Творчество

9 | До встречи с тобой

Той ночью я не спала. Лежала без сна в крошечной каморке, глядя в потолок и тщательно восстанавливая события последних двух месяцев на основании того, что мне стало известно. Все словно сместилось, разлетелось на части и заново собралось в узор, который я с трудом узнавала.
Я чувствовала себя обманутой, тупоумной соучастницей, которая не знала, что происходит. Казалось, Трейноры смеялись про себя над моими попытками накормить Уилла овощами или подстричь ему волосы — мелочами, чтобы он почувствовал себя лучше. В конце концов, какой смысл?
Я вновь и вновь повторяла в голове разговор, который подслушала, пытаясь истолковать его каким-либо иным способом, пытаясь убедить себя, что я все неправильно поняла. Но «Дигнитас» не место для пикника. Я не могла поверить, что Камилла Трейнор способна совершить подобное со своим сыном. Да, я считала ее холодной, и да, их отношения казались натянутыми. Сложно было представить, как она обнимает его, подобно тому как моя мать обнимала нас — крепко и весело, — пока мы не вырывались из объятий, умоляя о пощаде. Если честно, я думала, что такое обращение с детьми принято в высшем обществе. В конце концов, я только что прочитала роман «Любовь в холодном климате»,[39] принадлежавший Уиллу. Но активно и добровольно способствовать смерти собственного сына?
Теперь ее манеры казались еще более холодными, а действия — пропитанными мрачным умыслом. Я злилась на нее и злилась на Уилла. Злилась на то, что они сделали меня ширмой. Злилась на то, что много раз сидела и думала, как его порадовать, как сделать его жизнь более счастливой или хотя бы терпимой. А когда не злилась, то горевала. Вспоминала, как сорвался голос миссис Трейнор, когда она пыталась утешать Джорджину, и мне было искренне жаль ее. Я знала, что ее положение невыносимо.
Но самым сильным чувством был ужас. Открывшаяся истина преследовала меня. Как можно жить, считая дни до собственной смерти? Как мог этот мужчина, чьей кожи — живой и теплой — я сегодня утром касалась, решиться оборвать свою жизнь? Как случилось, что при всеобщем одобрении эта кожа через шесть месяцев будет гнить под землей?
Я никому не могла рассказать. И это было хуже всего. Я стала соучастницей преступления Трейноров. Усталая и вялая, я позвонила Патрику и сказала, что плохо себя чувствую и останусь дома. Ничего страшного, он бегает десять километров, ответил он. В любом случае он ушел бы из спортивного клуба не раньше девяти. Увидимся в субботу. Патрик говорил рассеянно, как будто мыслями был уже в другом месте, на очередном воображаемом треке.
От ужина я отказалась. Я лежала в кровати, пока тяжесть мрачных мыслей не стала невыносимой, и в половине девятого спустилась вниз и молча уставилась в телевизор, примостившись рядом с дедушкой, единственным членом семьи, который гарантированно не стал бы задавать мне вопросов. Он сидел в своем любимом кресле, вперив остекленевший взгляд в телевизор. Я никогда не знала, действительно он смотрит или размышляет совершенно о другом.
— Тебе точно ничего не надо, милая? — возникла рядом мама с чашкой чая. В нашей семье считалось, что любую беду можно исправить чашкой чая.
— Нет. Я не голодна, спасибо.
Я заметила, как она посмотрела на папу. В последнее время родители поговаривали, что Трейноры слишком много от меня требуют, так как уход за инвалидом оказался слишком тяжелым. Я знала, скоро они станут винить себя в том, что уговорили меня поступить на работу.
Пусть думают, что так и есть.
Парадоксально, но на следующий день Уилл был в хорошей форме — непривычно разговорчивый, самоуверенный, бойкий. Возможно, он говорил больше, чем в любой предыдущий день. Похоже, ему хотелось со мной поцапаться, и он был разочарован, что я не подыграла.
— И когда вы собираетесь закончить свою топорную работу?
Я убиралась в гостиной и подняла взгляд, не прекращая взбивать диванные подушки.
— Что?
— Мои волосы. Стрижка сделана только наполовину. Я похож на викторианского сироту. Или дурачка из трущоб. — Он повернул голову, чтобы я получше рассмотрела свой шедевр. — Или это ваше очередное альтернативное видение стиля?
— Вы хотите, чтобы я подстригла еще?
— Что ж, похоже, вам это понравилось. А мне хотелось бы не выглядеть как пациент психбольницы.
Я молча принесла полотенце и ножницы.
— Натан явно рад, что я снова стал похож на человека, — сообщил Уилл. — Хотя он заявил, что теперь, когда мое лицо стало прежним, надо бриться каждый день.
— Вот как.
— Вы же не против? А по выходным мне придется мириться с дизайнерской щетиной.
Я не могла с ним разговаривать. Мне было сложно даже посмотреть ему в глаза. Это все равно что узнать о неверности жениха. Странным образом казалось, что он меня предал.
— Кларк?
— Мм?
— Вы опять подозрительно притихли. Что случилось с невыносимой болтушкой?
— Простите, — сказала я.
— Опять Бегун? Что он натворил? Неужели сбежал?
— Нет.
Я зажала мягкую прядь указательным и средним пальцем и раскрыла лезвия ножниц, чтобы подровнять торчащие волосы. Ножницы зависли в воздухе. Как они это сделают? Инъекция? Микстура? Или просто оставят его в комнате, полной бритв?
— У вас усталый вид. Я не собирался этого говорить, когда вы пришли, но… черт побери… вы ужасно выглядите.
— Неужели?
Как они помогут человеку, неспособному пошевелить руками и ногами? Я уставилась на его запястья, всегда закрытые длинными рукавами. Я несколько недель считала, это из-за того, что он мерзнет больше нас. Очередная ложь.
— Кларк?
— Да?
Я была рада, что стою у него за спиной. Мне не хотелось, чтобы он видел мое лицо.
Уилл помедлил. Его шея, прежде прикрытая волосами, была особенно бледной. Она выглядела мягкой, белой и странно уязвимой.
— Вот что… извините меня за сестру. Она была… очень расстроена, но это не дает ей права грубить. Иногда она чересчур непосредственна. Не понимает, как это действует людям на нервы. — Он помолчал. — Наверное, поэтому ей нравится в Австралии.
— Хотите сказать, у них принято резать правду-матку?
— Что?
— Ничего. Поднимите голову, пожалуйста. — Я методично обрабатывала его голову ножницами и расческой, пока все волоски не были подстрижены и не усыпали пол вокруг его ног.
Все стало ясно к концу дня. Пока Уилл смотрел с отцом телевизор, я взяла лист бумаги из принтера, ручку из банки на кухонном окне и все записала. Сложила письмо, нашла конверт и оставила на кухонном столе, адресовав матери Уилла.
Когда я уходила, Уилл беседовал с отцом. Более того, он смеялся. Я замерла в прихожей с сумкой на плече, прислушиваясь. Почему он смеется? Что могло его обрадовать, учитывая, что всего через несколько недель он лишит себя жизни?
— Я пошла, — крикнула я через порог.
— Погодите, Кларк… — начал он, но я уже закрыла за собой дверь.
Во время короткой поездки на автобусе я пыталась придумать, что сказать родителям. Они будут в ярости, узнав, что я бросила идеальную, с их точки зрения, и хорошо оплачиваемую работу. После первого потрясения мать примет страдальческий вид и станет защищать меня, утверждая, что мне приходилось слишком тяжело. Отец, наверное, спросит, почему я не беру пример с сестры. Он часто об этом спрашивает, хотя не я разрушила свою жизнь, забеременев и требуя от родных финансовой поддержки и присмотра за ребенком. В нашем доме нельзя говорить ничего подобного, поскольку, если верить моей матери, это все равно что заявить, будто Томас не дар Божий, а все дети — дар Божий, даже те, которые частенько говорят «педик» и чье присутствие означает, что половина потенциальных кормильцев семьи не может найти себе приличную работу.
Я не смогу поведать им правду. Конечно, я ничего не должна была Уиллу и его семье, но не хотела, чтобы их донимали любопытные соседи.
Все эти мысли теснились у меня голове, когда я вышла из автобуса и пошла вниз по склону холма. А потом я завернула на нашу улицу, услышала крики, ощутила легкую дрожь воздуха и на время обо всем забыла.
У нашего дома собралась небольшая толпа. Я прибавила ходу, опасаясь, что случилось несчастье, но затем увидела родителей на крыльце и поняла, что наш дом вообще ни при чем. Всего лишь последняя из долгой серии маленьких войн, отличавших брак соседей.
Что Ричард Гришем не самый верный муж, не было новостью для соседей. Но, судя по сцене в саду, могло быть новостью для его жены.
— Ты что, считаешь меня полной идиоткой? На ней была твоя футболка! Которую я заказала тебе на день рождения!
— Детка… Димпна… это не то, что ты думаешь.
— Я зашла за твоими чертовыми яйцами по-шотландски![40] И увидела ее в твоей футболке! Бесстыдница! А я даже не люблю яйца по-шотландски!
Я притормозила, проталкиваясь через небольшую толпу к нашим воротам и глядя, как Ричард уворачивается от DVD-плеера. За плеером последовала пара ботинок.
— И давно они так?
Мать в аккуратно завязанном фартуке расплела руки, сложенные на груди, и посмотрела на часы.
— Добрых три четверти часа. Бернард, как по-твоему, добрых три четверти часа?
— Смотря откуда считать — когда она начала выбрасывать одежду или когда он вернулся и обнаружил это.
— Я сказала бы, когда он вернулся домой.
— Тогда скорее полчаса, — поразмыслив, решил папа. — Однако в первые пятнадцать минут она вышвырнула из окна изрядно вещей.
— Твой папа говорит, что, если на этот раз она все-таки его выгонит, он поборется за «Блэк энд Декер»[41] Ричарда.
Толпа росла, но Димпна Гришем не сдавалась. Напротив, казалось, рост аудитории ее воодушевляет.
— Забирай свои грязные журнальчики! — крикнула она, швыряя из окна стопку журналов.
В толпе раздались одобрительные возгласы.
— Посмотрим, как ей понравится, когда ты засядешь с ними в уборной вечером в воскресенье! — Димпна исчезла в доме и вернулась к окну, вывалив корзину белья на лужайку. — И свои грязные подштанники. Посмотрим, будет ли она считать тебя… как бишь там?.. жеребцом, когда ей придется стирать их каждый день!
Ричард тщетно подбирал охапки своих вещей, приземлявшихся на лужайку. Он что-то кричал в окно, но на фоне общего шума и улюлюканья трудно было расслышать. Словно ненадолго признав поражение, он пробился сквозь толпу, отпер свою машину, швырнул на заднее сиденье охапку вещей и захлопнул дверцу. Удивительно, но никто не покушался на его грязное белье, хотя коллекция компакт-дисков и видеоигр пользовалась успехом.
Бабах! Все на мгновение замолчали, когда стереосистема приземлилась на дорожку.
Ричард с недоверием поднял взгляд:
— Сумасшедшая сучка!
— Ты трахал эту сифилитичную косоглазую тролльчиху из гаража, а я — сумасшедшая сучка?
— Как насчет чашки чая, Бернард? — повернулась к отцу мать. — По-моему, становится довольно прохладно.
— С удовольствием, дорогая. Спасибо. — Отец не сводил глаз с соседского дома.
Когда мать ушла в дом, я заметила машину. Это было так неожиданно, что сначала я ее не узнала — «мерседес» миссис Трейнор, темно-синий, приземистый и неброский. Она притормозила, изучая сцену на мостовой, и мгновение помедлила, прежде чем выйти из машины. Она постояла, разглядывая дома, возможно, в поисках номеров. А затем увидела меня.
Я сбежала с крыльца и пошла по дорожке, прежде чем папа успел спросить, куда я направляюсь. Миссис Трейнор стояла подле толпы и взирала на хаос, как Мария-Антуанетта — на бунтующих крестьян.
— Семейная ссора, — сообщила я.
— Заметно. — Она отвела глаза, как будто смутилась.
— И вполне конструктивная по их стандартам. Они ходят к семейному консультанту.
Элегантного шерстяного костюма, жемчуга и дорогой стрижки хватало, чтобы миссис Трейнор выделялась на нашей улице на фоне тренировочных штанов и дешевых ярких тряпок из сетевых магазинов. Держалась она очень чопорно, хуже, чем в то утро, когда застала меня спящей в комнате Уилла. Дальним уголком сознания я отметила, что не стану скучать по Камилле Трейнор.
— Мне хотелось бы побеседовать с вами. — Из-за шума толпы ей пришлось повысить голос.
Миссис Гришем приступила к коллекционным винам Ричарда. Каждую разбитую бутылку встречали радостные вопли и очередные искренние мольбы мистера Гришема. Ручеек красного вина вился между ног и стекал в канаву.
Я посмотрела на толпу, а затем на свой дом. Я просто не могла привести миссис Трейнор в нашу гостиную, заваленную игрушечными паровозиками, с тихо дремлющим перед телевизором дедушкой, мамой, прыскающей освежителем воздуха, чтобы скрыть запах папиных носков, и Томасом, выскакивающим перед гостями, словно чертик из табакерки, с коронным «педик» на устах.
— Мм… Сейчас не лучшее время.
— Быть может, поговорим в моей машине? Послушайте, всего пять минут, Луиза. Несомненно, пять минут вы обязаны нам уделить.
Парочка соседей глянула в мою сторону, когда я забиралась в машину. Мне повезло, что Гришемы — сенсация дня, не то меня тут же принялись бы обсуждать. На нашей улице если садишься в дорогую машину, значит подцепила футболиста либо тебя арестовали полицейские в штатском.
Дверца захлопнулась с едва слышным щелчком, и внезапно воцарилась тишина. Автомобильный запах кожи и мы с миссис Трейнор, больше ничего. Никаких оберток от конфет, грязи, забытых игрушек или ароматизаторов, призванных замаскировать вонь пакета с молоком, разлитого три месяца назад.
— Я думала, вы с Уиллом неплохо ладите. — Она словно обращалась к кому-то прямо перед собой. Когда я не ответила, она спросила: — Вас не устраивает оплата?
— Устраивает.
— Хотите увеличить обеденный перерыв? Я понимаю, что он довольно короткий. Я могу попросить Натана…
— Дело не в расписании. И не в деньгах.
— Тогда…
— Я правда не хочу…
— Послушайте, вы не можете бросить работу в одночасье и даже не позволить мне узнать, в чем, собственно, дело.
— Я вас подслушала, — глубоко вдохнув, ответила я. — Вас и вашу дочь. Вчера вечером. И я не хочу… не хочу быть частью этого.
— Вот как…
Мы сидели и молчали. Мистер Гришем пытался выбить переднюю дверь, а миссис Гришем усердно швырялa всем, что подворачивалось под руку, ему в голову. Выбор метательных снарядов — рулон туалетной бумаги, коробка тампонов, ершик для унитаза, флаконы шампуня — позволял предположить, что она перебралась в ванную.
— Пожалуйста, не уходите, — тихо сказала миссис Трейнор. — Уиллу хорошо с вами. Больше, чем когда-либо в последнее время. Я… Будет очень сложно найти вам достойную замену.
— Но вы… вы собираетесь отвезти его в место, где люди кончают с собой. В «Дигнитас».
— Нет. Я буду делать все, чтобы этого не случилось.
— Что, например? Молиться?
Миссис Трейнор окинула меня взглядом, который мама назвала бы «старомодным».
— Полагаю, вам уже известно, что если Уилл решил не подпускать кого-либо к себе, его никто не сможет переубедить.
— Я все поняла, — сказала я. — Меня взяли главным образом для того, чтобы он не сжульничал и не покончил с собой раньше срока. Верно?
— Нет. Это не так.
— Вот почему вас не волновала моя квалификация.
— Мне показалось, что вы яркая, жизнерадостная и необычная. Вы не были похожи на сиделку. Вы вели себя… не как остальные. Я подумала… подумала, что вы можете подбодрить моего сына. И вы… вы его подбодрили, Луиза. Когда я вчера увидела его без этой кошмарной бороды… Похоже, вы одна из немногих способны до него достучаться.
Из окна вылетел ком постельного белья. Простыни изящно развернулись еще в воздухе. Двое детишек схватили одну, натянули на головы и принялись бегать по маленькому садику.
— Надо было сразу сказать, что вам нужен надсмотрщик.
Камилла Трейнор вздохнула, как будто вежливо объясняла что-нибудь дебилу. Интересно, она в курсе, что ее слова заставляют собеседника почувствовать себя идиотом? Интересно, она намеренно развила это качество? Вряд ли я когда-нибудь научусь ставить людей ниже себя.
— Возможно, вначале так и было… но я уверена, что Уилл сдержит данное слово. Он обещал мне шесть месяцев, и я их получила. Нам нужно это время, Луиза. Мы должны показать ему, что потеряно не все. Я надеялась заронить в его душу идею, что он еще может наслаждаться жизнью, хоть и не той, о которой мечтал.
— Но это все ложь. Вы лгали мне и лжете друг другу.
Казалось, она не слышит. Миссис Трейнор повернулась ко мне, доставая чековую книжку, держа ручку наготове:
— Послушайте, что вы хотите? Я удвою вашу зарплату. Скажите, сколько вы хотите.
— Мне не нужны ваши деньги.
— Автомобиль. Льготы. Бонусы…
— Нет…
— Тогда… как мне заставить вас передумать?
— Простите. Я не… — Я попыталась вылезти из машины.
Миссис Трейнор схватила меня за руку. Ее ладонь лежала на моей руке, чуждая и агрессивная. Мы обе смотрели на нее.
— Вы подписали контракт, мисс Кларк, — сказала она. — Вы подписали контракт, в котором обязались работать на нас в течение шести месяцев. По моим подсчетам, прошло всего два. Я просто требую, чтобы вы выполняли свои контрактные обязательства. — Ее голос стал ломким. Я посмотрела на ладонь миссис Трейнор и увидела, что та дрожит. Она сглотнула. — Пожалуйста.
Родители наблюдали за нами с крыльца. Стояли с кружками в руках. Единственные, кто не смотрел соседское шоу. Они неловко отвернулись, когда увидели, что я их заметила. До меня дошло, что на папе клетчатые тапочки в пятнах краски.
— Миссис Трейнор, я правда не могу сидеть и смотреть сложа руки… Это слишком странно. — Я нажала на ручку дверцы. — Я не хочу в этом участвовать.
— Просто подумайте об этом. Завтра Великая пятница… Я скажу Уиллу, что у вас семейный праздник, если вам действительно нужно время. Возьмите выходной на размышления. Но, пожалуйста… вернитесь. Вернитесь и помогите ему.
По дороге домой я ни разу не обернулась. Направилась в гостиную и села смотреть телевизор, а родители вошли следом, обмениваясь взглядами и делая вид, что не обращают на меня внимания.
Прошло минут десять, прежде чем я наконец услышала, как миссис Трейнор завела машину и уехала.
Сестра явилась ко мне через пять минут после возвращения домой, протопав по лестнице и распахнув дверь моей комнаты.
— Входи. — Я лежала на кровати, закинув ноги на стену и глядя в потолок. На мне были колготки и голубые шорты в блестках, которые в последнее время некрасиво болтались на бедрах.
— Это правда? — Катрина стояла в дверях.
— Что Димпна Гришем наконец выгнала своего никчемного обманщика и волокиту муженька и?..
— Не смешно. Насчет твоей работы.
— Да, я уволилась. — Я провела по узору на обоях большим пальцем ноги. — Да, я знаю, что мама и папа не слишком этому рады. Да, да и да на все, что ты намерена мне заявить.
Сестра старательно закрыла за собой дверь, плюхнулась в изножье кровати и энергично выругалась.
— Поверить, черт возьми, не могу. — Она спихнула мои ноги со стены, так что они почти упали на кровать.
Я села прямо.
— Ой!
— Поверить не могу. — Лицо Катрины было багровым. — Мама просто раздавлена. Папа тоже, хотя виду не подает. Откуда им взять денег? Ты же знаешь, что папа боится потерять работу. Какого черта ты оставила такое замечательное место?!
— Не надо читать мне нотации, Трина.
— Кто-то ведь должен! Тебе нигде больше не предложат таких денег. И как это будет выглядеть в резюме?
— Только не надо делать вид, будто тебя волнует что-либо, кроме тебя самой и твоих желаний.
— Что?
— Тебе плевать, что я делаю, главное, чтобы ты могла уехать и вернуться к своей пафосной карьере. Я нужна только для того, чтобы кормить семью и присматривать за ребенком. Тебе плевать на других. — Конечно, это звучало злобно и некрасиво, но я ничего не могла поделать. В конце концов, именно положение сестры втянуло нас в этот кошмар. Обида, копившаяся годами, наконец нашла выход. — Мы все застряли на работах, которые ненавидим, чтобы малышка Катрина могла удовлетворить свои чертовы амбиции.
— Дело не во мне.
— Неужели?
— Нет, дело в том, что ты не способна удержаться на единственной приличной работе, которую тебе предложили за много месяцев.
— Да что ты знаешь о моей работе?
— Я знаю, что за нее платят намного больше минимальной зарплаты. Больше мне ничего знать не нужно.
— Не все в жизни измеряется деньгами.
— Серьезно? Тогда спустись и скажи это маме и папе.
— Не смей читать мне чертовы нотации о деньгах, когда сама годами не платишь ни гроша за этот дом!
— Ты же знаешь: из-за Томаса я на мели.
Я начала выталкивать сестру за дверь. Не припомню, когда в последний раз прикасалась к ней пальцем, но в тот миг мне хотелось кого-то избить, и я боялась, что не сдержусь, если она продолжит меня изводить.
— Иди к черту, Трина! Ясно? Иди к черту и оставь меня одну! — Я захлопнула дверь перед носом сестры.
Когда Катрина наконец принялась медленно спускаться по лестнице, я решила не думать о том, что она скажет родителям, и о том, что они воспримут все это как очередное свидетельство моей катастрофической неспособности приносить какую-либо пользу. Я решила не думать о Саиде с биржи труда и о том, как я объясню, почему решила бросить самую хорошо оплачиваемую из неквалифицированных работ. Решила не думать о птицефабрике и о том, что в глубине ее лабиринтов, наверное, до сих пор лежит полиэтиленовый комбинезон и шапочка с моим именем.
Я лежала на спине и думала об Уилле. Думала о его злости и его печали. Думала о том, что сказала его мать: я одна из немногих могу до него достучаться. Думала о том, как он старался не смеяться над «Песней Абизьянки» в ночь, когда за окном падал золотистый снег. Думала о теплой коже, мягких волосах и руках живого человека, намного более умного, чем я когда-либо стану, умеющего шутить и все же не видящего иного выхода, кроме самоубийства. И наконец я уткнулась головой в подушку и зарыдала, потому что моя жизнь внезапно показалась намного мрачнее и сложнее, чем я могла вообразить, и мне нестерпимо захотелось вернуться во времена, когда не было забот важнее, чем хватит ли нам с Фрэнком пирожных с сухофруктами.
В дверь постучали.
— Иди к черту, Катрина! — Я высморкалась.
— Прости меня. — (Я уставилась на дверь.) — Я принесла вино. — Голос сестры звучал приглушенно, как будто она говорила в замочную скважину. — Ради бога, впусти меня, а то мама услышит. Я спрятала под фуфайкой две кружки, а ты же знаешь, что она думает о пьянках на втором этаже.
Я выбралась из кровати и открыла дверь.
Катрина взглянула на мое лицо с потеками слез и быстро закрыла дверь спальни.
— Ладно. — Она открутила крышку с кружки и налила мне вина. — Что случилось на самом деле?
— Ты никому не должна об этом рассказывать, — сурово посмотрела я на сестру. — Даже папе. И особенно маме.
А затем я ей все рассказала.
Мне нужно было кому-то рассказать.
Мне многое не нравилось в сестре. Несколько лет назад я могла бы показать вам целые листы бумаги, исписанные на эту тему. Я ненавидела ее за то, что у нее густые прямые волосы, а мои не могут отрасти ниже плеч. Я ненавидела ее за то, что Трину невозможно удивить, она уже все знает. Меня бесило, что все школьные годы учителя настоятельно твердили мне, какой умницей она была, как будто я и без того не жила в постоянной тени ее величества. Я ненавидела Катрину за то, что в двадцать шесть лет я жила в каморке дома на две семьи, чтобы ее внебрачный ребенок мог жить с ней в большой спальне. Но время от времени я была очень рада, что она моя сестра.
Потому что Катрина не стала вопить от ужаса. Она не выглядела потрясенной и не требовала, чтобы я рассказала все маме и папе. Она даже не сказала, что я напрасно бросила работу.
— О боже. — Она сделала большой глоток вина.
— Вот именно.
— Это совершенно законно. Они не могут ему помешать.
— Я знаю.
— Черт! Просто в голове не укладывается.
За время моего рассказа мы опустошили два стакана, и мои щеки начинали гореть.
— Мне ужасно не хочется его бросать. Но я не могу в этом участвовать, Трина. Не могу.
— Мм, — размышляла она.
Сестра умеет делать «умное лицо». Люди не сразу решаются заговорить с ней. Папа говорит, что, когда я делаю «умное лицо», кажется, будто мне нужно в уборную.
— Я не знаю, что делать, — пожаловалась я.
— Все просто, — посмотрев на меня, внезапно просияла Катрина.
— Просто?
— Ой! Кажется, вино кончилось. — Она налила нам еще по стакану. — Да, просто. У них ведь полно денег?
— Мне не нужны их деньги. Она предложила повысить мне зарплату. Дело не в этом.
— Заткнись. Не для тебя, идиотка. У них есть собственные деньги. И она наверняка получила прорву денег по страховке от несчастного случая. Так вот, потребуй у них денег и заставь Уилла Трейнора передумать за оставшиеся — сколько там? — четыре месяца.
— Что?
— Заставь его передумать. Кажется, ты сказала, что он проводит большую часть времени взаперти? Итак, начни с малого, а когда немного расшевелишь, постарайся придумать для него потрясающие занятия, все, что может вернуть ему волю к жизни, — приключения, путешествия, купание с дельфинами и так далее. Я тебе помогу. Поищу варианты в Интернете и библиотеке. Уверена, мы найдем для него чудесные занятия. Занятия, которые сделают его по-настоящему счастливым.
— Катрина… — Я глядела на нее.
— Да, я знаю, — усмехнулась она, когда я расплылась в улыбке. — Я чертов гений.