Творчество

Глава одиннадцатая | И вдруг раздался звонок

Габи во весь дух бежала к лестнице. Уже несколько дней она не встречалась с бандой "Шесть с половиной" — сначала из-за гостей и потом из-за этого гадкого лягушонка не могла уйти из дому. Просто ужас! Сколько всяких событий, вероятно, произошло за это время! Ребята наверняка окончательно прибрали к рукам новую территорию с черешнями. А может, они уже стали бандой "Пять с половиной"? От этой мысли у Габи даже дыхание перехватило. Она успокоилась лишь тогда, когда добралась до лестницы и подняла голову вверх. Монокль приветствовал ее дружелюбным лаем, Браксаторис замахала красной вязаной кофточкой, Баран ухмылялся — значит, ничего страшного не случилось…
Перепрыгивая через две ступеньки, Габи взбежала по щербатой лестнице. Она взлетела наверх с такой быстротой, что Шумак-младший одобрительно сказал ей:
— Привет! И куда это ты запропастилась?
— Семейные дела, — ответила Габи.
— Ясно, — понимающе кивнул Шумак-младший. Кто-кто, а он-то знал, что значат семейные дела. У него есть сестренка, которую порой приходится провожать в разные немыслимые места. Например, на уроки музыки. Через Цепной мост в самый центр города, в огромный дом, этажей в семь, где имеется целых два лифта. Впрочем, если бы не эти лифты, Шумаку-младшему приходилось бы дожидаться сестренку, сидя на стуле с высокой спинкой в комнате учительницы музыки и слушая бренчанье на рояле. А так он сдает Эмеке тете Линде, вежливо кланяется — манеры у Шумака-младшего самые изысканные во всем районе — и мгновенно испаряется, прежде чем тетя Линда успевает угостить его своими маленькими печеньицами, которые она хранит в потрясающе красивой жестяной коробке. Шумак-младший мчится прямо к дворничихе, потому что, если предоставляется такая возможность, он всегда предпочитает законные пути.
Итак, он сбегает по лестнице и просит у дворничихи ключи от лифта. Она отдает оба ключа, но сначала сообщает ему, что ее любимая актриса Жужа Кацер; снимал ли когда-нибудь отец Шумака-младшего, Шумак-старший, в своих фильмах Жужу Кацер? Если нет, то он обязательно должен снять. В ответ Шумак-младший кивает головой. Он понятия не имеет, снималась ли у папы Жужа Кацер. И вообще, кто такая эта Жужа Кацер? А, все равно! Шумак-младший терпеть не может кино, а в особенности папины фильмы.
Шумак-младший забирает ключи, обещает дворничихе обязательно замолвить отцу словечко относительно Жужи Кацер и начинает носиться от одного лифта к другому. Он поднимает и опускает людей, а если никого нет, катается сам. Час спустя дворничиха — очень любезная женщина — окликает его, Шумак-младший отдает ей ключи и звонит в дверь учительницы, чтобы забрать Эмеке. Тетя Линда появляется в дверях, выпускает Эмеке, и дети отправляются домой.
Эту часть их прогулки Шумак-младший терпеть не может, потому что Эмеке останавливается возле каждой дурацкой витрины, а ему надо мчаться домой: вдруг удастся придумать еще что-нибудь забавное с бандой? Поскорее бы встретиться с остальными ребятами на верху лестницы. Катанье на лифте тоже теряет отчасти свою прелесть, потому что удовольствие не с кем разделить, он там катается один.
Семейные дела — сплошное расстройство. Шумак-младший понимающе кивал, сидя на верхней ступеньке лестницы. Уж кто-кто, а он-то знает, что такое семейные дела, ему ведь приходится присутствовать на премьерах Шумака-старшего. Самое ужасное во всем этом, что его заставляют надевать синий костюм. Возмутительно, что мальчишке нужно почему-то напяливать на себя темно-синий костюм! И вдобавок, когда он предстает перед Шуманом-старшим в темно-синем костюме, тот с восторгом восклицает: "Прекрасно, сынок! Ты выглядишь как маленький лорд!" Черт бы побрал этого маленького лорда! Шумак-младший не знает, кто такой маленький лорд, но если этот тип надевает темно-синий костюм по собственной воле, то наверняка он законченный идиот.
И вот в день премьеры в костюме "маленького лорда" он с родителями отправляется в кино, где их проводят в ложу, и начинается показ фильма. Шумак-младший фильм не смотрит. Все равно в зале темно, никто за ним не следит. Он пробирается в глубь ложи, опускается на пол возле стены на корточки и сидит там, пока не найдет таракана. До сих пор во всех кинотеатрах, во всех ложах тараканы обязательно попадались.
Незадолго до окончания фильма Шумак-старший выходит из ложи и потом кланяется перед занавесом. Все аплодируют, а Шумак-старший кланяется и кланяется. Этот момент для Шумака-младшего самый мучительный. Когда папа стоит у занавеса, мама подталкивает сына к краю ложи и велит хлопать в ладоши.
Перед занавесом Шумак-старший кажется совсем иным, чем обычно. Ведь Шумак-старший все еще легко перепрыгивает через забор, и, когда оба Шумака устраивают состязания в беге, побеждает всегда старший. А перед занавесом он раскачивается, как жердь, глупо, словно клоун, кланяется — в такие минуты Шумак-младший охотно согласился бы поменяться судьбой с каким-нибудь сиротой.
А когда они выходят из ложи, его тянут то к одному, то к другому: "Поклонись, как полагается, представься, как следует…", "Ты не помнишь тетю — в прошлом году ты облил ее малиновым сиропом…", "Ведь ты хорошо учишься, правда?..", "Вместе с этим дядей мы отдыхали…", "Ой, как ты вырос, какой умный мальчик!..", "Вылитый отец, вылитая мать…", "Вот интересно, он ни на кого из родителей не похож…" Но и это в конце концов кончается.
На другой день счастливый Шумак-младший восседает на верхней ступеньке лестницы, поджидая остальных.
Габи, еле переведя дух после бега, спросила:
— Пойдем на территорию?
— Какую территорию? — удивленно взглянул на нее Шумак-младший.
— Какую территорию? — эхом откликнулся тонкий голосок Браксаторис.
Птенчик, который писал пьесу на бумажных салфетках, поднял голову — разумеется, сначала он дописал фразу "Входит король с пышной свитой" и даже две точки поставил — и спросил:
— Что за территория?
— Ну, там, где черешня, — ответила Габи и густо покраснела. Почему они не понимают, о чем она говорит?
— А, это у черта на куличках? — протянул Шумак-младший. — Не интересно!
— Не интересно, — пропищала Браксаторис.
Габи пожала плечами и села рядом с Рамоной. Она тотчас заметила, что на Рамоне новые желтые длинные гольфы с маленькими симпатичными кисточками по бокам. Габи вообще это мало интересовало, но Рамоне все так шло, что Габи с завистью уставилась на нее. Конечно, больше всего она завидовала имени Рамоны. Вообще-то Рамону звали Мари Ковач. Рамоной ее назвал как-то Птенчик, который в то время сочинял пьесу об одной герцогине по имени Рамона. Птенчик прочел им пьесу: Рамона влюбилась в пастуха, но мама не разрешила ей выйти за него замуж, и тогда Рамона утопилась. Эта трагедия потрясла их. Когда Птенчик прочел последнюю фразу, Браксаторис расплакалась. А фраза звучала так: "Я не умею плавать, пусть поглотят меня морские волны!"
Мальчик при всех тогда заявил, что герцогиня, по его мнению, должна быть такой, как Мари Ковач.
"Рамона", — улыбнулся он ей, и больше никто не называл девочку иначе.
Браксаторис продолжала реветь. Тогда Шумак-младший взял ее за руку и увел. Они слышали, как он ей сказал:
"Пойди за кустики. Я послежу, чтобы никто не увидел".
"И ты не смотри", — плакала Браксаторис. "И я не буду. Я повернусь спиной. И даже глаза зажмурю".
Когда они вернулись, Браксаторис уже смеялась. "Рамона! — ликовала она. — У тебя самое красивое имя".
"Почему это? — возразила Габи. — Габи тоже неплохое имя. Так и мальчиков называют, и девочек".
Рамона очень радовалась своему новому имени. И Птенчик был доволен. В конце концов, это он придумал Рамону, а писателю всегда приятно признание. С того дня Габи стала еще больше завидовать Рамоне.
— У меня новые гольфы, — сообщила Рамона Габи.
— Ага, — ответила Габи.
— Правда, симпатичные?
Габи сидела, уставившись на поросшую плющом стену каменной лестницы.
— Кисточки можно развязать, — продолжала Рамона, она никак не могла оставить в покое свои новые гольфы лишь потому, что Птенчик совершенно не обращал на нее внимания и все строчил и строчил. Чуть раньше он попросил карту у Браксаторис, положил ее на колени и соорудил себе нечто вроде маленького столика. А теперь исписывал третью бумажную салфетку.
Габи перевела взгляд с плюща на желтые гольфы. Потом протянула руку к крохотной кисточке и с силой рванула ее. Легкий треск — и кисточка в руке Габи.
— Дура! — закричала Рамона и ударила Габи по руке.
Габи тотчас дала сдачи, маленьким крепким кулаком угодив Рамоне по голове. Та заплакала, сердито замахала обеими руками и съездила Габи по физиономии. Теперь заревела Габи. Обе девочки, сидя рядом на лестнице, ревели в три ручья.
— Девчонки, — прикрикнул на них Шумак-младший, — вы что, сбесились?
— Моя кисточка, — плакала Рамона, поглядывая на Птенчика.
— Мой нос, она сломала мне нос! — ревела Габи и швырнула Рамоне маленькую кисточку.
— Ты гадкая девчонка! — визжала Рамона.
— А ты обезьяна! — Габи даже язык высунула.
— Девчонки! — Шумак-младший заорал так, что даже покраснел от натуги. — Девчонки, прекратите немедленно!
Браксаторис с благоговением взирала на Шумака-младшего. Он ей казался таким сильным и мужественным.
Баран гоготал, Монокль взволнованно метался между ними и лаял — Монокль всегда не находил себе места, когда Рамона плакала, — а Птенчик как ни в чем не бывало, склонившись над бумажными салфетками, строчил строку за строкой. Рамона тут же решила, что никогда не выйдет замуж за писателя. Вот ведь сейчас ее оскорбили, а Птенчик и внимания не обратил. Пьеса интересует его гораздо больше.
Теперь Рамона только всхлипывала, Габи тоже всхлипнула разок-другой — а то еще подумают, будто права Рамона, потому что она дольше ревет. Когда страсти утихли, Шумак-младший выступил с новым планом: они займутся радио.
— Великое дело! — выпятил губы Баран. — Я в любой момент могу принести свой транзистор.
— И у меня есть, — заявила Рамона.
А Габи, не желая от нее отставать, сказала, что и она получила такой же в подарок ко дню рождения. Это было неправдой, так как транзистор подарили Шарике.
— Дураки, — авторитетно заявил Шумак-младший. — Кто собирается слушать радио?
Стоя на верхней ступеньке лестницы, прислонясь к увитой плющом стене, он разъяснил свой план: у него есть друг, совсем взрослый мальчик, гимназист, комната у него вся уставлена радиоаппаратурой, и он нажимает кнопки, крутит ручки и может разговаривать с самыми разными людьми, живущими в очень дальних странах. Однажды ему пожелали спокойной ночи с американского судна, а было тогда одиннадцать часов утра; он даже с такими странами разговаривает, где никогда не бывает зимы. Словом, чертовски интересно, его приятель живет здесь неподалеку, рядом с кондитерской, и почему бы им не пойти к нему? Все обрадовались плану, за исключением Птенчика. Он хотел прочитать им свою новую пьесу, но его предложение отклонили. Громче всех протестовала Рамона.
"Все они, девочки, такие", — уныло подумал Птенчик, сложил свои бумажные салфетки и сунул их в карман. Карту для автомобилистов, которую Птенчик использовал в качестве письменного стола, Браксаторис снова положила в плетеную сумку, перебросила через руку маленькую красную вязаную кофточку, и они двинулись в путь. Впереди Шумак-младший, за ним остальные. Монокль то отставал, то забегал вперед.
У кондитерской все приостановились.
Шумак-младший, заметив, что губы у Браксаторис начали кривиться, сказал ей:
— Хорошо, я куплю тебе мороженое.
Кроме Шумака-младшего, ни у кого денег не было. Да и у него немного, ровно столько, чтобы купить Браксаторис вафельный стаканчик мороженого. Браксаторис со счастливым лицом выскользнула из кондитерской.
— Вкусно? — спросила Габи.
— Вкусно, — кивнула Браксаторис.
— А красное какое, малиновое? — спросила Рамона.
— Малиновое, — ответила Браксаторис.
— Сладкое? — поинтересовался Птенчик.
— Ага, — сказала Браксаторис.
— Шоколадного не было? Лучше всего шоколадное, — заявил Баран.
— Шоколадного не было, — подтвердила Браксаторис и преспокойно продолжала лизать мороженое.
Шумак-младший свернул в следующее парадное. Все остальные за ним. На втором этаже Шумак-младший нажал кнопку звонка.
— Добрый день, — вежливо поклонился он женщине в халате. — Я хотел бы видеть Белу, он дома?
— Здравствуй, сынок, — просияла в улыбке женщина в халате. — Бела у себя в комнате. Входи, — пригласила она Шумака-младшего, который продолжал стоять у порога.
— Я привел своих друзей, — заявил Шумак-младший, — вы позволите им тоже войти?
— Ну конечно, конечно, — заворковала женщина. — Как поживает твой папа?
— Благодарю вас, хорошо. — И Шумак-младший вошел в переднюю. Баран, который понятия не имел, что такое хорошие манеры, ввалился вслед за ним, отпихнув Рамону, затем вошел Птенчик и потом Габи. Женщина с легкой тревогой в голосе спросила:
— У тебя столько друзей?
— Это еще не все, — ответил Шумак-младший.
Браксаторис вошла с мороженым, она была так им поглощена, что даже забыла поздороваться, а потом вбежал в переднюю Монокль, тявкнув два раза в знак приветствия.
— И собака с вами? — всплеснула руками женщина.
— Собака тоже мой друг, — ответил Шумак-младший.
— Собаку я отведу в кухню, — предложила хозяйка. — Пошли, собачка, я дам тебе вкусную косточку, — попыталась спасти положение женщина в халате.
— Пожалуйста, не беспокойтесь, — остановил ее Шумак-младший. — Монокль всегда остается с нами, кроме того, он все равно не ест костей. Монокль любит только салями.
Шумак-младший считал, что все самые строгие правила хорошего тона им соблюдены. Он любезно побеседовал с мамой Белы, теперь можно переходить к самой сути: к самому Беле.
Браксаторис, никогда не встречавшая мальчика умнее, сильнее, увереннее Шумака-младшего, с удивлением заметила, что рядом с Белой он как-то потерялся. Это так поразило ее, что она забыла о мороженом, которое стало таять и потекло ей на платье.
Дети выстроились полукругом возле Белы.
А Бела даже не обернулся, когда отворилась дверь его комнаты, окнами выходящей во двор; он сидел у своих аппаратов, наушники на голове, а лицо такое внимательное — сразу ясно, что он к чему-то прислушивается.
Бела был серьезным взрослым мальчиком. Браксаторис долго не могла отвести глаз от его лица. Короткие черные волоски под носом Белы позволяли думать, что иногда он уже бреется. На большом мясистом носу красовались очки, и от этого его лицо становилось еще серьезнее. Шумак-младший встал рядом с ним и каким-то странным, умоляющим голосом — такого Браксаторис никогда у него не слышала — замурлыкал:
— Привет, Бела! Мы пришли заниматься радио. Ты позволишь мне покрутить ручки? А дашь мне наушники? А ты с морским судном будешь разговаривать?
Бела не отвечал, его внимательные глаза смотрели прямо перед собой, но ничего не видели.
Баран, который никогда не мог стоять спокойно, потянулся к одному из бесчисленных проводов. Бела, даже не удостоив его взглядом, хлопнул Барана по руке.
Габи некоторое время смирно стояла, но скоро ей наскучило, и она толкнула Рамону. Птенчик заметил это и, так как не был сейчас занят писанием пьесы, не очень галантно дернул Габи за короткие волосы. Габи завопила, Шумак-младший ловко, словно заправский фокусник, вытолкнул ее в переднюю. Габи уткнулась в вешалку, на которой висело толстое черное пальто. Какое-то время она стояла, прижавшись к нему, затем соскользнула на пол. Пальто свисало ей на плечи, она сидела под ним и пальцем ковыряла коричневый ковровый линолеум. Ей удалось выковырять из-под него свалявшиеся клубочки пыли. Она запихнула их обратно под линолеум.
"Уйду и брошу здесь этих дураков. Все они дураки! Шумак-младший носится с этим радио, а что в нем такого? Ничего. Сидит себе очкарик с двумя телефонными трубками на ушах и ничего не делает. Скучища страшенная!"
Из кухни вышла мама Белы. В нос Габи ударил запах картошки с паприкой. Ой, какую вкусную картошку с паприкой варит обычно тетушка Марго!
— А почему ты тут? — остановилась перед Габи мама Белы.
Габи разглядывала халат тети. Когда-то он был, вероятно, розовым.
— Ты как сюда попала? — спросил халат откуда-то с потолка.
Габи подняла голову. Пришлось ее совсем откинуть назад, чтобы увидеть лицо тети.
— Просто вышла, — ответила она.
— Ты не хочешь к ним вернуться?
— Нет.
— Вы поссорились?
Габи вновь задумалась о халате: а может, он и не был никогда розовым.
— Любишь черешню?
— Люблю.
— Пойдем, девочка, я угощу тебя черешней.
Габи поднялась и последовала за тетей в кухню. В дверях она застыла на месте. Ну и кухня! В жизни она еще не видала подобного беспорядка. На столе горы грязной посуды, из одного ящика буфета свисает кусок красной клетчатой скатерти, словно язык Монокля в сильную жару. Тетя усадила ее на табуретку, убрав оттуда передник. Локтем она слегка отодвинула гору посуды и высыпала перед Габи на уголок стола пригоршню черешни.
— Ешь, девочка, — любезно угощала она.
Откровенно говоря, в первую минуту Габи пришла в восторг от кухни и, если бы тетя в тот момент предложила ей стать ее дочкой и переселиться в кухню, где такой беспорядок, она тотчас бы согласилась. Тетя наверняка никогда не стала бы говорить, как мама: "Убери свои вещи". И не ворчала бы на нее, как тетушка Марго: "И где это ты так извозила свое платье!" И папа у нее не лучше! Все кладет всегда на место и очень сердится, если не находит свои вещи там, куда положил. И чуть что — сразу к Габи обращается: "Габи, где маленькие ножницы?" А если Габи их где-нибудь находит, укоризненно качает головой: "Разве я не говорил тебе, Габи, что все нужно класть на место?"
Габи проглотила первую ягоду. Бог знает почему, но черешня не была такой вкусной, какой бывает хорошая черешня. Когда она проглотила третью ягоду, то совершенно отчетливо поняла, что черешня пахнет картошкой с паприкой. А картошка с паприкой хороша лишь сама по себе, без черешни.
В следующий момент девочка заметила, что стол, на который тетя насыпала черешню, грязный. Она съела еще три ягоды, выплюнула косточки в блюдо, где плавали остатки увядшего салата, и поблагодарила хозяйку. Черешни ей больше не хотелось.
Женщина в халате кивнула, сгребла оставшиеся ягоды и бросила их в ту миску, из которой прежде достала.
— Ну, тогда пошли, — сказала она и погладила Габи по волосам.
— Куда? — Габи встала с табуретки, ощупывая сзади свои брюки. Табуретка, очевидно, была мокрой, когда она на нее села.
— В маленькую комнату, к Беле, — улыбнулась ей женщина.
— Не пойду.
— Брось глупить, — подтолкнула ее женщина.
Одну ладонь Габи прижала к штанам. Не хватало еще, чтобы ребята заметили мокрое пятно. Что они подумают?
Женщина открыла дверь, и Габи волей-неволей пришлось войти в комнату. Никто не обратил на нее внимания; затаив дыхание, все следили за Белой. Габи придвинулась к Рамоне и шепнула ей на ухо:
— А меня черешней угостили.
— Тсс, — прошептала в ответ Рамона. — Бела выходит на связь с венгерским судном. Сейчас он настроился на их радиоволну.
Габи ни слова из этого не поняла.
Баран держал какой-то провод, но теперь Бела и не думал драться; Браксаторис, взобравшись на стул, стояла на коленях, мороженого у нее уже не было, маленькую красную вязаную кофточку она прижимала к платью, стараясь прикрыть безобразное розовое пятно от мороженого, а Птенчик шептал, ни к кому не обращаясь:
— Как драматично!
Монокль, вероятно, осознал всю серьезность момента: он молча наблюдал за всеми из угла, короткие кривые лапы его дрожали от напряжения.
Габи, правда, не поняла, над чем они тут колдуют, но сообразила, что сейчас лучше помолчать и никого не трогать.
А Бела все повторял в маленькую коробку, которую держал у рта, — тетя Вильма держала в таких коробочках свои лекарства:
— Алло, говорит эл эф дробь ноль два, перехожу на прием… Алло, говорит эл эф дробь ноль два, перехожу на прием…
— Слышите? — спросил Шумак-младший и торжествующе обвел всех глазами, словно загадочные эти слова превозносили до небес самого вожака шайки "Шесть с половиной". Однако вопрос Шумака-младшего не произвел должного впечатления. Браксаторис даже головы не повернула. Она так уставилась на Белу, что рот у нее раскрылся и на нижней губе появилась капелька слюны. Все глядели на Белу, даже Монокль.
— Эл эф дробь ноль два, говорит эл эф дробь ноль два…
Шумак вновь победно оглядел всех и, сгорая от нетерпения, навалился на радиостолик Белы.
Браксаторис еще крепче прижала к себе маленькую красную вязаную кофточку. Когда после обеда она убегала из дому, бабушка велела ей:
"На улице прохладно, возьми с собой кофточку".
Браксаторис терпеть не могла кофточек, пусть хоть зуб на зуб не попадает от холода, все равно не наденет, разве что кто насильно на нее натянет. И сейчас она не хотела брать с собой кофту и начала хныкать.
"Ну, что же, — сказала бабушка, — значит, ты никуда не пойдешь".
Браксаторис сразу же прекратила хныканье, повесила на руку кофточку, подтянула вечно сползающие носки и засеменила к лестнице.
Бела стоически продолжал:
— Алло, говорит эл эф дробь ноль два, алло, говорит эл эф дробь ноль два…
Воодушевление Шумака-младшего как будто поубавилось. Птенчик принялся задумчиво ковырять в носу, Габи села на пол, что Рамона нашла весьма разумным и, не мешкая, опустилась с нею рядом.
Первой выскользнула из двери Браксаторис, затем Габи, минуту спустя вышла Рамона с Моноклем. В длинной передней висело черное пальто, матери Белы нигде не было. Габи, правда, подумала, что следует попрощаться, но у нее не было никакой охоты идти в грязную кухню к тете в розовом халате.
Они постояли немного на улице у подъезда, Браксаторис косилась на кондитерскую — и совершенно напрасно, так как никого, кто мог бы купить ей мороженое, здесь не было. Она еще потопталась возле двух девочек, подождала вместе с ними мальчишек, потом, не сказав ни слова, направилась домой.
Монокль забежал в подворотню, полаял там и с унылой мордой вернулся.
— Ну, идешь? — спросила Рамона у Габи.
И прежде чем Габи что-либо ответила, умчалась, Монокль вслед за ней.
Габи побила носком ботинка стену возле подъезда, а когда большой кусок штукатурки отскочил и рассыпался на тротуаре, она повернулась и тоже поплелась домой.
Габи терпеть не могла никаких семейных дел. А к воскресным утрам она питала отвращение с тех пор, как они с папой перестали устраивать состязания по борьбе на тахте, но в особенности с того дня, как Шарике купили коляску.
И Габи знала, и все знали, что мама была против коляски для Шарики, но в один прекрасный день папа все же взял и купил ее. Когда посыльный из магазина принес коляску и поставил посреди комнаты, а папа одним рывком сорвал с нее коричневую оберточную бумагу, мама расплакалась и побежала в ванную комнату. Шарика сидела молча, испуганными синими глазами разглядывала коляску: сиденье из искусственной кожи, странные большие колеса, которые нужно крутить руками, если хочешь кататься сама, блестящую палку за спинкой, которой можно толкать коляску. Она смотрела и не произносила ни слова.
— Давай, Шарика, попробуем, — обратился к ней папа, но почему-то не подошел к ее креслу, не взял ее на руки и не усадил в коляску. Вместо этого он направился к окну, выглянул на улицу и заговорил таким странным сдавленным голосом, которого Габи у папы еще никогда не слышала. — Будет дождь, — сказал он.
Габи бросилась к окну и тоже выглянула. На улице смеркалось, но небо было ясное: ни единого перистого облачка.
— Дождя не будет, — заявила Габи. — И туч нет.
Плечи папы дрогнули. Он высоко держал голову, задрав ее к небу, но в небо не смотрел. Если бы Габи не знала, что папа большой и сильный, она подумала бы, что он держит так голову, чтобы сдержать слезы. Она еще никогда не видела, чтобы папа плакал. Не было у него слез и сейчас…
— Папа, — проговорила Габи за его спиной, — посади меня в коляску. Только на минуточку, — добавила она умоляющим тоном.
Это просто так сорвалось у нее с языка. Случайно. Она не думала об этом серьезно. Все теперь только для Шарики. Габи даже в коляску не может сесть. Сейчас папа закричит на нее…
Но папа не закричал. Совсем напротив! Он схватил Габи, расцеловал в обе щеки и одним махом посадил в коляску.
— Родная! — крикнул он в ванную. — Иди к нам, Дёрди! Мы придумали чудесную игру.
И начал толкать коляску с Габи по комнате. Показал, как надо вертеть колеса, если захочется покататься самой.
Мама вышла и остановилась в дверях. Она тоже на стала кричать, что коляска куплена для Шарики, а Габи должна немедленно из нее убираться. Нет. Мама стояла, смотрела, даже подбадривала Габи. Спросила у нее, удобна ли коляска.
— Очень, — рассмеялась Габи. — Классная коляска!
Она собиралась спросить, можно ли ей завтра выкатить коляску на улицу, но в этот момент папа сказал Шарике:
— Видишь, доченька, какая хорошая игра? Теперь попробуй ты. Эти два колеса будут твоими ножками… пока ты не выздоровеешь.
Мама подбежала к Шарике, чтобы взять ее на руки. И Габи тотчас поняла, что ни завтра, ни вообще никогда она не сможет выкатить коляску на улицу. Коляска принадлежит Шарике так же, как маленький транзистор, настольные игры. И сейчас Габи посадили в нее лишь для того, чтобы и Шарике захотелось в ней покататься. Никто ничего не произнес, но Габи вылезла из коляски и, высоко задрав голову, как это недавно, стоя у окна, делал папа, вышла из комнаты.
Мама с папой усадили Шарику в коляску. Возили ее, катали, учили девочку обращаться с колесами, и никто из них не заметил, когда Габи исчезла из комнаты.
Уже второе воскресенье они всей семьей, вчетвером, отправлялись утром на прогулку. Мама настаивала на том, чтобы Габи шла с ними, хотя банда "Шесть с половиной" и по воскресеньям собиралась на лестнице. И какие бы Габи ни приводила отговорки, маму они не интересовали. Габи ничего не оставалось, как идти с ними.
Сегодня утром, например, когда мама велела Габи одеться получше, та заявила, что у нее болит живот.
— Погуляешь — пройдет, — ответила мама, и стало ясно, что больше она обсуждать этот вопрос не желает.
Начали одевать Шарику. Габи, конечно, бегала, носилась по комнатам: мама гоняла ее то за чистыми носками, то за носовым платком. В конце концов мама завязала Шарике белый бант, и та стала похожа на пасхального зайчика. Папа вынес коляску Шарики на улицу, мама взяла девочку на руки, а Габи пришлось тащить вслед за ними мамину сумку и маленький клетчатый плед, которым и в коляске Шарике накрывали ноги.
Они остановились у кондитерской, Габи получила два форинта на мороженое, а Шарике папа вынес вафельный стаканчик. Шарика указала на противоположную сторону улицы и спросила:
— Почему та тетя летом ходит в шляпе?
Габи тоже подумала: "Действительно, зачем носить шляпу, когда жара стоит такая, что и комбинацию можно не надевать?"
— Тетя думает, что в шляпе она красивее, — ответила мама.
Шарика рассмеялась, Габи тоже: даже с этой стороны улицы было видно, что тетя мало чем отличается от огородного пугала.
Мама велела Габи немножко покатать Шарику. Габи не успела удивиться этому предложению, как мама выпустила из рук коляску, уступив ей место.
Габи взглянула на папу, когда дотронулась до холодной металлической палки, с помощью которой двигали коляску. Лишь в одном месте палка сохранила тепло маминых рук. Папа ответил Габи взглядом, который говорил: "Я знаю, вообще-то ты хорошая девочка. Все остальное — недоразумение…"
Габи обеими руками ухватила палку, как это делала мама, и покатила коляску. Металлическая палка блестела, и, когда на нее падал луч солнца, прорвавшись из-за домов или крон деревьев, блеск этот слепил Габи глаза. Она смотрела на палку, на свои руки: кисти были напряжены. Габи не поднимала головы. А когда подняла, было уже поздно.
Первым завопил Баран:
— Габи, привет!
И рысью помчался к Габи, от него не отставал Шумак-младший, который и сейчас не забыл о приличиях и, запыхавшись, кричал:
— Добрый день! Здравствуйте! — А это явно относилось к родителям Габи.
Рамона с Моноклем прибежали одновременно, вскоре подоспела и Браксаторис на своих коротеньких ножках.
Габи так резко отдернула руки от железной палки, словно вдруг обожглась.
— Привет! — кивнул ей Шумак-младший и уставился на Шарику. Потом спросил: — Это твоя сестричка?
Папа так и застыл с приветливой улыбкой, ошеломленная мама прижала к груди маленькую красную сумочку, когда Габи запинающимся от волнения голосом ответила:
— Что ты, это не моя сестра… Что ты!.. Просто девочка из нашего дома.
И Габи, перебежав на другую сторону улицы, свернула за угол и исчезла из виду.