Библиотека

Движение — это жизнь

В юности я часто думала: какому изощренному уму первому пришла в голову мысль наказывать человека ограничением свободы? Не болью, не смертью, не голодом или членовредительством, а заточением в узилище! Всего лишь неподвижностью. Всего лишь ограничением контактов с другими людьми.

"На свете счастья нет, но есть покой..." — сказал классик. Казалось бы, вот и наслаждайся! Не наслаждается... Каменный мешок — одна из самых страшных пыток, изобретенных человечеством.

У физкультурников есть такое понятие — мышечная радость. Оно знакомо и детям. Я до сих пор помню ощущение счастья от того, что бегу. Просто бегу. По улице, по двору, по земле, по траве, по асфальту. Мои ноги упруги, мои руки гибки, мое тело ловко и подвижно. Я играю с земным шаром, как с мячиком: соприкоснувшись, мы отскакиваем друг от друга с радостным звоном. Кажется, его даже можно услышать.

Но чаще радость движения не замечаешь. Это — как дышать, как любить, как мыслить. И давит тоской, когда этого нет. Может быть, поэтому у родителей две главные радости, два этапа в отношениях с собственным ребенком: сказал первое слово и сделал первые шаги. Сказал и пошел.

Речь — это мышление. А движение? Движение — это жизнь. Но верно ли это тождество, если его перевернуть? Жизнь — это движение. А неподвижная жизнь — что, не жизнь? Или для того, чтобы она стала жизнью, надо изобретать для нее, неподвижной, новые формы движения? Какие? Как?..

В Чусовой мы прибыли утром. Город, растянутый, как бесконечное путешествие, не то вдоль реки, не то вдоль железнодорожной ветки, подобно реке, " омывающей" его промышленные "берега", марафонцев, похоже, вдохновил.

— Конечно, на колясках пойдем! — дружно заявили они делегации чусовлян, встречающей нашу кавалькаду у отметки "г. Чусовой". От этой отметки до города — километров пять. А потом еще два раза по столько через весь город: разместят нас в гостинице, в новом микрорайоне.

— Какой этаж? — интересуются сразу же марафонцы. И, узнав, что второй, а лифта нет, сразу грустнеют: значит, в город на прогулку не выбраться. Значит, как заселимся, так уж до утра — не будешь же нагружать ребят-волонтеров лишними просьбами "спустить-поднять". Они и так к вечеру еле держатся на ногах от усталости.

И значит, что ж? Надо использовать дарованную возможность на полную катушку. Погнали!

Да, рельеф в Чусовом по-настоящему уральский. Чувствуется близость настоящих гор. То спуск, то подъем. Особенно выматывают душу длинные тягуны. Взбираться в них без посторонней помощи хватает сил разве что у Володи Механошина. Он же — и не думая притормаживать! —летит с ветерком, если дорога идет под уклон.

Но другим марафонцам, особенно девушкам, помощь волонтеров на таких "американских горках" требуется практически постоянно. И когда дорога идет вверх — подтолкнуть, помочь выжать необходимую скорость. И когда она спускается вниз — придержать разрезвившуюся коляску, чтобы — не дай Бог! — не разогналась она до чрезмерной скорости. Справиться с управлением "рычажкой" на таких крутых (или не очень крутых, но длинных) спусках инвалиду не так-то просто.

Фирменные майки взмокли на спинах — и у марафонцев, и у волонтеров.

И все равно эти кусочки пути — когда пот застилает глаза, дыхание сбивается, а сердце, кажется, вот-вот выскочит прямо из пересохшего горла — запомнились как лучшие моменты жизни. Не потому, что мотнувшие трудности, как всегда, подергиваются этаким флером млетоты. Нет, радость, гордость за человека, способного преодолевать непреодолимое, удовольствие от красивой, слаженной, четкой работы — вот что будоражило кровь.

Называйте это как хотите. Журналистской восторженностью. Романтизмом, вышедшим из моды. Чрезмерным пафосом. Я видела, я чувствовала, я знаю: тех, кто шел со мной рядом по трассе, переполняли такие же чувства. Это правда,

Большой культурно-спортивный праздник инвалидов, организованный под открытым небом — на стадионе металлургов, — вовсе не был показательным мероприятием, приуроченным к дням марафона. В Чусовом, где из 5000 инвалидов 111 — колясочники, этот фестиваль спорта для инвалидов — уже второй. Первый, говорят, произвел настоящий фурор. Когда горожане увидели, кого мы теряем, запирая в четырех стенах. На стадионе это увидели и мы.

Симпатичный рослый молодой человек, казалось бы, просто так, чтобы отдохнуть, присевший в коляску, оказался инвалидом с шестилетним стажем. Чуть смущаясь, представляется:

— Пушкин Александр Сергеевич. — И, предупреждая возможные расспросы: — Нет, стихов не пишу. Я вообще пишу плохо. Школу так себе закончил. И с работой проблема. Нету ее, невозможно для меня в Чусовом работу найти... Может, и впрямь стихи начать писать?

Но пока, в ожидании начала соревнований, Саша обменивается опытом с нашими марафонцами. Володя Механошин на вырванном из блокнота листе набрасывает ему какие-то чертежи. А-а, все понятно! Володя — главный рационализатор инватехники в нашей команде. Саше Пушкину он объясняет, как без особых хлопот можно усовершенствовать его коляску, сделать ее более мобильной, удобной в управлении.

Журналист газеты "Здравствуй!" Андрей Теплоухов интервьюирует паренька в инвалидной коляске. Восемнадцатилетний Саша Мещеряков совсем недавно был гордостью и славой Чусового. Юный спортсмен-горнолыжник, воспитанник знаменитой школы олимпийского резерва "Огонек", он подавал большие надежды. Драма разыгралась на соревнованиях в Омске. Падение, черепно-мозговая травма...

Он был в коме несколько недель. Врачи МСЭК и сейчас пишут ему в заключении " прогноз сомнительный"...

А Саша учится в 11-м классе нормальной школы, осваивает компьютер. Преподаватель-программист ходит к Мещеряковым на дом. И хотя уроки эти для бюджета семьи, где кроме Саши растут еще двое детей, обходятся не так уж дешево, родители идут на это:

— Профессия! Обязательно надо, чтобы у мальчика настоящая профессия была. Как жить-то без этого?

Марафонцы приглашают двух Саш с собой — ведь впереди у нас, кроме соревнований и "круглого стола", интересная культурная программа: экскурсия на спортбазу "Огонек", в музей реки Чусовой и литературный заповедник, созданные усилиями Леонарда Постникова — фигуры, ставшей достопримечательностью Пермского края.

Много слышавшая об этих музеях, я, к стыду своему признаюсь, не была там ни разу. Естественно, не были там и марафонцы: экскурсии, путешествия для них вообще удовольствие из числа самых дорогих и недоступных. Да и местные инвалиды, похоже, не так-то часто имеют возможность посетить свои достопримечательности, поэтому приглашение принимается с радостью.

Ну, а сейчас — состязания!

Пока Люда Трубникова с Андреем Загородских упражняются в стрельбе из винтовки, Володя Механошин собирает вокруг себя целую толпу, желающую посоревноваться с ним в армрестлинге. Ну, в силе рук со спинальниками-колясочниками здоровым лучше не тягаться.

— У нас ведь руки — это еще и ноги, — смеется Володя, легко укладывая на стол локти соперников.

А вот если за одним столом сойдутся два спинальника... За поединком Андрея За-городских и Володи Механошина наблюдал, по-моему, весь стадион. И так ли важно, кто кого победил? Важно, что страсти кипели нешуточные. Гриша Вотинов, как всегда, король у теннисного стола. Он, кстати, тоже обыграл уже не одного здорового.

А на стадионе кульминация праздника — гонки на инвалидных колясках. Чтобы зрелище стало еще интереснее, вместе с колясочниками в забег отправляются спортсмены-разрядники. На своих ногах. Ну, нашим с ними, конечно, не тягаться. А вот проверить, кто резвее всех чувствует себя в коляске на трассе, очень интересно.

Андрей Загородских — вне конкуренции. Его машина — особый, спортивный агрегат. "Мерседес", как окрестили его ребята. Типовая "рычажка" такому не соперник.

Люда Трубникова женщин обошла легко, ей впору состязаться с мужчинами. Она и пошла с ними на равных, вот-вот готовясь обойти Юру. Но вдруг — что это? То ли сделав неловкое движение, то ли в азарте борьбы Юра вдруг выпрыгивает — выпады-вает? — из коляски. Единое "ах!" сотрясает трибуны стадиона. А через миг к Юре кидаются со всех сторон волонтеры, медики, судьи... Кажется, все обошлось. Похоже, нет даже ссадин. Хотя риск получить серьезное увечье был. Но что же это за жизнь, что за борьба без риска?

И еще об одном впечатлении этого праздника не могу умолчать.

На импровизированной эстраде у трибун пел детский ансамбль. Хорошо пел, чисто, с душой. Музыка, которую исполняли дети, была заводная, так и подмывала пуститься в пляс. Первым не выдержал Володька Механошин — вырвался на асфальтовый пятачок перед эстрадой, встал на два колеса и давай наяривать свои "ламбады" с "самбами". Публика поддержала. На "танцевальную площадку" выскочили девочки в костюмах для аэробики (пока ждали своего номера в концерте, решили чуть поразмяться), потом кое-кто из взрослых, потом ребятишки-зрители.

Очень трогательно смотрелись две крохотные девчушки, танцующие одна напротив другой. Их жесты сплетались в изящный музыкальный узор: казалось, танцует каждая жилочка, каждая клетка.

— Глухие совсем девчушки-то, — кивнула, глядя на них, моя соседка. — Старшей семь, младшей шесть. И мама у них глухонемая. Кажется, какие уж тут танцы?..

И в который раз уже я задумалась о том, как таинственно и непостижимо расточает природа свои дары. И как, вероятно, смешны и самонадеянны бываем мы порой в своей благотворительности, в своей филантропии по отношению к сирым и убогим, к "калекам", нуждающимся в сочувствии.

Портрет марафонца. Вечер с Гришей Вотиновым

Один мой приятель как-то заметил: когда собираются малознакомые женщины и есть у них подспудное стремление узнать друг друга получше, речь непременно заходит о том, кто как рожал.

А мужики в подобных случаях заводят речь про службу в армии.

Свои армейские годы Гриша Вотинов готов вспоминать часами, во всех подробностях.

— Это было самое светлое время моей жизни, — признался как-то он.

Я, не выдержав, рассмеялась. Готова биться об заклад, что, услышав это тогда, рассмеялись бы и вы, читатели. Ведь Гриша только что закончил очередной рассказ о процветающей у них на корабле дедовщине, о том, как гоняли их, новобранцев, суровые старослужащие. И это — «самые светлые годы»?

— Ну, может быть, самые яркие, не знаю, — поправился он. — Ты вот представь, мороз, ветер пронизывающий. А мы работаем по двадцать часов в сутки, ни минутки свободной нет. «Коробка», на которой ходим, начинена вооружением, как бочка порохом. Начнись бой — за полчаса весь боезапас должны потратить. Задача — потопить хотя бы одну вражескую подводную лодку. А что дальше, спрашиваешь? Дальше — ничего, смерть.

— Да что ж тут светлого-то, Гриша?

— Ну как ты не понимаешь? Испытания...

Слушая историю Гришиной жизни, я впервые поймала себя на кощунственной мысли: инвалидность для него не трагедия хотя бы потому, что слишком много слишком суровых испытаний довелось ему пережить. Есть такое выражение: «Жизнь его не баловала». Так вот, Гришина жизнь, похоже, не то что не баловала — она постоянно строжила его, выдумывая одно наказание за другим.

Знаете, какой был у нас во дворе самый действенный способ самоутешения? Когда мальчишки-обидчики залимонят тебе из самострела по ногам так, что света белого не взвидишь, или лучшая подружка при всех выдаст твой секрет да еще и обзовет тебя дурой — отбежать на безопасное расстояние и беспечно крикнуть на весь двор: «А мне-то и не больно!»

По-моему, Гриша всегда именно так выстраивал свои отношения с собственной судьбой. Она ему — хлесь! А он только сплюнет, потрет ушибленное место: "А мне-то и не больно!"

Мать родила его в восемнадцать лет, отца Гриша не знал. Жили у бабушки в деревне, потом перебрались в город, мать окончила финансовый техникум и, конечно, как всякая молодая женщина, надеялась устроить свою судьбу. Грише было пять лет, когда она познакомилась с его отчимом.

— Хороший был дядька, — вспоминает Гриша сейчас. — Он меня к спорту приохотил. На футбол пойдет — меня с собой поболеть возьмет непременно. Во двор выйдет — мячик попинает со мной...

Через два года у Гриши родился брат.

— Нам как раз квартиру должны были давать, бараки, где мы жили, сносили.

Эти бараки и убили отчима: разбирая свое бывшее жилище на дрова, он погиб, придавленный балкой.

Мать осталась с двумя пацанами.

— У брата проблемы со здоровьем были, мы его в специальный садик устроили. Помню, везу его через весь город, с пересадками... Мать на двух работах. После школы приезжаю к ней в ЦУМ, она там за кассой сидела, сяду рядом, уроки выучу, потом мы идем в булочную, хлеб разгружать. Я, бывало, там и спал, на письменном столе, пока она с хлебом возится...

Шустрый, подвижный, сообразительный парнишка, Гриша скоро понял простую вещь: для того, чтобы тебя уважали, надо хорошо, лучше всех, делать то, что у тебя получается. У него получалось все спортивное. Он лучше всех во дворе бегал, точнее всех забивал на спортплощадке мячи и шайбы и громче всех свистел, когда приходилось болеть. Впрочем, болеть ему доводилось редко. Чаще всего его записывали в команду, в основные. И во дворе. И в школе. И в дворовых клубах, куда он вскоре стал ходить. Футбол, хоккей, настольный теннис... Соревнования «Кожаный мяч», «Золотая шайба»...

Однажды к ним на игру пришли какие-то дядьки, как выяснилось потом — из знаменитой взрослой команды «Звезда» (теперь она называется «Амкар»). Они внимательно следили за тем, что происходит на поле, а после подошли к тренеру.

— Вот этого парнишку, — показали на Гришу, — мы у вас возьмем.

Но надвигались очередные соревнования, он подумал: это будет как-то не по-товарищески. Все-таки главное — команда. И отказался.

Мальчишки взрослели. Пацаны из их школы записались в секцию спортивных единоборств. Худенькие парни накачали мышцы. Длинный — за метр восемьдесят — Гриша на их фоне стал терять репутацию самого сильного, самого спортивного в школе. Кинулся в секцию тяжелой атлетики. Тренер оценил и его настойчивость, и рвение. Но несколько месяцев спустя отвел в сторонку для серьезного разговора. Смысл был такой: не убивайся ты здесь, парень, с твоими данными тебе не тяжелой атлетикой заниматься надо.

Гриша занялся стрельбой. В общем, когда на призывной комиссии в военкомате определяли его армейскую специальность, сомнений ни у кого не было. Здоров парень! В элитные войска его. В морской десант. На Черное море.

Гриша был горд. Но планам этим не суждено было сбыться. На сборный пункт ему было ведено явиться 8 мая. А сопровождающие, прибывшие за пополнением, явились на три дня раньше! И увезли к себе на Черное море совсем других ребят.

Так Гриша попал на Тихоокеанский флот, в Хабаровский учебный отряд.

— Понимаешь, на флоте не существует слова «нет». Что бы тебе ни приказали, должен выполнить. «Дед» подзовет: принеси водки! Хоть в лепешку разбейся, но достань. Каждую неделю стирка, все постельное, нательное с себя и «дедов» стирали, сушили — чтоб через три часа все готово было. Приборка каждый день, губкой с мылом весь корабль изнутри и снаружи вылизываешь. А есть еще и прямые задачи — обслуживание техники, например. Там за месяц ты должен изучить все механизмы, весь корабль досконально. Не сумеешь — тебя свои же сгноят, презирать будут...

Через несколько месяцев он с ужасом обнаружил, что забыл номер своего домашнего телефона. Еще через некоторое время стал лучшим в дивизионе старшиной команды комендоров.

— Понимаешь, армия — это все-таки здорово. Это действительно школа жизни: берут сырого пацана и делают из него мужчину.

Домой, в Пермь, Гриша возвращался настоящим мужчиной. Здоровым и сильным. И жизнь предстоящая — так ему казалось — развернется сейчас впереди такой же, как он сам, простой, здоровой и ясной. Собственно, среди всех ценностей жизни Гриша по-настоящему ценил только одно — собственное здоровье. А может, просто это была единственная драгоценность, которой он обладал. Здоровье да волевой, несгибаемый характер.

Дома он застал совсем иную картину. Жить фактически не на что. Найти подходящую работу — проблема. Выйти к друзьям не в чем.

Но — на флоте нет слова «нет». Немудрящее это правило не раз выручало его в жизни. А бывало — спасало жизнь. Он взял в руки иголку и из распоротых старых пальто стал шить себе модную куртку. За этим занятием и застала его мать.

— Гриша, а может, тебе в ателье устроиться? Он пошел учеником в скорняжный цех. У него получалось. Ему нравилось, как из кусочков меха рождается удобная и красивая вещь. И люди в ателье нравились — женщины в основном. Их неспешные разговоры о семье, о детях, о любви. И Грише казалось, что все у него впереди будет вот так же складно — семья, дети, достаток...

А потом у Гриши приключилась любовь. Она работала в этом же ателье и была старше его на несколько лет. У нее были маленький сын и муж, забияка и пьяница, с которым она все порывалась разойтись, жалуясь Грише на свое неудачное замужество.

— Так разойдись, — сказал он ей однажды. — Айда ко мне. Комнату снимем.

Но ничего из этой затеи не вышло. Все ее порывы оставались порывами, и находилась тысяча причин, мешающих им соединиться. Гриша мрачнел. Она путала заказы и грубила клиентам. Наконец однажды заведующая вызвала обоих и сказала:

— Значит, так. Или один, или другая. Увольняйтесь. Мне ваши романы не нужны.

Говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Лукавая эта пословица как

нельзя лучше подходит к следующему этапу Гришиной судьбы. Она открывает его и, извиваясь, перевертывает, отражает обратное — не было бы несчастья, если бы так счастливо все не шло...

Подросший брат посоветовал Грише:

— Да брось ты эту тягомотину в ателье. Тут мне один знакомый рассказал — новая работа хорошая появилась. Камнетес-гранильщик.

Это было время, когда класс «новых русских» потихоньку вставал на ноги. Из уродливых рыжих киосков торговля перемещалась в жилые дома. Точнее, в первые этажи этих домов. Скупались квартиры, прорубались двери на улицу, крыльцо и фасад отделывались мраморными, а то и гранитными плитками — на века. Появилась потребность в каменщиках-умельцах. Стали появляться выгодные, большие заказы. Когда Гриша Вотинов пришел учеником в бригаду камнетесов-гранильщиков, она отделывала магазин «Стометровка». В первый же месяц, учеником, он заработал шестьсот. Потом тысячу. В те времена это были бешеные деньги.

Он отделывал фонтан у Дома Советов и ледовый Дворец спорта «Орленок». Он чувствовал себя человеком, мужчиной, хозяином жизни, умельцем, который может все.

Со своей будущей женой Гриша познакомился на новогоднем вечере в ДК. И не сказать, чтоб девчонка ему сильно понравилась — маленькая, худенькая, личико, как у куклы. Но было в ней что-то... Такое тихое, кроткое, что Грише поначалу просто жалко ее стало. Пригласил на танец раз, другой... После провожать пошел — жила девчонка аж на Пролетарке.

А потом она заболела, в больницу положили. Гриша, понятно, навещать ее ходил. А девчонка, похоже, и не ждала от него ничего, только смотрела своими кроткими глазищами, и видно было, что защитить ее кроме него, Гриши, некому.

От чего эту девчонку надо было защищать, Гриша, пожалуй, объяснить бы тогда не смог. Он и сейчас, наверное, объяснить это не сможет. Только вышла из кроткой девчонки Марины и Гриши Вотинова очень неплохая пара.

Они поженились, родили двух ребят — полный комплект, мальчик и девочка. Марина оставила работу, воспитывала малышей. Гриша обеспечивал семью, вкалывал за троих. И достаток появился в доме, и ощущение надежности и уюта, несмотря на нестабильные времена.

Но — помните пословицу? Не было бы счастья, если б... Точнее, наоборот — слишком, видать, раздражала счастливая и налаженная жизнь суровую Гришину судьбу.

Он облицовывал плитами здание банка «Развитие». В СМУ, где Гриша тогда работал, камнетесам-гранильщикам платили хорошо. Зато экономили на досках для лесов, на сварочной арматуре...

Чтобы забраться по лесам на следующий этаж, облицовщикам приходилось вытаскивать настил буквально из-под себя и укладывать его на следующий ряд. «Палец» — здоровый металлический штырь, на который укладывались доски, — весит килограммов десять. Гриша с трудом выколотил его из двух железок и стал засовывать в следующий проем, как вдруг... Доски, на которых он стоял, на которые должен был опереться, раздвинулись, и он полетел вниз. С пятиметровой высоты. Оскольчатый перелом позвоночника, субарахноидальное кровоизлияние...

Это случилось 24 августа. А 22-го он открыл в банке счет, куда ему должны были перечислить зарплату.

Сегодня инвалиды-колясочники Грише даже слегка завидуют: ведь помимо пенсии по инвалидности Гриша получает доплату со своего родного предприятия. По закону положено — в размере среднемесячного заработка, если травма получена по вине предприятия. Кроме того, тот же закон предусматривает еще и индексацию ее с каждым новым витком инфляции.

Но закон этот, как водится, не выполняется. Гришины и трестовские расчеты того, что предприятие должно ему выплачивать, сильно расходятся. Не в его, понятно, пользу. Да еще и задержки... А ведь за каждый просроченный день невыплаты этого пособия предприятие обязано выплачивать и пеню.

Но судья, похоже, большим инвалидом счел предприятие, а не Гришу. Во всяком случае, в судебном заседании он всячески склонял Вотинова пойти на мировую. В конце концов Гриша «сломался». Он отказался от штрафных пеней, трест погасил ему долги по выплате среднемесячного заработка и обязался поставить гараж у дома.

— Сейчас жалею, — сокрушается Гриша, — гараж до сих пор толком не сделали, путевку на курорт, как обещали, не оплатили. Да и среднемесячную зарплату так и тянут, не рассчитывают по-нормальному. Придется снова судиться.

Разборки эти радости, понятно, не доставляют. Но и отказываться от своего он не намерен. Здесь — как в армии. Или в спорте: умри, но добейся результата.

Кстати, о спорте. «Сломался» Гриша Вотинов в тридцать три года. В это время большинство спортсменов свою карьеру уже заканчивает. А ему — вот парадокс! — именно инвалидность помогла пробить дорогу в большой спорт. В большой инваспорт.

— Полтора года я сидел у окна, — рассказывает Гриша. — Сидел, смотрел на улицу и привыкал к мысли: никогда. Все. Всего, что было у меня в жизни дорогого, любимого, радостного, больше не будет.

А потом ему позвонили из клуба инваспорта «Феникс», пригласили на тренировку. Ну не хочет на тренировку — пусть так приедет посмотреть. За ним готовы и специальный автобус прислать с подъемником.

Этот свой новый выход «в свет» Гриша не забудет никогда. Как не мог до той поры забыть атмосферу спортивного зала, такую родную, знакомую. Гулкий стук мяча, запах матов...

Он стал ездить на тренировки чуть не ежедневно. Настольный теннис, дартс, зимой — лыжи. Плавание. Да-да, представьте себе — и лыжи, и плавание.

Он занимал первые места в городе по лыжам, плаванию и дартсу. Не раз выигрывал партии настольного тенниса у людей, фактически здоровых. Скажем, ампутант левой руки — сравните — и он, колясочник.

В 1997 году в чемпионате России по настольному теннису Григорий Вотинов был вторым. Начал готовиться к открытому чемпионату Европы в Словакии.

— А что тут такого? — удивляется он моему удивлению. — Нормальная жизнь.

Я согласно киваю и прошу разрешения переписать себе на память график его тренировок:

"Вторник, 16.30 — настольный теннис и атлетизм, в "Скифе";

четверг — то же самое;

пятница, 12.00 — дартс, теннис, бадминтон, в Гознаке;

суббота, 18.00 — теннис, в спортшколе;

воскресенье, 10.00 — бассейн «Кама», 18.00 — теннис, в спортшколе".

Положу себе этот листочек на рабочий стол под стекло. Очень поучительный график для здоровых и ленивых.

Пожалуй, не было у нас более трудного участка пути, чем перед въездом в Гремя-чинск. Горы и спуски. Красивейшие пейзажи! Закатное солнце. Синие леса в прозрачной дали. Вильва с живописными скалистыми берегами. Но мне, честно признаюсь, было не до красот. Эти пять-шесть километров до въезда в город вымотали настолько, что к праздничной площади я подъехала уже лежа на капоте машины. Вперед ногами... А марафонцы держались как ни в чем не бывало.

После ужина нас привезли в так называемую немецкую гостиницу: ее строили специалисты из Германии для работников, обслуживающих газоперерабатывающую станцию.

Вот где мы почувствовали, что такое новые СНиПы, удовлетворяющие требованиям инвалидов. Широкие дверные проемы, полное отсутствие порогов, удобное для того, чтобы развернуться человеку на коляске, умывальные и туалетные комнаты.

Ребята лишь вздыхали и облизывались, глядя на все это великолепие. Утешаться оставалось одним: ну вот же, раз такое здание есть, существует в реальности, и не где-нибудь там, на благословенном сытом Западе, а в самой что ни на есть нашей, родной глубинке — значит, в принципе такое возможно? И то, за что мы ратуем в этом марафоне, — вовсе не такое уж невозможное прекраснодушие, а вполне реальные планы?