Библиотека

Глава 21. Мы и вы (часть 1)

[часть 1] [часть 2]

Смотри на меня, как на равного.
Девиз фестиваля творчества инвалидов

Наверное, будет интересно вспомнить, что обрусевшее слово "инвалид", которое в старой России было синонимом не обязательно искалеченного войной, но ветерана, по-латыни означает "неполноценный, ущербный" (корень "валид" сродни слову "валюта" – ценность), и примерно в этом же смысле используется в большинстве европейских и американских стран. (Но не во всех, – в Испании нас называют похоже – минусвалидос). Поэтому наши европейские гости недоумевают, почему умственно сохранные и эмоционально здоровые, физически активные русские люди в колясках обзывают себя этим словом. На Западе для таких людей чаще используются другие термины, например, "disabled" (потерявший возможность) или "handicapped" (имеющий затруднения). Почувствуйте, как говорится, разницу между потерей возможности сделать что-то и потерей ценности как личность. В литературе и в быту инвалидов там обычно называют по характеру заболевания или травмы, например, спинальников – "пара", сокращенно от параплегика, – человека с параличом обеих конечностей; шейников – "квад", т.е. с параличом всех четырех членов; также в ходу "полио", "эмпюти" и т.п.

Слово "инвалид" режет слух иностранца, сидящего в коляске, так же, как мой слух – обращение: "сеньор паралитико", которым меня окликнул вежливый мальчик на улице Барселоны. Но при всем этом наши попытки насильственно европеизировать инвалидную терминологию выглядели неуклюже. Так, например, в переводной книге "Для женщин", которую я упомянул в главе "Все тело и вся душа " английское "disabled", чтобы не использовать слово "инвалид", переведено как "нетрудоспособный", что еще хуже. Или вот некоторые общественные деятели, боясь оскорбить нас, стали произносить длинные выражения вроде "лица с физическими затруднениями". Хорошо сказать это единожды, а если в речи это прозвучит не один десяток раз, то не набьет ли это оскомину так же, как милицейская формула "лица кавказской национальности"?

С другой стороны, слово "инвалид" в обществе стало соотноситься со льготами, ржавыми "Запорожцами", попрошайками на перекрестках и в переходах метро, гуманитарными подачками и пр. Оно прочно приобрело отрицательный эмоциональный оттенок. Но и в нашем собственном жаргоне давно стали общепринятыми такие неблагозвучные слова, как "инвалидка", "децепешник" и др. Казалось бы, почему слово "инвалид" приемлемо, а "инвалидка" звучит обидно? Язык – штука сложная и порой необъяснимая. Почему, например, "козел" стал ругательнее "барана" и даже "осла", и вытеснил их из уличного обихода? "Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется", – сказал поэт. Наверное, многие не согласятся, но старинное исконно русское слово "калека" вполне бы соответствовало нашему состоянию, если бы не налет пренебрежительной жалости. Что же касается меня, то я ко всему привык, и отношусь к этим лингвистическим дискуссиям сообразно поговорке: называйте хоть горшком, только в печь не ставьте.

Но это легко сказать сейчас. Справками об инвалидности, которые были получены спустя четыре месяца после того, как я очнулся в перевернутой машине с бесчувственными и неподвижными ногами, государство закрепило официально два моих новых качества – нетрудоспособность и беспомощность. С этого момента я понял, что всю оставшуюся, сколько мне отпущено, жизнь мне придется опровергать и то и другое, иначе она скоро наскучит.

Несмотря на вновь приобретенный социальный статус, слово "инвалид" я стеснялся произносить не только вслух среди здоровых или в обществе себе подобных, но и даже про себя. Понадобилось много лет, прежде чем я выучился выговаривать его без внутреннего сопротивления, – видимо, так долго боролось мое самосознание с новой ролью. Удивительно, что перешагнув через этот барьер, я почувствовал явное облегчение. Я как бы отринул прошлую жизнь, которая напоминает о себе и сейчас, но только в сновидениях, и зажил новой раскрепощенной жизнью с ее повседневными заботами. Так, видимо, происходит с представителями сексуальных меньшинств или бывшими скрытыми евреями, которые в открытую начинают говорить о своих наклонностях или о своем происхождении. Люди перестают стесняться своего положения, и их естественное поведение вызывает такую же реакцию окружающих. Все потихоньку начинают понимать, что костыли и коляска – лишь способ передвижения и не более того. Я теперь могу появиться где угодно и когда угодно, – на улице, в магазине, в театре, в поезде, в Государственной Думе, и мне не нужно преодолевать мучительное противодействие, прежде чем пробормотать из окна машины:

– Извините, я вот не хожу, не могли бы вы...

Но что делать с моей подругой Женей или соседкой Лидой, которые, казалось бы, лишены предрассудков, но не могут преодолеть в себе страх перед улицей и людьми, хотя технически выбраться из дому безо всякой помощи им ничего не стоит? Психический комплекс победил разум и закрепился, а желание выбраться на волю угасло. Знаю по себе: раньше достаточно было посидеть дома из-за гриппа или поломки машины неделю-другую, как снова надо было прилагать усилия, чтобы заставить себя открыть двери. А едва очутишься во дворе, снова норовишь юркнуть в свою комнату-скорлупу, как рецидивист, выпущенный на волю и скучающий по зоне.

И все же в какой мере можно применять к таким "засидевшимся" давление извне и даже некоторое насилие, – ведь у нас провозглашена свобода личности, и каждый вправе будет послать доброхота куда подальше? Не открою ничего нового: в каждом случае нужен индивидуальный подход.

С Алексеем Прохоровым я познакомился на сборах в Наро-Фоминске. Он был "крутым" таксистом, которого знал весь этот маленький город. Но как-то однажды подвыпивший Алексей затеял на железнодорожном переезде соревнование в сноровке со скорым поездом. Оно закончилось трагически – травмой позвоночника и спинного мозга. Два года Алексей никуда не выбирался из дома. С внешним миром он общался, лишь приоткрывая балконную дверь, да и то по ночам. На сборы колясочников друзья привезли его, изрядно подпоив для храбрости. Но здесь, очухавшись, он начал понимать, что к чему. Как-то в парке встретил старых знакомых. – Ну и что, – спрашиваю, – молнией тебя поразило? – Да нет, – отвечает, – идут, улыбаются. Вместе с другими колясочниками Алексей участвовал в пробеге через город, и тоже ничего, – мир не рухнул. На традиционной дискотеке в конце сборов в центр зала он, правда, не вылезал, но, сидя сбоку, тоже пытался выполнять некие па, подражая более опытным танцорам.

Случай с Алексеем – пример "шоковой терапии" в подходе к слабовольному человеку, который, вроде, и не прочь выйти на люди, но решиться нет сил, – и хочется, и колется.

Другой же выстроит целую концепцию в оправдание свое пассивности. Он не только не тронется с места, но и еще будет высмеивать агитатора и искать в его советах подвох. С таким "философом" я столкнулся в деревне Дородовка на смоленщине. Николай, тоже спинальник, был зашорен настолько, что годами не выезжал на улицу. Он стал убеждать, что изгоям общества, к каковым относил и себя, не место среди здоровых. Такому, если он и почувствует свою неправоту, согласиться не позволит самолюбие. Тут надо действовать постепенно и применить, если хотите, "военную хитрость". Например, его можно выманить, попросив о помощи соседям в починке телевизора или где-нибудь в гараже.

Если вы сами внутренне созрели для первого выхода в свет, то, в зависимости от спокойного или взрывного характера, могу порекомендовать два способа самостоятельного преодоления страха перед улицей. Вспомните, как вы входили в воду при купании, когда были на ногах: сначала мочили ноги не выше колен, потом позволяли себе погрузиться до трусов, затем до груди и только после этого покидали дно или совсем иначе – ныряли с разбега. Вот сообразно с этим действуйте и сейчас.

Первый способ – постепенный. Откройте дверь на лестничную площадку или (в сельском варианте) калитку на улицу и приучите себя к самой возможности выхода "в открытый космос". Следующий этап – прокатитесь в лифте до первого этажа или выскользните ненадолго из калитки. Дальше – больше: возьмите молоток и займитесь "ремонтом" ворот или просто посидите с газетой, за которой всегда можно укрыться от глаз прохожих.

Второй способ – внезапный штурм. Поймайте момент волевого подъема и вперед, как на амбразуру. Не повредит рюмка водки для куража.

Надо смотреть правде в глаза: "кто-то кое-где у нас порой" воспринимает калеку, как нечто чужеродное и даже вредоносное. По-видимому, это имеет истоки в сообществах стадных животных, когда стае невыгоден раненый или хилый сородич. Животные иногда уничтожают искалеченных особей, вот и коллектив людей старается отрицать инвалидов своим инстинктом общественного эгоизма. Примитивные общества устраивали и продолжают создавать резервации для престарелых и инвалидов подальше от людских глаз. Вспомните нашумевший, якобы порнографический, японский фильм "Легенда о Нараяме", – там стариков уносили умирать в горы подальше от деревни. Мне рассказывал один спинальник-таджик, что в некоторых памирских районах здоровые дети норовят забросать камнями ребенка-инвалида.

Однако человеческое рождается, вытесняя животное, и уважение к личности в современной цивилизации становится ее главным приоритетом. Такие общества стараются интегрировать инвалидов, понимая, что дело не во внешности и не в способе и скорости передвижения, а в душевных и интеллектуальных качествах человека. "Смотри на меня, как на равного" – таков был девиз Всероссийского фестиваля творчества инвалидов. Не всем удается это в одинаковой степени, и нам самим важно понять это и снисходительно относиться к людям, которые из-за своих природных данных или воспитания не могут преодолеть ксенофобию (боязнь или неприязнь чужого). Можно только посочувствовать тем, кто предпочитает общаться или сотрудничать с внешне сохранными невеждами, глупцами и негодяями, а не с духовно богатыми и порядочными людьми только потому, что эти последние – калеки.

Не слишком культурные люди на непривычное реагируют двояко: либо отводят глаза, а потом наблюдают исподтишка, либо сразу вперив взгляд. Но к непривычному привыкают, и оно становится обычным. Давайте становиться привычными, и внутренние барьеры между нами и окружающими отпадут сами собой. Вы не могли не заметить, как средства массовой информации на Западе неназойливо, но постоянно обращают внимание на людей в колясках. Они мелькают в их репортажах в толпе или среди героев телесериалов. Даже главная героиня любимой народом мыльной оперы "Санта-Барбара" побывала в кресле. Есть свой колясочник и в итальянском сериале "Эдера". Тем самым все общество воспитывается в привыкании к виду таких людей. Я знаю, что среди разнообразных вариантов куклы Барби, отметившей свое 40-летие, (Барби-байкер, Барби-водитель Феррари, Барби и Кэн-ковбои) есть Барби-колясочница. Но даже там, где я живу, и где много других колясочников, для некоторой части публики мы выглядим, как негры или китайцы для европейца, на одно лицо. Так, ко мне иногда подходят местные алкаши и, пристально глядя в глаза, удивляются, почему я не Виктор, другой инвалид из нашего дома, вдвое моложе и втрое мельче меня.

Два слова о нашем телевидении, раз уж зашла о нем речь: Ставшие у нас более или менее частыми телепередачи об инвалидах, на мой взгляд, грешат двумя вещами: Во-первых, их проводят люди, знакомые с проблемой со стороны, а не изнутри. Я высоко ценю профессионализм Владимира Познера, но что бы ему стоило хоть разок поговорить по душам со своей давнишней и забытой приятельницей, Женей Завенягиной, 33 года сидящей в коляске и могущей поведать о таких психологических тонкостях, о чем он даже и не подозревает. Во-вторых, на таких телешоу крутятся вокруг да около самых общих сторон интеграции инвалидов. Но почему бы не пригласить на передачу профессионального социального психолога, который без обиняков расставит все по местам и объяснит в частности, почему обычные прохожие отводят взгляд от человека в коляске, а пьяные, наоборот, не только не смущаются, а тянутся к нему. В конце концов, он смог бы дать конкретные советы, чтобы передача принесла практическую пользу.

На одной из передач "Мы" как всегда шел разговор о социальной адаптации инвалидов. В студии сидели несколько ребят в колясках. Один из них, спортсмен Сергей Шилов, невпопад ляпнул: "Я себя инвалидом не считаю. Я считаю себя сильным человеком. А жалость – самое плохое чувство, второе после жадности". На что Познер справедливо возразил: "Да нет, жалость – прекрасное чувство".

Действительно, настоящая жалость сродни любви, во всяком случае одна из ее ипостасей. Недаром в русских говорах слова "люблю" и "жалею" служат синонимами. Конечно, жалость – доброе чувство, только когда она искренняя, а еще лучше, когда действенная, а не простое оханье и сюсюканье бабушек на лавочке. Первоначальный импульс жалости перерастает в интерес к человеку, в желание помочь, сближает людей и часто меняет их судьбы. Что, как не жалость и сострадание, толкнуло Елену, москвичку с университетским образованием, квартирой и достатком, вызволить из провинциального дома инвалидов шейника-колясочника и выйти за него замуж. Не будь этого толчка, она просто не познакомилась бы и не распознала в нем необычно интересного, увлекающегося интеллигентного человека, не нашла бы родственную душу.

Другая известная тележурналистка Елена Масюк в передаче о подготовке лыжного перехода через Гренландию говорит словами Дмитрия Шпаро, что к инвалидам надо относиться, как к здоровым, они, мол, не терпят жалости и снисхождения.

Два мнения? Да нет, просто примитивный стереотип и неистребимая привычка стричь всех под одну гребенку. Сколько ни твердят журналисты об отношении к инвалидам, как к равным себе, они видят в них прежде всего именно инвалидов, а не личностей, и не могут признать, что все они – разные: физически сильные и немощные, богатые и нищие, талантливые и бездари, ленивые и трудолюбивые, умные и дураки, ласковые и хамы, и, наконец, такие, что ищут утешения, и те, кто его отвергает.

Вопрос, считать или не считать себя инвалидом, дело, конечно, хозяйское. Но, согласитесь, когда это заявляет колясочник, для окружающих это выглядит примерно так, как если бы абсолютно лысый человек провозгласил себя кудрявым. Лучше, если бы тебя не считали инвалидом твои друзья. Для меня же главное – соблюсти некое внутреннее равновесие: с одной стороны, не отказываться от себя такого, какой я есть, а с другой – избежать полного погружения в инвалидную среду и проблемы. Лелеять в себе комплекс ущербности и считать жизнь неудавшейся и никчемной – проку от этого никакого!

И еще: очень важно состояние внутренней свободы. Она и для любого человека бывает важнее многого, а для тех, кто лишен свободы передвижения, ценность внутренней свободы еще больше возрастает. Несколько раз по телевизору показывали фильм с незатейливым и прямолинейным названием "Элен в ящике". Напомню его фабулу: Хирург безнадежно влюблен в красавицу. После аварии, в которую она попадает, спасаясь от его притязаний, врач (как выясняется в конце картины, только в видениях-грезах) для того, чтобы привязать девушку к себе, лишает ее сначала ног, а потом и рук. Хотя бы в роли сиделки он старается заслужить ее благосклонность. Но даже в положении полного ампутанта – "самовара" абсолютно беспомощная и целиком зависимая физически, она не поступается своими чувствами, оставаясь внутренне свободной.

Еще одна наша трудность, о которой я уже говорил, – отсутствие информации. Это мы в столице и больших городах имеем возможность хоть что-то узнавать друг о друге и делиться опытом. А что говорить о далеких поселках и деревнях, где единственному колясочнику (спинальнику, церебральнику или миопату) кажется, что он такой один такой не только на все село, но и во всем огромном мире. И что ему делать со своей бедой, не знает ни он, ни близкие.

"Получил Вашу книгу. Это единственное, что мне попалось за многие годы. А до этого дошел до последней черты. Ведь каждого инвалида интересует все, что касается именно его. Места себе не находил: Мужику 32 года, а я нюни распустил. Нет, конечно, я не все время лежу и плюю в потолок. Стараюсь занять себя чем-то, занимаюсь тренировками, дергаюсь. Но не знаю, правильно ли я делаю, – тыкаюсь, как слепой котенок. И результатов никаких. Может быть, все это бесполезно, занимаюсь пустым делом? Нужно просто переориентироваться на жизнь в коляске, как Вы пишете? А с другой стороны, вдруг у меня был шанс, а я его упустил. Вот эта неопределенность и мучает".

Это типичное письмо я получил от Александра, который живет в небольшом поселке. Ему, как и многим, оказавшимся один на один с тревожными вопросами, не с кем обменяться словом и невеселыми мыслями: "После больницы выдали коляску с рычагами. Пробовал начать новую жизнь. Но приходится постоянно просить: "дяденька, вынеси". На улице мало того, что чувствуешь себя белой вороной, дак еще все время буксуешь на рытвинах и ощущаешь себя перевернутой черепахой. Как-то увидел по телевизору "Оку". Вот что мне нужно, подумал. Стимул появился бы и на людях бывать, и за собой следить. Может быть, нашел бы свое место в жизни. Но и здесь облом... Вот Вы приводите в книге примеры из жизни инвалидов, из чего создается впечатление, что все они вместе, и живут весело. На самом деле все далеко не так. Все это отдельные друг от друга люди, и каждый варится в собственном соку".

Вот такое письмо от человека, живущего вдалеке, но, правда, делающего обобщение относительно всех. Где на самом деле правда? А просто-напросто она разная. И одиноко живется человеку не только из-за замкнутого пространства. Я не стал упоминать фамилию и адрес Александра, но вот его тезка по фамилии Носков из Наро-Фоминска долгое время жил в костромском селе Боговарово. "Это неправда, что все сельские колясочники нелюдимы, – говорит он. Я с детства общался со сверстниками-школьниками. Они заходили за мной и везли в дом культуры на танцы. Конечно, танцевали-то они, а я только смотрел. Но я никого не стеснялся, и ко мне относились нормально".

"Александр I" пишет, что друзья не просто отошли от него, а предали. Что ж? И такое бывает. Значит, что-то было не так, – не тех выбрал себе в друзья (а, может быть, и сам был из того же теста?), или стал им неинтересен. Ведь нельзя, будучи тяжелым инвалидом, долго эксплуатировать свою немощь. Надо что-то давать людям взамен помощи. Нет, речь не о деньгах. Надо порыться в своем характере, в своих возможностях и предложить окружающим то, что будет для них привлекательным. И главное – быть открытым! Не сразу, но новые друзья должны появиться. Но не сами по себе. Их поиск – большая работа души.

Еще письмо из Херсонской области от Елены Демченко: "После публикации в местной газете моей заметки о миопатах у нас с Витей (Виктор – муж Лены) появилось много друзей. Меня поразило, что в большинстве своем это очень деликатные стеснительные люди. Они боятся лишний раз напомнить о себе или своих нуждах. Мне хочется их как-то расшевелить, но боязно, вдруг от этого им станет хуже, вдруг не хватит сил и упорства продолбить стену равнодушия, которая нас окружает".

Можно слышать, что в своей замкнутости инвалиды виноваты сами, – им, дескать, проще общаться друг с другом, чем со здоровыми. Отчасти это так. Во-первых, дружеские контакты у многих, в особенности у инвалидов с детства, завязались в спецшколах, больницах и т.п. Во-вторых, есть такие сферы интересов, которые можно обсуждать только с себе подобным. Наконец, в-третьих, дайте нам физическую возможность появляться на улице, в магазинах, в кафе, в концертных залах, и мы начнем общаться со всеми подряд. Моя соседка как-то посетовала, что наш общий знакомый, тоже колясочник, не общается с ней, а лишь сухо здоровается при встрече. Я ответил:

– А почему он должен с тобой дружить? Только потому, что вы оба в колясках? И напомнил анекдот про девицу, которая вязалась к мужчине на улице, намекая на только что проведенную вместе ночь. В ответ услышала:

– Мадмуазель, это еще не повод для знакомства.

В моем доме, так получилось, живет то ли 9, то ли 10 (я сбился со счета) колясочников. Среди них за много лет не образовалось ни одной устойчивой пары друзей. Одна из женщин живет на моем этаже, но мы не видимся месяцами. С другими я перебрасываюсь несколькими фразами только на улице. Вот, например, церебральник Антон Сидоров. Он живет вдвоем с мамой и учится на филологическом факультете института. Эта маленькая семья ведет замкнутую независимую жизнь, и их отчужденность вызывает непонимание со стороны соседей, в том числе и других инвалидов. Каждый день мать возит его на машине в институт и обратно, но Антон никогда не задерживается, не "дышит воздухом" около подъезда, не разговаривает со сверстниками и уж, конечно, его, пишущего стихи и занимающегося переводами со староанглийского, невозможно представить посылающим какого-нибудь ходока за пивом в магазин через дорогу.

Иными словами, человек выбирает себе друзей не по способу передвижения и не по своему заболеванию, а по более серьезным качествам – по общности интересов, по взаимной симпатии, по родству душ, наконец. Слов нет, можно и нужно объединяться и инвалидам, но для борьбы за права, за решение медицинских и социальных вопросов, чтобы помогать друг другу по ремонту колясок или автомашин и т.п. Но не стоит полностью замыкаться в обществе себе подобных, и, во всяком случае, если вы стали инвалидом в зрелом возрасте, старайтесь не растерять старых друзей. Формула "друзья познаются в беде" верна лишь отчасти. Во-первых, эту беду даже самые близкие вам люди будут воспринимать и переживать по-своему. Во-вторых, (об этом уже говорено) одно лишь сочувстие не сможет надолго удержать около вас ни жены, ни друга. В одних случаях контакты оборвутся внезапно, в других связующие нити будут медленно истончаться. Чтобы этого не произошло, должен возникнуть взаимный интерес: либо вы – яркая личность, возле которой роятся люди, как мотыльки вокруг фонаря, либо обязаны быть полезным для других, не только брать, но и отдавать. Одни будут подпитываться от вас оптимизмом, других будет притягивать житейская мудрость и дельные советы, третьих – уменье разобраться в технике, электронике, иностранном тексте, выкройках, вышивке и вязании.

* * *

Представьте себе ситуацию. Кафетерий. Инвалид на коляске со здоровым другом. Буфетчица спрашивает:

– Ему с сахаром?

Друг говорит ей:

– Почему бы вам не спросить у него самого?

Тогда она наклоняется и по слогам, как будто он глухой и умственно заторможенный одновременно, выдавливает:

– Вам с са-ха-ром?

Эту сценку описал англичанин, – гость Всероссийского съезда инвалидов, но кто скажет, что у нас не происходит ничего подобного. Я сам сталкиваюсь с этим постоянно: либо к моей жене или друзьям обращаются так, как будто они мои опекуны, либо удивляются, почему я один заехал в поликлинику. Но поражает даже не это, а то, что и сами инвалиды относятся к себе, как к людям второго или третьего сорта, и с пониманием относятся к неприязни здоровых. Знакомая колясочница как-то рассказала, что директор магазина игрушек на Кутузовском проспекте в Москве отказалась принять детей-спастиков из дома-интерната, опасаясь за душевное самочувствие покупателей.

– Я не осуждаю ее, – прокомментировала моя знакомая, – ведь она по-своему заботилась о психике здоровых детей, а больные... они и так уже больные.

Как-то в московской газете "Куранты" промелькнуло брачное объявление, которое привожу слово в слово: "Мне 68 лет, три года назад стала инвалидом. До сих пор не могу с этим смириться... Хотелось бы иметь настоящего друга. В моем возрасте осталась современной женщиной. Если кто-то не боится знакомства с инвалидом (не калекой), отзовитесь". Видите, женщина, считающая себя современной, т.е. как бы прогрессивно мыслящей, калек ставит рангом ниже прочих инвалидов. А ведь, что греха таить, даже в нашей среде сложилась некая иерархия: здоровый – ходячий – колясочник – лежачий больной, и приходится видеть иногда, как колясочник норовит обойти очередь, состоящую из других "менее ущемленных" инвалидов.

Не буду умалчивать, что и между различными социальными группами инвалидов существует "классовое неравенство" и подобие классовой борьбы. В самом незавидном положении оказываются инвалиды с детства, которые виноваты только в том, что родились без нашего согласия. Если родители не отказываются сразу же от больного ребенка, что, увы, становится как бы нормой в нашем нищем и безнравственном обществе, то они, а чаще – одна мать, несут свой крест всю жизнь, получая укоры "совков"-соседей, равнодушие чиновников и ничтожное пособие от великой страны. На втором материальном полюсе находятся инвалиды армии и труда. Последним предприятия или Фонд соцстраха вынуждены возмещать ущерб в суммах, вдесятеро превышающих социальную пенсию инвалидов-бытовиков. Этот инвалидный пролетариат, в котором, кроме перенесших болезни и нелепые травмы, немало жертв пьяных мото– и автогонок, поножовщины и нарушения правил безопасности.

Передам мысль, которой со мной делились и инвалиды, и здоровые, и которая сначала показалась неожиданной: Именно мы должны воспитывать или, если хотите, лечить общество от черствости, озлобленности и непонимания, чаще показываясь на людях и даже провоцируя окружающих на сочувствие. Я с некоторых пор, действительно, перестал отказываться от помощи прохожих, даже когда могу обойтись без нее, исключительно "в педагогических целях". Надо догадываться, что им хочется не просто помочь, но и немного подняться в собственных глазах. Вот что пишет Надежда Зайнулина, юрист из г. Ревда: "Многие инвалиды стесняются колясок и прячутся от глаз людских. А ведь народ надо приучать к нашему существованию и нашему виду, а самим – доказывать, что мы полезнее и здоровее моральных уродов, которые растрачивают здоровье у винных киосков и в наркопритонах. Пусть и родители детей-инвалидов не стыдятся и убеждаются, что их дети не хуже других, и могут даже возвысить не только самих себя, но и их, своих родителей".

* * *

Находясь на улице, мы должны уяснить, что интерес здорового населения к нам больше, чем это может показаться. Нередко у меня спрашивают, который час явно для того, чтобы услышать, как я отвечу, и чтобы преодолеть свою робость. Особенно не скрывают своего любопытства дети. Мальчишек в основном интересует техническая сторона. Они осведомляются о тормозах и, как же я поворачиваю, если нет руля. Девочки, наоборот, обеспокоены бытовыми, почти альковными деталями моей жизни. Одну мою соседку, когда она была маленькой, волновал вопрос, как я сплю. Видимо, она воображала, что я сросся со своим креслом и забираюсь в постель вместе с ним. Пришлось разочаровать дитя, рассказав скучную правду.

По-разному ведут себя и родители. В ответ на законный вопрос ребенка: "Мама, мама, смотри, а почему он так едет?" мать или одергивает его, или заговаривает зубы, как это делают, когда хотят отвлечь от малоэстетичного зрелища собачьей свадьбы. Лишь иногда, и, в основном, почему-то отцы, не понижая голоса, спокойно объясняют, что у дяди болят ножки или что-нибудь в этом духе. Сейчас телевидение все же делает свое дело, и у не совсем маленьких детей недоумения мы уже не вызываем.

Чтобы постепенно разрушать барьер, который вы возвели внутри себя по отношению к окружающим, можно выдумать несколько психологических упражнений с усложнением: Не отводите глаз от прохожих, наоборот, делайте вид, что вы разглядываете их, а не они вас. Попробуйте кому-нибудь улыбнуться, например, девушке с симпатичной собачкой. Спросите, сколько времени или какой прогноз погоды на завтра. Меняйте формулы вопросов. Чтобы интереснее было играть "в приставание", заранее загадайте характер прохожего и по его ответу определите, насколько вы оказались тонким психологом.

Повторюсь, что очень помогает в общении собака. Во-первых, вам будет легче, что вы не один, и покажется, что прохожие обращают внимание именно на собаку, а не на вас. Во-вторых, вы войдете в контакт с другими "собачниками". Многие люди, живущие неподалеку, не представляют меня не только вне коляски, но и без моей рыжей собачонки, которую я давно потерял, и до сих пор спрашивают, почему я гуляю по окрестностям дома один.

Известно, что представители некоторых "обиженных" народностей сражаются с "комплексом национальной неполноценности", достигая высот в спорте, науке и искусстве. Надо и нам стараться преуспеть в чем-то таком, чему не помеха относительная неподвижность и отсутствие здоровья. Кто бы обратил внимание на тяжелейшего спастика Сергея из г. Саки, если бы не шахматы. Фигуры за него переставляет противник, который чаще бывает поверженным. Сейчас можно найти себя в профессиональной игре на гитаре, в доскональном знании компьютера, в составлении сайтов в интернете, да мало ли еще в чем.