Творчество

Глава 8. Путем Одиссея см. примечание 156

— А ведь мы собираемся следовать тем же путем, каким следовал Одиссей, — сказала Кейти, пристально разглядывая маленькую дорожную карту в своем путеводителе. — Вы это осознаете, Полли, дорогая? Он и его спутники проплыли до нас по тем же морям, и мы увидим то, что видели они — мыс Цирцеи, остров Сирен и, быть может, — кто знает? — и самого Полифема см. примечание 157.
Пароход «Марко Поло» только что поднял якоря и медленно уходил из заполненного судами генуэзского порта в самое сердце все еще розового заката. Вода была совершенно спокойной, не чувствовалось никакого движения, кроме вибрации парового двигателя. В дрожащей пене длинной кильватерной струи то тут, то там появлялись фосфоресцирующие точки, а низко на восточном небе горела, как сигнальный фонарь, большая серебристая планета.
— Полифем был отвратительный великан. Я про него читала и не хочу его видеть, — заметила Эми со своего безопасного местечка на коленях у матери.
— Может быть, теперь он не такой плохой, каким был в те далекие времена. Какие-нибудь миссионеры, возможно, случайно встретили его и обратили на путь истинный. Если бы он был хорошим, ты бы ничего не имела против того, что он большой, ведь правда? — предположила Кейти.
— Н-нет, — неуверенно ответила Эми, — не имела бы. Но я думаю, очень много миссионеров понадобилось бы, чтобы сделать его хорошим. Один-единственный миссионер побоялся бы разговаривать с ним… Ведь на самом деле мы его не увидим, нет?
— Думаю, что нет. А если мы заткнем уши ватой и будем смотреть в другую сторону, то не услышим и пения сирен, — сказала Кейти. Она была в приподнятом настроении. — Ах, Полли, дорогая, есть еще кое-что, очень приятное, о чем я забыла вам сказать! Капитан говорит, что он остановится завтра на весь день в Ливорно, чтобы принять на борт груз, и у нас будет достаточно времени, чтобы съездить в Пизу и осмотреть собор, падающую башню см. примечание 158 и все остальное. Вот, а Одиссей этого не видел! Я так рада, что не умерла в детстве от кори, как говаривала Роза Ред! — И с этими словами она подкинула в воздух и снова поймала свою книгу, почти так, как могла бы сделать это Кейти Карр, какой она была двенадцать лет назад.
— Какой вы еще ребенок! — с одобрением в голосе сказала миссис Эш. — Вы, кажется, никогда не бываете не в духе и не устаете от впечатлений.
— Не в духе! Разумеется, ничего подобного! Да и скажите на милость, Полли, дорогая, с какой стати я сделалась бы не в духе?
Кейти в последнее время с удовольствием называла свою подругу «Полли, дорогая» — привычка, которую она неосознанно переняла у лейтенанта Уэрдингтона. Миссис Эш это нравилось; она говорила, что это по-сестрински и по-дружески и вызывает у нее ощущение, будто она почти такая же юная, как Кейти.
— А эта башня в самом деле наклонная? — спросила Эми. — То есть я хочу сказать, она сильно наклонена? Мы это заметим?
— Узнаем завтра, — ответила Кейти. — Если это не так, я утрачу всякое доверие к человеческой природе,
Доверию Кейти к человеческой природе не было суждено ослабнуть. Когда на следующее утро они добрались до площади дель Дуомо в Пизе, знаменитая башня была на своем месте и стояла совершенно наклонно, так, как ее изображают на картинках и в алебастровых макетах, и казалось, в следующую минуту упадет от собственной тяжести прямо на их головы. Миссис Эш объявила, что это настолько неестественно, что приводит ее в содрогание, а когда ее уговорили подняться на вершину башни по винтовой лестнице, у нее так закружилась голова, что они были безмерно рады, когда благополучно возвратили ее вниз, на ровную землю. А когда они направились через поросший травой участок к величественному старинному собору, она отвернулась от башни, сказав, что если будет продолжать думать о ней, то перестанет верить в земное притяжение, в которое, как ей всегда говорили, должны верить все добропорядочные люди.
Гид показал им лампу, покачивающуюся на длинной цепи, — говорят, что перед ней сидел и размышлял Галилео Галилей см. примечание 159, когда разрабатывал свою теорию маятника. Лампа казалась близкой родственницей самого земного притяжения, и они взглянули на нее с почтением. Затем они направились в баптистерий, чтобы увидеть великолепную мраморную кафедру работы Никколо Пизано см. примечание 160 — множество выразительных скульптур на постаменте, водруженном на спины мраморных львов, — и столь же великолепную купель, а также отдать дань восхищения необычному, таинственному эхо, с которым их гид был, казалось, в самых близких отношениях: он заставлял эхо «говорить» то, что ему, гиду, хотелось услышать, и эхо чуть ли не «отвечало» на вопросы!
Именно тогда, когда они выходили из баптистерия, с ними произошло необычное и пугающее приключение, которое Эми так никогда и не смогла совсем забыть. Пиза — город нищенствующих монахов, и ее улицы кишат шайками религиозных попрошаек, называющих себя братьями ордена милосердия. Они носят широкие черные сутаны, сандалии на тесемках на босу ногу и маски из черного батиста с прорезями, в которых свирепо сверкают их черные глаза. В руках у них, как правило, жестяные кружки для сбора пожертвований, и эти кружки они суют под нос всем приезжим, на которых смотрят как на свою законную добычу.
Когда наши путешественницы вышли из баптистерия, двое из этих братьев заметили их и, потрясая кружками для милостыни, на которых было написано «Pour les Pauvres» см. примечание 161, и издавая звуки, похожие на звук трещотки сторожа, понеслись к ним, словно огромные летучие мыши, — черные одеяния развевались на ветру, глаза дико вращались в прорезях масок; было что-то ужасное в их внешности и стремительности движений. Эми взвизгнула и спряталась за спину матери; миссис Эш явно съежилась от испуга. Кейти не отпрянула, но на память ей пришли демоны с крыльями как у летучих мышей, изображенные на иллюстрациях Доре к поэмам Данте см. примечание 162, и пальцы ее немного дрожали, когда она опускала несколько монет в кружки монахов.
Однако даже нищенствующие монахи — человеческие существа, и испуг Кейти прошел, когда она заметила, что уходя, один из них вернулся на несколько шагов назад чтобы подольше посмотреть на миссис Эш, щеки которой пылали ярким румянцем волнения и которая казалась в эти минуты особенно красивой. Кейти рассмеялась, и миссис Эш вместе с ней, но Эми не могла избавиться от впечатления, что это было нападение демонов, и впоследствии часто с содроганием вспоминала о том, как эти ужасные черные существа налетели на нее и как она спряталась за маму. Мрачные картины, изображающие Торжество Смерти, которые были вскоре представлены их вниманию на стенах Кампо-Санто см. примечание 163, не способствовали тому, чтобы успокоить ее, и к гостинице, где предстояло пообедать, она шла с бледным, испуганным лицом, крепко держась за руку Кейти.
Путь к гостинице лежал через одну из узких улиц, населенных бедняками, — пыльную улочку с высокими ветхими домами по обеим сторонам. В широкие дверные проемы можно было мельком увидеть внутренние дворики, где лежали пустые, большие и маленькие, бочки и ржавые котлы и на огромных деревянных подносах были выставлены сушиться на солнце макароны. На одних подносах макароны были серые, на других белые, на третьих желтые, но ни одни не казались аппетитными, когда лежали так — открытые, в пыли, под развевающимся и хлопающим наверху, на протянутых от дома к дому длинных веревках, застиранным бельем. Как это всегда бывает на бедных улочках, здесь были стайки ребятишек, и появление маленькой Эми с рассыпанными по плечам светлыми волосами, сжимающей в объятиях Мейбл, произвело сенсацию. Дети, стоявшие на мостовой, что-то кричали, другие дети слышали их восклицания и тоже выскакивали из домов на улицу, а матери и старшие сестры выглядывали в двери. Казалось, будто сам воздух полон взволнованных смуглых лиц, темных кудрявых маленьких голов, то выныривающих, то исчезающих друг за другом, и любопытных черных глаз, устремленных на большую красивую куклу, которая, с ее пышной копной льняных волос, в голубом бархатном платье и жакете, шляпке, украшенной перьями, и с муфтой, казалась им каким-то чудом из другого мира. Они не могли решить, живой ли это ребенок или игрушечный, но не осмеливались подойти поближе, чтобы выяснить, и лишь толпились на расстоянии, указывая на куклу пальцами, смеясь и перешептываясь, в то время как Эми, очень довольная восхищением, какое вызывала ее любимица, подняла Мейбл повыше для всеобщего обозрения.
Наконец одна смешная девчушка в белом чепчике на круглой кудрявой голове, как кажется, окончательно уверилась, что в руках у Эми кукла, и, метнувшись во дворик, тут же возвратилась со своей куклой — жалкой маленькой деревянной фигуркой, все одеяние которой состояло из грубой красной хлопчатой рубашки. Эту куклу она показала Эми. И Эми в первый раз после своей встречи с похожими на летучих мышей монахами улыбнулась, а Кейти, взяв у нее из рук Мейбл, изобразила жестами, что куклы хотят поцеловать друг друга. Но хотя маленькая итальянка взвизгнула от смеха при мысли о bacio см. примечание 164 между куклами, она никоим образом не могла на это согласиться и, спрятав свое сокровище за спину, краснея и смеясь, быстро заговорила что-то непонятное, делая забавные жесты двумя пальцами.
— По всей вероятности, она боится, что Мейбл сглазит ее куклу, — сказала Кейти, вдруг догадавшись о значении этих жестов.
— Дурочка! — воскликнула возмущенная Эми. — Да как тебе пришло в голову, будто мой ребенок может испортить твою грязную старую куклу? Ты должна бы радоваться, что кто-то чистый вообще обратил на нее внимание.
Звук иностранной речи окончательно привел маленькую итальянку в замешательство. С визгом она бросилась прочь, и все остальные дети за ней. В отдалении они приостановились, чтобы оглянуться на непонятных и пугающих существ, не говорящих на привычном языке. Кейти, желая оставить приятное впечатление, изобразила, что Мейбл посылает им воздушный поцелуй. Это снова вызвало смех и болтовню в толпе детей, и некоторое время они следовали за нашими друзьями, продолжившими путь к гостинице.
Всю следующую ночь по гладкому, как стекло, морю «Марко Поло» скользил вдоль берегов, мимо которых проходили парусные суда Одиссея в те давние, полумифические дни, что видятся нам теперь в таком чарующем свете. Кейти проснулась в часа утра и, выглянув в окно каюты, мельком увидела остров, который, как свидетельствовала ее карта, был Эльбой см. примечание 165 — тем местом, где Наполеон, этот беркут войны, был на время прикован к скале. Затем она снова заснула, а когда поднялась при ясном свете дня, пароход уже миновал побережье Остии и приближался к устью Тибра. За далекой Кампаньей поднимались подернутые дымкой горные вершины, а на берегу каждый мыс и каждая бухта носили имена, приводившие на память что-нибудь интересное.
Около одиннадцати на горизонте показался маленький, неясно очерченный пузырек, который, как заверил пассажиров капитан, был куполом собора св. Петра, от которого их отделяло расстояние почти в тридцать миль. Это была одна из тех «волнующих минут», о которых так любила размышлять Кловер, и Кейти, сравнивая действительность с тем, что представлялось воображению, не могла удержаться от улыбки. Ни она, ни Кловер и не предполагали, что огромный купол окажется столь невпечатляющим, когда впервые предстанет перед взором путешественницы.
Пароход продолжал продвигаться вперед, пока висевший в воздухе пузырек, привлекавший внимание пассажиров, неисчез. Эми, уставшая от вида берега, который не вызывал у нее никаких ассоциаций, и от восторгов, которые выражали взрослые и которые были ей непонятны, втиснулась на деревянный диванчик рядом с Кейти и принялась просить ее продолжить историю Виолетты и Эммы.
— Всего одну малюсенькую главочку, мисс Кейти, про то, что они делали в Новый год, или еще что-нибудь. Так скучно, когда плывешь и плывешь весь день и совсем нечем заняться! И вы уже так давно ничего мне о них не рассказывали, очень-очень давно!
Виолетта и Эмма, по правде говоря, стали уже отравлять Кейти существование. Она стремилась внести какое-нибудь разнообразие в их не богатую событиями жизнь и каждый раз ломала голову над изобретением все новых и новых подробностей, так что в конце концов ее воображение стало похоже на сухую губку, из которой выжали всю влагу до последней капли. Эми была ненасытна. Ее интерес к истории двух девочек не ослабевал, и когда ее изнеможенная подруга объясняла, что не в силах придумать абсолютно ничего на заданную тему, Эми предлагала поменяться ролями: "Тогда, мисс Кейти, можно мне рассказать вам новую главу?" За этим следовало что-либо в таком роде:
— Это было накануне Рождества… Нет, это будет у нас не накануне Рождества… Это будет за три дня до Дня Благодарения. Виолетта и Эмма встали утром и… Ну, в общем, ничего особенного они в тот день не делали. Они только позавтракали, пообедали, поиграли и немножко поучились и рано легли спать, а на следующее утро… Ну, в тот день тоже почти ничего не произошло: они только позавтракали, пообедали и поиграли.
Слушать истории Эми было еще тяжелее, чем рассказывать ей свои, так что Кейти пришлось в порядке самозащиты возобновить повествование, но возненавидела она Виолетту и Эмму смертельной ненавистью. Поэтому, когда Эми обратилась со своей просьбой на палубе парохода, Кейти вдруг почувствовала, что полна решимости покончить с этими кошмарными детьми раз и навсегда.
— Хорошо, Эми, — сказала она, — я расскажу тебе еще одну историю о Виолетте и Эмме, но она безусловно будет последняя.
И Эми, прижавшись к своей подруге, увлеченно слушала рассказ Кейти о том, как в один из предновогодних дней Виолетта и Эмма отправились вдвоем в санях, запряженных белым пони, к бедной женщине, жившей в уединенном домике, который стоял высоко на склоне горы. Они везли ей корзинку, в которой лежали индейка, пучок сельдерея, формочка с клюквенным желе и сладкий пирог.
— Они были очень довольны, что могут отвезти все эти вкусности бедной вдове Симпсон, и думали только о том, как она будет рада видеть гостей, — продолжала коварная Кейти. — Поэтому они не заметили, как почернело небо и как зловеще завывает ветер в голых сучьях деревьев. Ехали они медленно, так как дорога все время шла в гору и бедному пони приходилось нелегко. Но он был бравый малый и тянул изо всех сил вверх по скользкой крутой дороге, а Виолетта и Эмма весело болтали и смеялись, и им ни на миг не приходила в голову мысль об опасности. А на горе, как раз на полпути, был каменный уступ, нависавший над дорогой, и на этом уступе росло огромное дерево. На сучьях дерева толстым слоем лежал снег, и от этого они были гораздо тяжелее, чем обычно. В тот момент, когда сани медленно проезжали под уступом, неистовый порыв ветра налетел из ущелья и вырвал дерево, росшее на уступе, — вырвал с корнями. Оно упало прямо на сани, и Виолетту, Эмму, пони, корзинку с индейкой и всем остальным, что было в ней, расплющило в лепешку!
— И что же? — воскликнула Эми, когда Кейти замолчала. — Продолжайте! Что было дальше?
— Дальше ничего не было, — ответила Кейти ужасающе торжественным тоном, — и не могло быть! Виолетта и Эмма были мертвы, пони был мертв, вся еда в корзинке переломана. Начался сильный снегопад, снег покрыл сани и девочек, и никто не знал, ни где они, ни что с ними стало, до самой весны, пока не растаял снег.
С отчаянным визгом Эми вскочила со скамьи.
— Нет! Нет! Нет! — закричала она. — Они не умерли! Я не хочу, чтобы они умирали!
Тут она разразилась слезами, умчалась вниз по лесенке и закрылась на замок в каюте матери, откуда не появлялась в течение нескольких часов.
Сначала Кейти от души посмеялась над этим взрывом чувств, но вскоре начала раскаиваться и подумала, что поступила жестоко со своей любимицей. Она спустилась вниз и постучала в дверь каюты, но Эми не отвечала. Кейти ласково окликала ее через замочную скважину, и уговаривала, и просила, но все напрасно. Эми не было видно до вечера, а когда она наконец, еле передвигая ноги, снова поднялась на палубу, глаза у нее были красными от слез, а личико бледным и страдальческим, словно она вернулась с похорон своих лучших подруг.
Кейти почувствовала угрызения совести.
— Иди сюда, дорогая, — сказала она, протянув руку, — иди и сядь ко мне на колени — и прости меня. Виолетта и Эмма не погибнут. Они будут жить, раз уж ты их так любишь, и я буду рассказывать о них до конца моих дней.
— Нет, — возразила Эми, скорбно качая головой, — это невозможно. Они умерли и никогда не воскреснут. Все кончено, и мне так гру-устно!
Все извинения Кейти и все попытки возобновить повествование оказались бесполезны. В воображении Эми Виолетта и Эмма были мертвы, и она не могла заставить себя снова поверить в то, что они живы.
Она была слишком удручена горем, чтобы заинтересоваться легендой о Цирцее и превращении людей в свиней — легендой, которую рассказала ей Кейти, когда пароход огибал величественный мыс Цирцеи, — и острова, где прежде пели сладкоголосые сирены, тоже напрасно звали ее к себе. Солнце закатилось, на небе появились звезды, и под лучами этих бесчисленных маленьких светильников приветствуемый манящими кивками изящного молодого месяца «Марко Поло» вошел в Неаполитанский залив, миновал Везувий с его темным завитком клубящегося дыма, отчетливо виднеющимся на фоне светящегося неба, и доставил своих пассажиров к месту высадки.
На следующее утро они проснулись и очутились в атмосфере середины лета, с заливающим все вокруг ярким желтым солнцем и настоящим июльским теплом. Продавцы цветов стояли на каждом углу и настойчиво предлагали свой душистый товар каждому приезжему. Кейти не уставала поражаться дешевизне цветов, которые всовывали в окна их экипажа, медленно проезжавшего по улицам. Цветы были собраны в плоские букеты: в центре располагалась белая камелия, которую окружали уложенные концентрическими кольцами пунцовые чайные розочки, так что все вместе оказывалось размером с молочное ведерко, — и все это за сумму, соответствующую десяти центам! Но, купив два-три таких огромных букета и обнаружив, что ни одна розочка не может похвалиться длиной черенка, большей одного дюйма см. примечание 166, и что все цветы скреплены вместе длинными тонкими проволочками, проходящими прямо через их серединки, она потеряла к ним всякий интерес.
— По мне, уж лучше одна из наших обычных роз с длинным стеблем и множеством листьев, чем десяток этих… прямо не букетов, а деревянных тарелок! — говорила она миссис Эш.
Но когда они выехали из города и возница остановился возле высоких каменных стен, увитых такими же цветами, и Кейти обнаружила, что может, встав на сиденье экипажа, собрать столько розочек, сколько душе угодно, и нарвать желтофиоли, растущей в трещинах между камнями, она почувствовала, что совершенно удовлетворена.
— Это Италия моей мечты, — сказал она.
Несмотря на всю красоту Неаполя, какое-то неясное ощущение опасности мешало путешественницам приятно проводить время в этом городе. Нездоровые запахи проникали в окна носились по улицам; казалось, в воздухе было что-то смертоносное. До миссис Эш и Кейти доходили передаваемые шепотом слухи о случаях лихорадки — слухи, которые владельцы гостиниц изо всех сил старались подавить. Говорили, что в одном отеле лежит в тяжелом состоянии какой-то американец, в другом неделю назад умерла одна дама. Миссис Эш встревожилась.
— Пожалуй, мы лишь бросим беглый взгляд на несколько главных достопримечательностей, — сказала она Кейти, — а затем уедем как можно скорее. Я так боюсь за Эми, что не нахожу себе места. Я все время щупаю ее пульс, все время мне кажется, что она как-то не так выглядит, и, хотя я знаю, что все это лишь мои фантазии, мне не терпится уехать отсюда. Вы ведь не возражаете, правда, Кейти?
После этого разговора все, что делалось, делалось в спешке. Кейти чувствовала себя так, словно ее мчит какой-то вихрь, когда они носились по городу от одной достопримечательности к другой, заполняя все промежутки между поездками посещением магазинов, которые были неотразимы — все такое красивое и удивительно дешевое. Она купила черепаховый веер с цепочкой для Розы Ред и распорядилась, чтобы на нем вырезали монограмму с инициалами Розы. Для Элси она купила коралловый медальон, для Дорри запонки, а для папы красивую небольшую бронзовую вазу, копию античной, найденной в Помпеях.
«Как это чудесно, когда есть деньги и можно потратить их в таком месте, как Неаполь! — сказала она себе со вздохом удовлетворения, разглядывая свои прелестные покупки. — Я лишь хотела бы иметь возможность купить в десять раз больше вещей и отвезти их в подарок в десять раз большему числу людей. Папа так хорошо это понимал! Удивительно, как это так получается, что он всегда знает заранее, какие будут чувства и желания у других людей!»
Миссис Эш также накупила множество вещей для себя и Эми и для того, чтобы отвезти в подарок родным и друзьям, и все было очень приятно и весело, если не считать этого едва уловимого ощущения опасности, от которого они не могли избавиться и которое не вызывало желания задержаться в городе. «Увидеть Неаполь и умереть», — гласит старинное изречение, и оно оказалось печальной истиной не для одного путешественника-американца.
Помимо разговоров о лихорадке ходило, как это всегда бывает в Неаполе и его окрестностях, немало слухов и о разбойниках. Поговаривали, что с какими-то путешественниками что-то случилось на одном из холмов близ Сорренто, и хотя никто точно не знал, в чем заключалось это «что-то», и не был готов поручиться, что сообщение соответствует истине, миссис Эш и Кейти испытывали немалое беспокойство, садясь в экипаж, которому предстояло провезти их неподалеку от того места, где произошло таинственное «что-то».
В действительности дорога из Кастелламаре в Сорренто не более опасна, чем дорога из Бостона в Бруклин, но нашим путешественницам было не легче, так как узнали они об этом лишь впоследствии. Это также и одна из самых красивых дорог в мире. Повторяя причудливые изгибы берега, она плавно вьется по широким уступам, ровно выбитым в крутых склонах скал, где наверху протянулись апельсиновые, лимонные и оливковые рощи, а внизу раскинулся, похожий на твердую полосу лазурита, Неаполитанский залив, усыпанный изумрудами островов самых живописных очертаний.
Жаль, что вся эта красота была потеряна для миссис Эш и Кейти, но они были слишком напуганы, чтобы хоть отчасти насладиться ею. Возницей их экипажа был косматый молодой дикарь, столь свирепого вида, что вполне мог и сам быть разбойником. Он громко щелкал кнутом, а время от времени еще и издавал протяжный пронзительный свист. Миссис Эш была в полной уверенности, что это сигналы, которые он подает членам своей шайки, притаившимся где-то на склонах, в тени олив. Раз или два ей показалось, что он обменялся знаками с некими подозрительного вида личностями, мимо которых они проезжали; мерещилось ей также, что люди, встречавшиеся им на дороге, смотрели на них с состраданием, как на жертв, которых везут на казнь. Ее страхи передались Кейти, так что, хотя они болтали, смеялись и шутили, чтобы развлечь Эми — которая ни в коем случае не должна была испугаться или заподозрить, что что-то не так, — и со стороны казались очень веселой компанией, на самом деле обе всю дорогу тряслись от страха и имели возможность вполне прочувствовать свои абсолютно ненужные страдания. В конце концов они совершенно благополучно добрались до Сорренто, а такой страшный на вид возница оказался весьма порядочным молодым человеком, имеющим на своем иждивении жену и детей и считающим верхом наслаждения съесть тарелку макарон и выпить стаканчик кислого красного вина; он был очень благодарен за чаевые — что-то около тридцати центов, — которые должны были позволить ему купить эти деликатесы. На следующий день миссис Эш расплачивалась за свои страхи ужасной головной болью, и они с Кейти сошлись во мнении, что вели себя глупо, и решили впредь не обращать внимания на непроверенные и неподтвержденные слухи — весьма разумное решение.
Гостиница, в которой они поселились, стояла у края отвесной скалы прямо над морем. С балкона своей гостиной они смотрели вниз, в воду, с высоты шестидесяти футов; окна их спален выходили в розовый сад, за которым тянулись апельсиновые рощи. Гостиница располагалась неподалеку от глубокого ущелья, которое делит маленький городок Сорренто почти пополам и один конец которого, обращенный к морю, образует естественную гавань. Кейти с неизменным интересом вглядывалась вниз, в эту необычную и красивую расщелину около двухсот футов см. примечание 167 глубиной, стены которой увиты диким виноградом и другими стелющимися растениями и которая, кажется, вся трепещет, когда колышутся на ветру тонкие изящные листья папоротников, торчащих из каждой щели и трещины в скалах. Кейти и Эми часто бродили по берегу в сторону Массы и обратно, чтобы посмотреть на прелестные очертания островов, лежащих в заливе, и полюбоваться зарослями кактусов и юкки, раскинувшимися вдоль дороги. Они всегда возвращались с цветущими апельсиновыми ветками, которые можно было рвать так же свободно, как цветущие яблоневые ветки весной в садах Новой Англии. Сами апельсины в то время года были еще очень кислыми, но оправдывали романтическое «возвратиться из апельсиновой рощи» точно так же, как если бы слаще их не было на свете.
Дважды они ездили в Помпеи см. примечание 168, куда очень легко добраться из Сорренто. Верхом на осликах они взбирались на холмы, откуда можно было бросить взгляд на далекий берег Калабрии, на естественные арки и храмы Пестума см. примечание 169, сверкающие на солнце за много миль от Сорренто. В день рождения Кейти, в конце января, миссис Эш предложила ей самой выбрать себе в качестве подарка очередную экскурсию, и Кейти выбрала поездку на остров Капри, где они еще не бывали. День выдался великолепный: ветер был самый подходящий для прогулки по морю и даже позволил им посетить знаменитый Голубой Грот, в который можно войти только при определенном уровне воды и высоте волн. Они взобрались на огромную скалу, где находятся развалины виллы, построенной жестоким императором Тиберием см. примечание 170, и тот ужасный, нависающий над морем утес, с которого он, как говорят, заставлял бросаться вниз свои несчастные жертвы, пообедали в гостинице, носящей имя того же Тиберия, а на закате снова сели в лодку, чтобы вернуться в Сорренто по волшебному предночному морю. Эта поездка обратно была едва ли не самым большим удовольствием всего дня. Море лежало неподвижное; светила полная луна — она была больше и ярче, чем в Америке, и казалось, что есть в ней настоящее тепло и живые краски. Гребцы ударяли веслами по воде в такт неаполитанским баркаролам и народным песням, мерный ритм которых был, казалось, взят у пульсирующих волн моря. И когда наконец нос лодки со скрипом коснулся песков возле пристани Сорренто, Кейти, глубоко и с сожалением вздохнув, объявила, что это был лучший из подарков, которые она получила, — лучше, чем цветы Эми и чем красивый черепаховый медальон, подарок миссис Эш, лучше даже, чем письмо из дома, прибывшее по счастливому стечению обстоятельств с утренней почтой именно в этот день.
Но все приятное в жизни должно когда-то кончаться.
— Кейти, — сказала миссис Эш в один из дней в начале февраля. — Я только что слышала, как дамы в общей гостиной говорили, что гостиницы Рима быстро заполняются сейчас приезжими. До карнавала остается меньше двух недель, и все хотят оказаться там, так что если мы не поторопимся, то не найдем свободных комнат.
— Ах, как это досадно, что нельзя быть одновременно в двух местах! — сказала Кейти. — Я очень хочу увидеть Рим, но мне тяжело покинуть Сорренто. Мы были так счастливы здесь, правда?
И они снова взялись за дорожные посохи и отправились в Рим, как апостолы, «не ведая, что выпадет там на их долю».