Библиотека

Жизнь третья. Истец

Ты никому не можешь быть судьей,
Пока к добру не обращен душой.
Нуриддин Абдуррахман ибн Ахмад Джами¹⁴

Глава 1. Утоли мои печали¹⁵

Не тот велик, кто никогда не падал,
А тот велик — кто падал, но вставал!
Конфуций

— Вот примерно так всё и произошло, — Игорь Александрович, майор ФСБ областного Управления забрал у меня из рук фотографии и спрятал их в папку. Аккуратно застегнул замок, внимательно посмотрел на меня. — Молодой человек, может, вам водички дать?
Я только безразлично помотал головой. В последнее время многое для меня потеряло смысл: карьера, фешенебельные курорты, дорогие тачки, ночные клубы... Всё или почти всё, но только не близкие мне люди... И свою очередную потерю я переживал тяжело. Особенно, когда к этому абсолютно не был готов.
Не далее, как пару месяцев назад, ещё в бытность мою в монастыре, мне пришла ценная бандероль от Елены. А в ней — мой паспорт, настоящий, с моими истинными данными, и водительские права. Значит, всё-таки есть на свете справедливость! Не всё и не всегда так хреново, как рисуют нам современные авторы сумрачных детективов об «оборотнях в погонах»; на страже Закона, так сказать, по-прежнему в большинстве своём стоят те, у кого «чистые руки, пламенное сердце и холодный ум».
И вот не проходит и пары дней, как я, можно сказать, вернулся в мир, как на кордон к Фёдору нагрянул этот улыбчивый Игорь Алексеевич и огорошил меня страшной новостью: две недели назад в Подмосковье при невыясненных обстоятельствах была застрелена майор юстиции Елена Константиновна Казарина. В глухом лесу тело обнаружили совершенно случайно местные жители. И далее по протоколу. ..
Мы сидели за столом в летней кухне, и я тупо пялился на склоняющийся к закату солнечный диск. Майор терпеливо ждал. А я молчал. Да и не о чем было говорить. Ещё вчера я мечтал, как прилечу в Москву, куплю громадный букет белых роз и завалюсь к ней в гости, прихватив по дороге бутылку настоящего «Hennessey», а сегодня с глянца фотографий на меня смотрят такие знакомые глаза, подёрнутые пеленой смерти... По спине пополз липкий пот... Значит, ещё ничего не кончилось. И пока я прохлаждался в монастыре, в безопасности и покое, за меня на переднем крае бились и погибали прекрасные люди! Эти паскудные Игроки хладнокровно и расчётливо уничтожали всех, кто мне был близок или дорог по тем или иным причинам: Елену, Светку... Муху. А сколько полегло тех, о ком я и слыхом не слыхал? И что же это за Игра такая, у которой, словно у Революции в стародавней песне, нет конца?
— Сергей Николаевич, мы можем продолжить? — подал голос терпеливый безопасник. Я судорожно кивнул. — Тогда один единственный вопрос: почему именно вас она упомянула в письме, которое пришло в наше ведомство накануне её гибели. В нём она дала адрес вашей мамы и сообщала, что многие темы, затронутые в письме, вы сможете прокомментировать более подробно.
— О чём письмо? — вяло поинтересовался я, слабо надеясь на ответ исходя из своих представлений о его «ведомстве». И несколько удивился, ровно настолько, насколько хватило сил в данной ситуации, когда Игорь Алексеевич соизволил пояснить:
— Она передала нам материалы одного расследования, которым занималась последний год. В нём фигурировала некая организованная группа лиц, скажем так, занимавшаяся «решением вопросов» крупных бизнесменов в несколько необычной форме.
— Мягко говоря, — кисло сострил я. Майор кивнул.
— Ваш случай с компанией — отжимом денег, уводом бизнеса — был далеко не единичным...
— Кто б сомневался, — буркнул я. Майор, не обращая внимания на мои хилые попытки иронизировать, бесстрастно продолжил:
— Но далеко не каждый раз всё обстояло так... трагично, со столькими жертвами, так сказать... Точнее, ваш случай — первый, когда «зачистка» свидетелей и финансовых концов производилась с такой тщательностью и размахом. Кроме уже известных вам лиц, с лёгкой руки этих дельцов с жизнью распрощалось в общей сложности почти два десятка человек. Я не стану вас пытать о том, как вы влипли в эту историю: всё довольно подробно изложено в рапорте Казариной. Меня больше интересует ваша фирма, «Гелиополис», её последние сделки, направления деятельности в России и за рубежом, сотрудники...
Я невесело рассмеялся:
— Дорогой мой товарищ майор, я вряд ли чем-либо смогу быть вам полезен. Судите сами: где я, а где моя бывшая фирма? Не проще ли порасспросить её работников, прошлое и нынешнее руководство, которое после моего ухода практически не поменялось? Того же Бориса, к примеру?
Игорь Алексеевич смотрел на меня ласково, как смотрит психиатр на пациента, выражая своё нетерпение исключительно тем, что поигрывал замочком своей шикарной папочки. Затем очень проникновенно произнёс:
— Даже если вы знакомы с деятельностью нашей конторы только по фильмам, всё равно имеете представление о наших информационных возможностях и методах работы. Конечно же, мы опросили всех. Несомненно, ваш бывший коммерческий директор первым попал в круг наших пристальных интересов. А после того, как тамбовские коллеги пообщались с персоналом некой районной клиники и с её главным врачом, нам вообще всё стало если не понятно, то где-то рядом. Но дело в том, что эта комбинация с автокатастрофой, липовым нотариусом, переделом бизнеса далеко не самое главное из того, что вообще творилось вокруг этой истории...
Я встрепенулся, к его явному удовлетворению. Майор продолжал с заметным воодушевлением:
— Не надо быть оперативником МУРа, чтобы понимать несоответствие целей и методов аферистов, затеявших комбинацию по изъятию, так сказать, вашего кровного детища — архитектурной фирмы. Не стоят те несколько десятком или даже сотен миллионов основных и оборотных средств тех усилий и жертв. Аферисты никогда не действуют такими методами, бизнес должен быть чистым от крови, иначе с его новыми владельцами никто не станет иметь дела. Есть, конечно, исключения, но там и суммы другие...
— Нет такого преступления, перед которым остановится империализм, — процитировал я нечто, всплывшие из глубин воспалённого сознания. Майор кивнул.
— Примерно так. Поэтому мы, наша служба, просим вас о содействии.
Я пожал плечами:
— А у меня есть выбор?
Игорь Алексеевич рассмеялся облегчённо:
— Выбор есть всегда. В вашем случае — тем более.
Я удивлённо воззрился на него:
— Не соблаговолите объясниться?
— Охотно. Вы абсолютно свободны. За вами не числится преступлений, все дела, в которых вы, так или иначе фигурировали, либо закрыты по тем или иным причинам, либо заморожены. Для тех, кто упорно занимался вами год назад, вы перестали представлять интерес после смерти Казариной. Если вы помните, вас и тогда-то не спешили списать, только в камере собирались сделать первую попытку от вас избавиться. Но нам надо, чтобы они снова активизировались.
— То есть, — с максимальной иронией пояснил я, — сумели со всевозможной тщательностью исполнить то, что не удалось им год назад: прибить меня где-нибудь в тёмном уголке.
— Чушь. Я же сказал: никто не станет теперь вас убивать: себе дороже. А вот заинтересуются всенепременно. Стоит лишь вам оказаться в поле их зрения. И тогда мы сможем их...
— Взять? То есть, арестовать? — поразил я его своей проницательностью. Он отмахнулся:
— Да зачем! Просто выявить, кто они и что из себя представляют. А уж потом постараться выяснить, что было их конечной целью в этой операции с вами. Так поможете?
Я невесело рассмеялся.
— Только сначала урегулирую некоторые свои дела. Накопилось, знаете ли, за год...
Дядя Фёдор хлопнул широченной ладонью по струганой поверхности стола:
— Ни в какую Москву я тебя не отпущу, — громыхнул он, бросив из-под сведённых бровей на меня самый свой сумрачный взгляд. — Год в ските ховался, теперь на подвиги потянуло? Приключений на корму захотелось? Вокруг тебя люди падают, что твои сосенки под топором дровосека, а ты сам лезешь на рожон. Окстись, паря, о матери хоть подумай, один ты у неё!
— Как же, «один»! — огрызнулся я. — Вон вас сколько, советчиков на мою голову!
Я мотнул головой в сторону собравшегося у дядьки местного «курултая» в количестве полутора десятков человек и состоящего из моей многочисленной родни. Кроме Фёдора и Петра поучить меня уму-разуму собрались тётки и сёстры, племянники и племянницы под предводительством по большей части немногословных, но от этого не менее решительно настроенных дядек. Все они обожали мою маму, а в отношении меня успели составить вполне себе ясное мнение, как о беспутном шалопае (это детские годы) и неблагодарной скотине (а это уже про мои отроческие и более поздние метания). На сегодня их задачей стало уберечь мою маму от очередных издевательств с моей стороны, а заодно и постараться наставить меня на путь истинный. От суда Линча их удерживала исключительно позиция Фёдора, во-первых, как хозяина дома, а, во-вторых, как человека, который имеет собственную чёткую позицию по всем без исключения вопросам. В данном случае, она совпадала с позицией «общества». К моему сожалению, поскольку я дядьку уважал не меньше прочих и с его мнением считался.
Фёдор обвёл хмурым взглядом родственничков, смотревших на него, как достопамятные бандерлоги на удава Каа в известном мультике, тяжело покачал головой:
— Серёжка, ты, конечно, мужик уже взрослый, сам должен всё разуметь... Никто тебя не уговаривает сиднем дома сидеть. Но вот именно в столицу тебе пока что путь заказан. Погоди, уляжется всё немного, съездишь. С Борькой твоим без тебя есть, кому разобраться. А остальным уже и не поможешь...
Прав был Фёдор, со всех сторон прав... Я и сам в глубине души понимал, что не время сейчас туда соваться, что всё это лишь всплеск неконтролируемой ярости, умопомрачающего гнева на скотов, ради своих мелкокорыстных интересов отобравших у меня самых близких людей. И жажда отмщения, застилающая глаза кровавым покрывалом. После визита фээсбэшника я стал сам не свой, по ночам просыпался в липком горячечном угаре с одной только мыслью: достать их... Кого, я думаю, понятно и так.
И в этот момент запищал мой мобильник. Махнув рукой родственной шатии-братии, я выскочил во двор и гаркнул охрипшим от споров голосом:
— Котов на проводе...
Привет, Серёжа...
Я, стараясь унять дрожь в ногах, присел на ближайшую скамейку. Прокашлявшись, просто ответил:
— Здравствуй, Юлька.
Через полчаса я ввалился в комнату, где кролики-бандерлоги-родственники ждали моего возвращения с показным равнодушием. Дядька собирался уже проехаться по моим манерам, но я взмахом руки пресёк его тираду в корне и произнёс на опережение:
— Москву отставить, дорогие мои. Повезло вам сегодня, я туда уже не собираюсь...
Что было встречено ровным одобрительным гулом. Я продолжил:
— Вы абсолютно правы: надо заниматься насущными вопросами, типа, что делать и с кем жить. Исконно русский риторический вопрос «Кто виноват?» откладываем до поры. Поэтому повестку дня собрания считаю исчерпанной, предлагаю всем вместо «трубки мира» символически попить чайку, а тебя, дядя Фёдор, приглашаю для конфиденциальной беседы в виду вновь открывшихся обстоятельств.
И пока родня занялась подготовкой к семейному чаепитию, под которое ушлые мужики уже нацелились опрокинуть по стаканчику Фёдоровой самогоночки, мы с хозяином вышли во двор. Дядька присел в тени яблоньки, достал трубку, принялся набивать табаком, время от времени косясь на меня лукавым взглядом. Я не торопился начинать беседу, всё ещё отходя от семейной полемики. Наконец Фёдор раскурил трубку, выпустил в сторону легкомысленно бегущих по ослепительному июльскому небу облаков первую сиреневую струйку дыма и не столько спросил, сколько констатировал:
— Она?
Я кивнул. А чего распинаться? Историю моего знакомства с Юлькой дядька уже знал, входил, так сказать, в круг посвящённых. Знал и то, что встречались мы всего лишь единожды, пообещав непременно встретиться при других обстоятельств. С марта много воды утекло и в прямом, и в переносном смыслах. Я теперь не был связан монастырскими канонами, вполне себе светский человек, вот и написал ей пару часов назад соответствующую эсэмэску. Все те чувства, что наполняли нас, ни по какому телефону излить было совершенно невозможно, и весь наш разговор свёлся к тому, что надо встретиться, и как можно скорее. Вопрос только в том, мне ли ехать в Екатеринбург или ей прилететь ко мне.
— В Ёбург собрался? — уточнил он, словно подслушав мои мысли. Я уклончиво пожал плечами, дескать, возможно и — да... Он кивнул каким-то своим мыслям, и ни с того, ни с сего задал уточняющий вопрос:
— А ей слабо?
— Собственно, нет... Как раз и определяемся с этим.
— Считай, определились. Звони, пусть прилетает. Денег нет на дорогу — дадим. Сам лично билет возьму, теперь с этим Интернетом хоть прям из дому не выходи, как у того Емели, всё «...по щучьему» велению происходит, не сходя с печи. Звони девке, скажи: «Ждём!»
Вопреки моим волнениям Юлька неистово обрадовалась возможности самой приехать ко мне. Причина такой радости объяснялась тем, что она не успела рассказать родителям обо мне, поскольку до того, как наши отношения определятся окончательно, считала это лишним. Когда я между делом рассказал об этом Петру с дядькой, первый возмутился таким «некорректным» отношением к моей персоне, а Фёдор глубокомысленно изрёк: «Всё в руках человека, а человек в руках женщины!» Но в целом такой подход одобрил.
Кроме того, она под большим секретом сообщила мне, что именно к Фёдору у неё имеется конкретное дело, касающееся, впрочем, нашего с ней непосредственного будущего. Это меня крайне заинтриговало, и я стал ждать её прилёта с ещё большим нетерпением, в свете чего вся эта моя затея с Москвой, мстительные помыслы, «жажда крови» моих врагов стали мне казаться настолько мелочными, что мне стало непонятно, как я вообще мог помышлять о чём-то подобном.
Юлька сообщила, что через день закончит на работе все свои дела и уходит в отпуск, и прилетит ко мне первым же рейсом. Мы с Петром по этому поводу развили бурную деятельность. Поскольку я плотно прописался у дядьки, то он выделил ей под апартаменты отдельную комнату, снабдив её предусмотрительно (и к моему смущению) громадной, до селе бесхозной, двуспальной кроватью. Мама навезла из дома кучу нового постельного белья, практически невостребованного в её скромном хозяйстве, Пётр принялся наводить порядок во дворе и в доме. Мы вытащили из помещений неожиданно громадную кучу всяческих ненужных вещей, которые рачительный Фёдор вначале отсортировал по степени пригодности к дальнейшему использованию, а затем определил частью в мусорный контейнер, который регулярно вывозила спецмашина, а частью в тёмный чулан, до лучших времен. И добавил глубокомысленно:
— Есть всё-таки и от женщин польза! Когда бы в хате разобрал?
Потом мы на волне всё того же настроения убрались в сараях и хозяйственных пристройках, заодно вывезли Фёдорову другу из соседней деревни почти полный автоприцеп всяко разных дров для баньки. Свою баньку Фёдор в моё отсутствие благополучно справил, и мы теперь каждую пятницу парились до одури, сопровождая это мероприятие обильным чаепитием.
Попервоначалу Петька намекал на пивко под леща в процессе, так сказать, но дядька единожды одёрнул его, сурово сказав, что баня с алкоголем такие же родственники, как осёл с петухом, и брательник притух. Да и я после года своего «монастырского» уклада особенно и не настаивал.
К приезду гостьи дядька пообещал истопить какую-то особенную баньку, во что, зная его многочисленные таланты, верилось легко. Ну, скажите мне ради Бога, откуда у этого изначально сугубо городского жителя такие познания в сельском быту! Да и не только в нём: вспомнилось, как я после разговора с майором ФСБ заперся в своей комнате и залился неистовыми злыми слезами... Прорвало тогда не на шутку, меня разрывала жажда мести: за Елену, Светку, Муху... И дядька, войдя ко мне и положив руку на плечо, сказал: «А не говорил тебе, часом, отец Валерий, выслушав твою исповедь, что начертано на иконе Богородицы «Утоли мои печали»? Ах, нет... Не успел, значится. Так там в числе прочих есть и такие слова, как бы именно для твоего случая писаные — «Суд праведный судите, милость и щедроты творите... И злобу брату своему в сердце не творите». Подумай на досуге, инок». И он вышел. Я тогда впервые после монастыря призадумался, как мне жить дальше.
Юлька прилетала вечером следующего дня. Надо сказать, характер у неё оказался тот ещё, почище моего будет. Сказала — сделала, не откладывая в долгий ящик. Честно говоря, поначалу я боялся этой встречи. Долгими весенними ночами я представлял, как это случится, какие слова подберу, что почувствую, наконец. Почти годичная аскеза после бурных лет погружения в бизнес здойрово изменила мой жизненный уклад. Казавшиеся доселе незыблемыми привычки вдруг словно бы сами собой канули в Лету, изменились вкусы, пристрастия... А что касается Юли, так я попросту робел при одной мысли о скорой встрече, что первым почувствовал Пётр и пришёл в неистовый восторг! До сей поры он считал меня сделанным даже не из железа — из победитовой стали. В его мозгу после всех моих приключений-злоключений
вылепился этакий образ если не Супермена, то уж Капитана Америка точно. С которым он прочно ассоциировал меня.
И этот «железный человек» боится, оказывается, простую девчонку с Урала! Сначала это не укладывалось в его понимании. Он при каждом удобном случае подначивал меня, затем, после профилактической беседы с Фёдором, сменил агрессивную позицию на созерцательную, преисполнившись желания посмотреть на ту, что смогла из меня на расстоянии, пообщавшись до этого всего лишь пол дня, практически верёвки вить. И тоже впал в нетерпеливое ожидание.
За пару часов до прилёта Фёдор выкатил из гаража знаменитую «Ниву» и заставил нас с братом чуть ли не продезинфицировать её со всем прилежанием. Потом мы приняли душ прямо в саду, переоделись в свежевыглаженные сорочки, облачились в брюки, стрелками которых можно было порезаться, сменили привычные кроссовки на стильные туфли и, прыгнув в кабину, помчались в аэропорт.
Самолёт зарулил на стоянку, стих рёв двигателей, трап подкатил к распахнувшейся двери, и, сопровождаемые улыбками стюардесс, на горячий после июльского дня бетон стали спускаться пассажиры. Я старался отсюда, от выхода, высмотреть в их толпе Юльку, но на таком расстоянии, да ещё и при вечернем освещении сделать это было практически невозможно. Поэтому я бросил заниматься глупостями и стал ждать, когда длинный аэродромный автобус привезёт вновь прибывших к нам.
И вот здесь-то я её сразу узнал! Она вышла одной из первых: легкая голубая юбочка-разлетайка, тонкая белая блузка, изящные туфельки-шпильки... И сияющий старинной бронзой в лучах заходящего летнего солнца ореол кудряшек! Не успела она выйти из проёма двери, как я подскочил, подхватил её на руки и закружил на зависть её попутчикам.
А для нас время и пространство снова перестали существовать как тогда, в «Николах», мы растворялись друг в друге без остатка, и я уже не мог понять, как это я выдержал те месяцы, что оставалось мне пробыть в монастыре? И отчего так боялся этой встречи?
— А я — Фёдор, — незаметно подошедший дядька деликатно кашлянул, — не помешал? Вот что, девонька, давай свой багажный талон, а пока эти шаромыжники приволокут чемодан, мы пройдём в машину.
Чего уставились, орлы? Была команда «бегом марш»...

* * *

А мне вдруг вспомнились недавние слова дядьки про надпись, сделанную неведомым мастером на той богородичной иконе. И все мои
помыслы об отмщении, происках врагов и прочей мишуре показались такими мелочными. Кто знает, может быть, Юля и окажется для меня той, что «утолит мои печали»? Время покажет. И мне хотелось бы, чтобы это произошло как можно скорее. Я просто устал ждать...

___________

¹⁴ Нуриддин Абдуррахман ибн Ахмад Джами — персидско-таджикский поэт-мистик, суфийский шейх, теолог, философ, теоретик музыки. Джами считается завершителем классического периода поэзии на языке фарси, дари.

¹⁵ Икона Божией Матери «Утоли моя печали» — икона Богородицы, почитаемая в Русской церкви чудотворной. Празднование иконе совершается 7 февраля по новому стилю (25 января по старому стилю). На этой иконе Божия Матерь изображена держащей правой рукой Младенца Христа, у которого в руках развернут свиток со словами: «Суд праведный судите, милость и щедроты творите кийждо искреннему своему; вдовицу и сиру не насильствуйте и злобу брату своему в сердце не творите». Левую руку Богоматерь приложила к своей голове, несколько склонённой набок, будто она прислушивается к молитвам всех обращающихся к ней в печалях и скорбях.