкие детали, все принятые и непринятые решения. Все мы люди, и нам свойственно пытаться разобраться в происходящих событиях. И иногда полезно усваивать уроки. Но в конечном счете бессмысленно жить, постоянно оглядываясь назад, сожалеть, корить себя за то, что уже нельзя вернуть или изменить. Это пустая трата энергии. В больнице передо мной стоял главный выбор: сидеть, уставившись в зеркало заднего вида, или смотреть вперед, в ветровое стекло. Я выбрала второе и «нажала на газ».

Я люблю грозу. Всегда любила. Запах дождя напоминает мне сцену, когда мы с папой сидели на заднем крыльце, смотрели на горизонт пустыни и на то, как над яркими огнями Вегаса собираются тучи. Волшебное зрелище.
– Пап? – позвала я как-то, уже в больнице. Было почти за полночь, шел дождь. Отец, сидящий рядом на стуле, кивнул.
– Да, детка? Что такое?
Я посмотрела на него.
– Хорошо бы сейчас выйти на улицу, вдохнуть запах дождя, – ответила я. – Я так по нему скучаю.
Сначала отец лишь посмотрел на меня. Его взгляд ясно говорил: «Это вряд ли». Но в следующую минуту он улыбнулся.
– Знаешь что? – сказал он. – А давай! Выйдем и подышим дождем.
Выйти из моей палаты прямо на улицу было почти невозможно. Я была подключена к аппаратам. Но моего отца это не остановило. Он решительно прошел к стойке приемной и приступил к выполнению плана.
– Прошу прощения, – обратился он к одной из сестер. – Моей дочери хочется подышать свежим воздухом. Как мне вывезти ее на улицу?
Медсестра посмотрела на папу как на сумасшедшего.
– Сэр, – сказала она. – Не думаю, что…
– Мы недолго, – настойчиво повторил он.
Через несколько минут две медсестры пришли ко мне в палату и принялись обсуждать, как бы меня вывезти. От одного этого воспоминания хочется плакать. Наконец они придумали, как выкатить меня через главный вход, тот самый, куда несколько недель назад моя двоюродная сестра вкатила коляску со мной. С тех пор я не была на улице.
Медсестры «припарковали» мою каталку рядом с входом. К счастью, из-за позднего времени машин и людей было немного. Сестры постарались организовать все наилучшим образом. Привезли вместе со мной и капельницу, и все остальное, и даже стул для папы, чтобы он мог сесть рядом. Приподняли мою кровать на пару дюймов, чтобы мне лучше было видно деревья, и ушли. Мы с папой остались одни.
На улице было тепло – градусов 30 с хвостиком. Небо казалось бескрайним. В преддверии надвигающейся грозы оно переливалось всеми оттенками синего, сиреневого и темно-бордового. Легкий ветерок обдувал мое лицо и шевелил простыни. Где-то далеко были слышны раскаты грома. Он рокотал примерно каждые полминуты, нерешительно, как будто спрашивал нашего разрешения. Мы были вдвоем, только я и мой отец. Я вдыхала свежий запах приближающегося дождя медленными, глубокими глотками, всякий раз до края наполняя легкие. И пусть это прозвучит безумно, учитывая, через что я прошла. Но в этот момент я, как никогда, была благодарна за то, что живу, за любовь моего отца и за то, что получила второй шанс.
– Пап? – произнесла я наконец, где-то через полчаса. Он посмотрел на меня, протянул руку и крепко сжал мою ладонь.
– Да, детка?
Я помолчала, потом посмотрела прямо на него.
– Спасибо, – прошептала я. – Спасибо тебе большое-пребольшое.
Легкие капли дождя начали падать на землю. И медсестры вернули меня обратно в палату.

Вероятность ампутации росла с каждым днем. Я старалась, как могла, свыкнуться с этой мыслью. Но, по правде говоря, это все еще не укладывалось у меня в голове. Кто-то лишается ног в один момент, например в автокатастрофе. И времени на размышления у них попросту нет. Кто-то страдает от тяжелой болезни несколько месяцев. А я чувствовала себя где-то посередине. Может быть, доктор Канейл прав и я смогу ходить с палочкой? Смогу ли я, как и раньше, работать массажистом? И есть ли хоть малейший шанс, что я когда-нибудь снова встану на сноуборд?
Я видела безногого лишь однажды. Это был инвалид в военной форме. Он катился в своей коляске и держал табличку с надписью: «Ветеран Вьетнамской войны. Любая работа за еду». Этим и ограничивались мои представления о том, что это такое – жить без ног. Мне тяжело было думать об этом. Все надеялась, что это не произойдет, изо всех сил цеплялась за настоящее. Даже сейчас меня часто спрашивают:
– Неужели тебя не угнетала мысль о возможной потере ног?
Поначалу – нет. Некоторые мои родственники и друзья считали, что я просто отказываюсь смотреть правде в глаза. В действительности я лишь старалась распределить нагрузку равномерно, чтобы пережить каждый наступающий день. Я не хотела хоронить себя заживо. Не позволяла себе скатиться в темноту. Стоило только начать рыть яму, и мне уже было бы не выбраться. Тогда я еще не знала, что в больнице были не самые черные моменты моей жизни. На самом деле им только предстояло наступить.
Я старалась быть сильной ради своей семьи. Каждый день я видела их обеспокоенные лица и понимала, какой печалью наполнены их сердца. Тяжело видеть, как дорогой тебе человек проходит через тяжелейшее испытание. Спросите об этом мою маму, отца, Кристел, всю мою семью. И они расскажут, как это изматывает. Ты чувствуешь себя беспомощным, неспособным взять ситуацию под контроль. И, видя их отчаяние, мне еще больше хотелось доказать им, что со мной все будет в порядке, что им не стоит за меня волноваться. Их страдания как будто заряжали меня энергией. Мне хотелось поскорее выйти из этой проклятой больницы.
Для моих родных я стала кровоточащей раной. Особенно для Кристел. Приготовления к свадьбе шли полным ходом. И тут случилась беда! Им с Джаредом, ее женихом, пришлось все отложить. Уже было заказано платье, составлен список гостей, все организовано, деньги заплачены. Свадьба была назначена на 15 октября, но наступила середина августа, а никто до сих пор понятия не имел, как долго я еще пробуду в больнице.
– Об этом не волнуйся, Эми, – все повторяла сестра, пытаясь меня успокоить. – Если понадобится, мы снова сдвинем дату. Главное, поправляйся.
Конечно, я ценила ее доброту и уступчивость, но в глубине души чувствовала себя плохо, оттого что срываю приготовления к великому дню.

Состояние моих ног день ото дня становилось все хуже. Тогда-то я и поняла, что врачи уже перевели меня из категории «возможной ампутации» в «неизбежную». Они пригласили протезиста. Он был молод и сам когда-то потерял ногу.

– Привет, Эми! – сказал молодой человек, войдя в палату. – Я Кевин.
На нем были брюки цвета хаки с заправленной внутрь футболкой-поло. Едва за тридцать, хорошо сложен, мускулист, с точеным подбородком и длинными светло-каштановыми волосами. Он слегка прихрамывал на левую ногу, несильно, но я все-таки заметила.
Он протянул мне руку.
– Привет, – сказал Кевин, и мы пожали друг другу руки. – Приятно познакомиться.
Он поставил свою сумку на пол и пододвинул стул к моей кровати.
– Что ж, – начал он, – я расскажу тебе о том, как потерял ногу. Несколько лет назад я попал в аварию на мотоцикле. В итоге ногу выше колена мне ампутировали.
– Да ладно! – Я удивленно посмотрела на его ногу.
Он был в брюках, и протеза я не увидела.
– Ага, – ответил он. – А когда мне поставили протез, нужно было еще к нему привыкнуть.
– А теперь как? – спросила я.
– Теперь он прочно вошел в мою жизнь.
Я потрясла головой – и тут же задала свой больной вопрос:
– На протезах я смогу заниматься сноубордингом?
Он помолчал.
– Никогда не видел сноубордиста с протезами вместо обеих ног. Но лыжники есть.
– Но я-то не лыжница, – ответила я. – Я сноубордистка.
– Ну, может, у тебя и получится…
Потом он рассказал мне о том, как много сегодня существует протезов, как они крепятся, в чем разница между ампутацией выше колена – «ВК» и ниже колена – «НК» или «двойной ампутацией», когда обе ноги ампутируют ниже колена.
– При «ВК» ты более неустойчив, чем при «НК».
Этот сленг казался мне таким странным, как будто мы были в Макдоналдсе:
– Мне, пожалуйста, двойной «НК» и картошку фри.
Первая наша встреча была короткой. Когда он вышел, я вспомнила то, о чем мне говорил доктор Канейл. Если я лишусь ног, то их ампутируют ниже колена, а не выше. Поэтому после встречи с таким позитивным и совершенно нормальным Кевином у меня появилась надежда, что потеря ног – это еще не конец пути.
В тот же вечер, немного позже, ко мне зашел Брэд, мой друг-сноубордист. Он помолчал, посмотрел в пол, потом на меня.
– Знаешь, Эми, – сказал он мне. – В этом есть и плюс. Теперь во время катания у тебя не будут мерзнуть ноги.
Мы оба засмеялись.
– Да уж, это точно, – согласилась я.
– И вообще, представь, как круто: ты будешь заново учиться ходить и кататься на сноуборде. Это же так интересно! Ты точно сможешь.
Об этом я раньше не думала, но теперь, после слов Брэда, это и впрямь показалось мне настоящим приключением. Мне нравился такой настрой. Ведь вокруг меня больше месяца царили лишь тоска и уныние.

На следующее утро пришел доктор Канейл и молча встал у моей кровати. По его печальному лицу я все поняла.
– Эми, завтра операция, – сказал он. – Если будем тянуть еще, то придется ампутировать большую часть ног. Я попросил Кевина присутствовать на операции.
Протезистов редко приглашают в операционную. Но доктор Канейл считал, что в ходе операции Кевин получит информацию, необходимую для изготовления наиболее точных протезов для моих ног.

Родители на новость об операции отреагировали сдержанно:
– Что ж, надо так надо, – сказала мама, едва сдерживая слезы. – Но как же мне жаль, что ничего нельзя сделать, чтобы спасти твои ноги!
В это трудно поверить, но сама я была готова. Лишь бы поскорее выйти из больницы. Лишь бы в мою руку перестали втыкать иголки. Я была готова избавиться от этих ног и получить новые, на которых я могла бы самостоятельно идти по жизни, будь она легкой или трудной.
На следующий день, ближе к полудню, пришел Кевин. Он принес несколько моделей протезов.
В операционную меня провожала вся семья. Меня везли по коридору. Медсестры так расчувствовались, что не могли смотреть нам в глаза и отворачивались, скрывая слезы. Мне было безумно страшно. И, чтобы не сойти с ума, я стала придумывать, что я буду делать, когда эта «война» закончится. Когда каталка уже почти подъехала к операционной, я знала, что, во-первых, я никогда больше не буду себя жалеть. Я могла умереть, мне ведь уже предлагали это легкое решение, но я выбрала вернуться. Я больше не жертва! Во-вторых, к ближайшему сезону я снова встану на сноуборд. С тех пор как я начала кататься, не пропустила ни одного зимнего сезона. Не собираюсь этого делать и сейчас. И в-третьих, я буду помогать другим. Я уже представляла, как рассказываю с трибуны свою историю. Пусть все знают: жизнь продолжается. Не могу сказать, откуда мне было известно, что она продолжится, но я изо всех сил старалась в это верить. Итак, когда мы завернули за угол и подъехали к операционной, в моей голове уже сложился список необходимых дел в моей новой жизни.
Кевин, уже в халате, нас ждал у входа.
– Ну, как ты? – спросил он.
– Готова, – ответила я.
– Отлично, – он показал мне большой палец. – За дело!
Секундочку! Я что, сказала, что готова?..
В операционной царил леденящий холод. Я увидела стол, на котором лежали прикрытые марлей хирургические инструменты. Я представила огромную, сверкающую электрическую пилу с круглым лезвием, которое врезается в мою кожу и кости.
Мою ногу должны были ампутировать под углом, между малой и большой берцовыми костями. Медсестры распластали меня на операционном столе, плотно закрепили ремнями руки, ноги и грудь.
– Сейчас руку будет немного жечь, – сказала анестезиолог, вливая в мою капельницу лекарство.
Мне вводили спинальную анестезию, чтобы я ничего не чувствовала ниже пояса.
Я начала мысленно считать:
– Десять… девять… восемь…
И отключилась в один момент.
Операция длилась меньше пары часов. Мне ампутировали ступни и лодыжки. Прижгли артерии, вены и нервные окончания. Сшили кожу. И перевели в послеоперационную палату.

Я очнулась. Свет приглушен. За окном темно. Голова как в дурмане. Я посмотрела на ноги, но увидела лишь бинты.
Родители были рядом.
– Ты справилась, малышка, – сказал папа.
Позже мама рассказала, что после операции доктор Канейл вышел из операционной со слезами на глазах.
– Эми просто молодчина! – сказал он, обнял их и разрыдался.
Эта операция, сама необходимость ампутировать мне ноги, стала для него настоящей трагедией. Мне было всего девятнадцать. Он так боролся за спасение ног и, как ему казалось, за шансы на полноценную жизнь.
Через несколько дней бинты сняли. В палату вошла медсестра, развернула мои пеленки и принялась медленно раскручивать марлю.
– Ну-ка, посмотрим, как там у нас заживает, – сказала она.
При мысли о том, что сейчас увижу свои ноги, я сильно нервничала. Наверное, они там все в крови? Болеть будут, наверное? И вообще, какие они? Слой за слоем медсестра снимала белую марлю. Ощущение было такое, будто бы она отдирала гигантский пластырь от небритой ноги. Наконец я увидела то, что осталось от моих ног.
На моей коже местами еще виднелась кое-где запекшаяся кровь, но швы были аккуратными и чистыми, похожими на два смайлика.
Пришел доктор Канейл меня осмотреть.
– Что ж, выглядят неплохо, – констатировал врач.
Я согласилась. Я не знала, чего ожидать, но кожа казалась гораздо здоровее, чем я думала.
Доктор Канейл ампутировал мне ноги так, чтобы идеально сели протезы, разработанные Кевином. Он оставил гораздо больше, чем я ожидала. Ниже колена у меня были совершенно нетронутые икры и целых десять дюймов голени.

– Ну, я доволен, – сказал доктор Канейл. – Давай-ка пока забинтуем обратно.
– Доктор Канейл? – спросила я, пока он не ушел.
– Да? – ответил он.
– Когда я поправлюсь и у меня будут новые ноги – как думаете, я скоро смогу снова работать?
Он помолчал.
– Знаешь, – наконец сказал он. – Если все будет хорошо, то через годик уже можно будет работать.
Целый год?! Мне ужасно не терпелось вернуться на работу.
С того дня медсестры каждый день спрашивали:
– Ну, как твои пенечки?
А я думала про себя: «Какие еще пенечки? Я что, дерево?» И отвечала:
– Мои ноги в порядке, спасибо.
Мне хотелось чувствовать себя нормальной. Я терпеть не могу, когда навешивают ярлыки. И никогда не употребляю слово «инвалид». Я никакой не «пенечек» и не «инвалид». Я – Эми Мишель Пурди. Точка!

Через неделю после операции все бинты сняли. Я как будто почувствовала дуновение свежего ветерка. Однажды вечером я лежала в своей постели в темноте. Отец заснул рядом, на стуле. Мама и Кристел отдыхали у себя. Единственным источником света был мигающий телевизор. Его было достаточно, чтобы разглядеть комнату. Я попыталась немного приподняться в постели, но не смогла. Ног у меня больше не было. Не на что было опереться. Каждый день в течение стольких лет я задействовала больше сотни различных мышц, костей, связок в стопе, чтобы ходить, наступать, балансировать, садиться и вставать, приподниматься, делать множество мелких движений, о которых я даже не задумывалась. «Человеческая стопа – шедевр инженерии и настоящее произведение искусства», – сказал когда-то Леонардо да Винчи. А теперь у меня больше не было этого шедевра, и я не могла даже встать на колени. Я посмотрела на ноги.
«Неужели вот такой и будет моя жизнь? – подумала я. – Смогу ли я еще когда-нибудь заниматься тем, что люблю: путешествовать, кататься на сноуборде, делать массаж?» Земля ушла из-под ног. Я все еще была собой, но не было больше ног, которые несли бы меня навстречу исполнению желаний. Мне стало нестерпимо больно. Эта реальность начинала давить на меня. Я вспомнила о том мальчике, о девятнадцатилетнем подростке, о котором когда-то рассказала мне мама. Он внезапно лишился обеих ног. Позже мама узнала, что он подхватил точно такую же форму менингита, что и я. Ни за что на свете я не могла представить, что история этого мальчика вдруг станет моей собственной историей.
Мы живем так, как будто знаем, что ждет нас впереди. Во всяком случае я жила именно так. Но в действительности мы не знаем ничего. И думать иначе – наивысшая степень дерзости и глупости. В тот момент мне не было грустно. Мне было страшно. Я боялась этой новой жизни. Но, чтобы успокоиться, я закрыла глаза и стала думать о том, что люблю, – о сноуборде. Я представила, как скольжу на доске вниз с горы, и хрустящий снег разлетается в разные стороны. Неподвижные деревья, ветер в лицо, мышцы моих ног сокращаются. Я погрузилась в сон, такой сладкий и такой глубокий, что казалось, я и в самом деле испытываю эти ощущения. Бешено колотилось сердце. Адреналин наполнял все тело. Я спустилась к подножию холма, приподняла штанину и увидела протез, пристегнутый к доске. И в этот момент я поняла, что если я могу представить это так отчетливо во сне, то, значит, смогу воплотить это и в жизни. Я дотянулась до пульта, выключила телевизор и крепко заснула с этой мыслью.