Библиотека

Глава 24. Детский церебральный паралич

Весна в этом году была не радостной, потому что мама Киллили, которой еще не было семидесяти, начала вдруг быстро сдавать. У нее обнаружилось высокое давление и склероз сосудов, и это превратило ее в беспомощную старушку. Я знала и любила ее шестнадцать лет, и никогда не слышала, чтобы она на что-то жаловалась. Если у нее что-то и болело, об этом никто не знал. Если она была чем-то огорчена или расстроена, об этом тоже никто не знал. Она всегда жила только ради семьи, совершенно не думая о себе. Для нее все родные, включая меня, были совершенны. Она была бескорыстна и самоотверженна, никогда не думала о себе в первую очередь. (Джимми сказал, что наши матери были созданы по одному образцу, который потом выбросили.) В мае она была в состоянии депрессии, в конце месяца ее разбил паралич, а в июне ее призвал к себе Господь, и мы были рады за нее. Больше всего мы горевали, что дети лишились ее благотворного влияния.

За год до этого она решила, что Карен должна всерьез заниматься садоводством. Поскольку корсет не давал ей нагибаться, бабушка поставила повыше ящик с землей, так чтобы Карен могла встать рядом. Она посадила туда многолетние растения и с неиссякаемым терпением принялась учить Карен отличать ростки цветов от сорняков и ухаживать за растениями. Это была прекрасная физиотерапия, поскольку требовала много движений «мелкой моторики».

— К тому же, — добавляла бабушка, — работа с землей идет на пользу душе,

В этом году, когда у нее на цветах начали появляться бутоны, Карен очень волновалась. Похоже, она унаследовала от бабушки «зеленые пальцы». Она очень гордилась своим «садом» и так ревниво относилась к своим успехам в садоводстве, что даже не хотела принимать помощь или советы.

— Я сама все знаю, — отвечала она. — Оставьте меня в покое.

В ее тоне и словах было маловато дочернего почтения, но нас радовала ее уверенность и независимость.

Однажды в начале июля она сидела в кухне на своем высоком стуле с подножкой и оживленно рассказывала о том, что делала утром.

— Я нашла одиннадцать жуков и всех раздавила пальцами.

Рори содрогнулся.

— А двух я уронила, и они улетели, но потом один вернулся, и я его поймала.

Как всегда, когда Карен была чем-то заинтересована или возбуждена, руки и ноги у нее начинали непроизвольно двигаться.

— Ноги, ой, мои ноги! — неожиданно воскликнула она.

Я подбежала и увидела, что ее ноги каким-то образом съехали с подножки назад и застряли там. Я попыталась вытащить, но с каждой секундой мышечный спазм усиливался, и ноги застревали все сильней.

В дверь постучали, и вошел молодой человек, собирающий плату за электричество.

— Входите, — закричала я, — скорей входите.

Он занимался своим делом уже четырнадцать лет, но впервые удостоился такого приема и в изумлении застыл в дверях.

— Да скорее же, — крикнула я, а Карен испустила отчаянный вопль.

Это вывело его из оцепенения, и он бросился на помощь. Рори сидел не шевелясь, почти такой же бледный, как Карен.

— Сейчас принесу пилу, — я бросилась в подвал. Он не растерялся и сразу же принялся за работу.

Я крепко обняла Карен сзади и пыталась ее как-то успокоить, но она, по-моему, даже не слышала меня. Через несколько минут он перепилил доску с одной стороны и оторвал с другой. Сведенные судорогой ноги Карен тут же вытянулись вперед, а все тело обмякло.

— Бедная девочка, — пробормотал он, взяв ее на руки, — ей надо бы лечь.

Он поднялся следом за мной по лестнице и положил ее ко мне на кровать. Рори шел рядом, держась за ногу Карен. Я вытащила из комода теплое одеяло и закутала ей ноги. Даже не представляю, почему я это сделала, и хорошо это или плохо.

— Я так рада, что вы пришли, — улыбнулась ему Карен сквозь слезы. — Мама никак не может научиться пилить.

— Я могу пилить, — заявил Рори.

— Я тоже рада, что вы пришли, — сказала я. — Один Бог знает, сколько бы я провозилась, если вообще сумела бы справиться.

— Будем считать, что вам повезло, — ответил он. — Вы уж извините, но мне надо идти.

Я проводила его до дверей.

— Может быть, выпьете чашку кофе или чаю?

— Спасибо, но я и так уже опаздываю. До свидания. Она славная девочка.

Он пошел к воротам и вдруг остановился.

— Вы знаете, — смущенно начал он, — мне так неудобно, но я должен получить у вас чек на тридцать три доллара семьдесят пять центов.

— Ну конечно. Я совсем забыла. Я выписала чек, и он ушел.

Карен и Рори дали Джимми красочное описание всего случившегося.

— Все что нужно было сделать, — сказал он, — вывернуть сбоку два болта и отвести подножку в сторону.

— Боже милостивый! Как глупы женщины!

— Мамочка, ты совсем не глупая, — утешил меня Рори.

— Ты очень даже умная, — добавила Карен без особого, впрочем, убеждения.

Пятнадцатого июля 1948 года многолетние усилия большого числа людей приобрели реальную форму. Фредерик Шмидт, член Верховного Суда, поставил свою подпись под документом, удостоверяющим создание общенациональной ассоциации больных церебральным параличом. Теперь у нас была добровольная, некоммерческая организация, занимающаяся исключительно проблемами церебрального паралича.

В то лето были и другие памятные события. И связаны они были с нашим сыном.

Начались они следующим образом (цитирую по Портчестерской газете «Дейли Айтем»):

Сегодня в Рей открылся официальный бейсбольный сезон с броска, который с феноменальной силой и точностью произвел в окно гаража мистера Джил-лета трехлетний нападающий. Виновник происшествия, назвавшийся Рори Киллили, был задержан, но тут же отпущен.

Джимми объяснил, что причиненный ущерб должен быть возмещен. Рори согласно кивнул.

— Дай мне деньги, я их отнесу.

— Это должны быть твои деньги, — объяснил Джимми. — Давай-ка посмотрим, хватит ли в твоей копилке.

— Нет, папочка, нет. Это же на цирк.

— Эти деньги больше не твои, — сказал Джимми, — ты должен их мистеру Джиллету.

Рори с протестующими криками бросился следом за отцом в детскую. Прежде чем дверь закрылась, я услышала слова Джимми:

— Давай сядем и поговорим. Я хочу, чтобы ты понял.

Немного позже они вышли, и Джимми шепнул мне:

— Все в порядке... Он очень умный для своих лет, он все прекрасно понял.

Джимми вышел из комнаты, а Рори подошел и посмотрел на меня большими серьезными глазами.

— Я извинюсь перед мистером Джиллетом, — сказал он. — Я не могу дать ему папины деньги. Я дам свои.

— Молодец, — похвалила я.

— А потом, — радостно продолжал он, — когда я вернусь, ты дашь мне твои деньги для копилки.

Джимми оказался прав. Рори очень умен для своих лет.

Кроме того, он был любопытен, разговорчив и имел явную склонность к подражанию.

В городке прокладывали трубы — строили дорогу к Вейл-плейс. Лишь спустя некоторое время я связала это со странным запахом изо рта Рори. К такой мысли меня привело то, что он ежедневно приходил оттуда к обеду и совершенно потерял аппетит. Я начала следить и обнаружила, что, когда в двенадцать часов раздавался свисток на обед, Рори тут же отправлялся к Вейл-плейс. Однажды я оставила Карен с Мари и отправилась следом за ним. В лучших традициях детектива, я держалась на безопасном расстоянии и пряталась за деревьями и оградами. Выглянув из-за угла, я увидела рабочих, расположившихся обедать на лужайке и разворачивающих свои «веджи». Для тех, кто не знает (а таких можно только пожалеть), веджи — это супербутерброд. Он делается из целого батона, разрезанного вдоль, внутри которого находятся гастрономические чудеса, способные возбудить любой угасший аппетит. Копченое мясо, жареная колбаса или котлеты, обильно приправленные специями, чесноком, перцем и луком.

Рори устроился на траве рядом с одной из групп. Он оживленно болтал и внимательно наблюдал за появлявшейся из свертков снедью. Наконец, приняв решение, он сел рядом с пожилым рабочим, на коленях у которого разместилась внушительного объема трапеза. Было ясно, что Рори ничего не просит, но не вызывало сомнений и то, что все это продолжается уже давно и просить нет никакой необходимости. Его компаньон достал нож, отрезал пятую часть своего бутерброда и дал Рори. Время разговоров кончилось, и он молча принялся за еду. Никогда он не ел бараньи отбивные с жареной в масле картошкой и зеленым горошком с таким удовольствием, как эту немудрящую еду.

Наш тостер испустил дух еще год назад, и поскольку моя мама часто приезжала к нам на выходные, ей скоро надоели дымовые завесы, которые мы устраивали каждое утро, пытаясь сделать тосты в плите. Такие тосты очень вкусны, только делая их нельзя отвлекаться, иначе получатся одни угольки. Но почему-то никто из нас не мог сосредоточиться на приготовлении тостов и не отвлекаться, поэтому мама предпочла подарить нам замечательный новый автоматический тостер. Три дня он работал безукоризненно, а на четвертый, вместо того чтобы выдать тосты, испустил струю удушающе-едкого дыма. Джимми поспешно отключил его, схватил полотенцем и вынес на улицу. Я посмотрела на то место, где стоял тостер. Там растеклась черная липкая масса. Я показала ее Джимми.

— После войны разучились делать хорошие вещи, — сказала я. — Вся изоляция расплавилась.

— И воняет, — добавил Рори.

— Я выясню, где мама купила его и верну туда же.

— Я чувствовал себя круглым дураком, — рассказывал Джимми два дня спустя. — Оставляя тостер, я прочел целую лекцию об ответственности за свои изделия. А когда вернулся за ним сегодня, мне сообщили, что тостер в полном порядке, просто он не предназначен для поджаривания карандашей.

Карен смеялась до слез. Мы с Гло изо всех сил старались сдерживаться, пока Джимми не начал выяснять отношения с Рори. Это было уже слишком. И хотя отец был просто возмущен, мы не могли не смеяться. Рори почтительно выслушал отцовскую лекцию и, когда тот спросил:

— Ну теперь ты понял? — ответил:

— Да, папа. Теперь я понял, почему карандаши не выскакивали обратно.

Словарный запас Карен продолжал быстро расти (мы все помогали этому, как могли), и когда речь Рори начала неожиданно и бурно развиваться, он очень много слов позаимствовал у нее. Он не «хотел есть», но «был голоден»; говорил «отвратительный» вместо «плохой». Не раз во время болезни Мари я отправляла его «посетить» ее. Он выговаривал не все звуки, и в его устах эти «умные» слова звучали просто очаровательно.

Однажды невыносимо жарким утром я сидела дома с Мари, Карен играла во дворе с соседской девочкой, Рори я оставила с ней. Вдруг она позвала меня и сказала, что Гретхен видела, как Рори только что перешел Рей Бич Авеню. Я бросилась за ним и привела домой. Мы категорически запретили ему переходить через дорогу, поэтому я была в соответствующем настроении. Карен тоже набросилась на него с упреками и сердито сказал:

— Ты же знаешь, что тебе нельзя переходить через дорогу.

— А я и не переходил.

Карен возмутило это откровенное вранье.

— Нет, переходил.

— Нет, не переходил.

— Я же сама...

— Ну-ка, подождите, — вмешалась я в затянувшийся диалог. — Если ты не переходил через улицу, как же ты оказался на другой стороне?

— Мимо меня проходил добрый гном. Он меня поднял и — и я оказался на другой стороне.

Его проделки были так непредсказуемы, что в то лето ни Карен, ни Мари не получили моего внимания в достаточном количестве. Джимми старался помочь и брал Карен по вечерам на пляж, прежде чем отправлялся на свою вечернюю работу, а Глория старалась по вечерам и в выходные побольше времени проводить с Мари. Когда Гло не было дома, а мне нужно было срочно что-то сделать, я переносила пишущую машинку в комнату Мари.

Некоторые из проделок Рори недешево обошлись нам. Например, когда он взял шланг и полил у соседей через окно цветы, стоявшие в гостиной. Хозяев в этот момент не было дома, и случившееся обнаружили только на следующий день. Ущерб, разумеется, пришлось возместить.

Мы покупали специальную глину для Карен и Мари. У Мари были ловкие умелые пальчики, и она многому научила сестру. Занимаясь лепкой, Карен развивала и руки и пальцы. Не урок, а игра. И откуда же мог знать бедный Рори, что те похвалы, которые мы щедро расточали девочкам, отнюдь не достанутся ему, если он слепит такие же фигурки и расставит их на горячем радиаторе машины Джорджа Лэнглоха. Откуда он мог знать, что глина растечется и на блестящей вишневой поверхности останутся несмываемые пятна?

То лето было жарким и долгим. Джимми похудел на девять фунтов, и я очень беспокоилась за него. Мари стала капризной и раздражительной, больше всего, мне кажется, оттого, что никто не мог сказать — сколько ей придется еще лежать. Рори обнаружил, что дисциплина слишком тяжко давит его просыпающийся интерес к поискам нового, к разным приключениям. А Карен — Карен ждало тяжелое испытание, продлившееся много месяцев.

Она выросла из старого корсета и в июне получила новый. С самого начала выяснилось, что он ей не годится. Невозможно было и ездить все время на подгонки. Джимми не мог часто оставлять работу, да и сами поездки обходились слишком дорого. Триста долларов пришлось заплатить за корсет и специальную обувь, да еще расходы, связанные с болезнью Мари. К тому же резко возросла стоимость жизни.

Даже если бы мы решили заняться производством корсетов, и в этом случае не смогли бы изучить это дело доскональнее. Мы узнали решительно все, что только возможно, о металле, коже, оборудовании и технологии. Мы также выяснили, что в этой отрасли наука значительно отстает от общего прогресса.

Лу Уайтон, ставший за последний год нашим близким другом — сначала в силу своего интереса к ДЦП, а потом из-за любви к Карен — заинтересовался этой проблемой. Когда Джимми был занят или наш форд совсем отказывал, Лу откладывал свои немалые деловые обязанности и вез нас на поиски, круг которых все расширялся и расширялся.

Мы попробовали несколько мастерских поблизости (в радиусе тридцати пяти миль), но получилось только хуже. Наконец, мы нашли в Бруклине человека, имевшего опыт работы с корсетами для больных церебральным параличом. Все лето мы каждую неделю совершали эту семидесятимильную поездку. Сорок из них — по забитому транспортом центру Нью-Йорка и Бруклину. Через полчаса после отъезда машина раскалялась до красна. На узких улицах или в транспортных пробках не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка. По приезде Карен приходилось иногда по часу ждать в крошечной, не вентилируемой комнате. Она лежала на столе, пока делались точные измерения или подгонялись металлические части. Она покорно терпела, когда на нее по нескольку раз надевали и снова снимали корсет. И никогда, ни разу — ни одной жалобы.

В жаркую погоду мешает даже идеально подогнанный корсет. Он начинается с тяжелых, высоких ботинок с металлической пластиной в подошве. Корсет вставляется в специальные отверстия по сторонам ботинка, и пластины идут по сторонам ноги до пояса.

Один ремень идет вокруг лодыжки, поверх ботинка. Кожаный манжет в три дюйма шириной под икрой. Дальше — коленная подушечка (щиток), десяти сантиметров высотой и пятнадцати шириной. Следующая (десять на двадцать сантиметров) манжета на бедре. Выше нога свободна, за исключением металлической полосы пояса. Сам пояс — тоже жесткая металлическая полоса семь сантиметров шириной, обтянутая кожей, которая охватывает три пятых талии, а впереди стянута кожаным ремнем. Спинные (позвоночные) шплинты идут от пояса до лопаток и там прикрепляются к парусиновым ремням, пропущенным под мышками, где тоже сделаны кожаные прокладки. Все вместе это весит тридцать фунтов. От ботинок до плеч четырнадцать ремней и четырнадцать пряжек. Бессмысленно рассказывать здесь о технических трудностях, таких как внутренняя ротация, слабые ягодичные мышцы и так далее, которые этот корсет должен помочь исправить. Карен понимала смысл каждого мучительного сантиметра, понимала и принимала.

Хорошо подогнанный корсет не должен причинять боль. Но мы никак не могли подогнать свой. У Карен даже появились потертости. Они были уродливые, болезненные, да еще разъедались потом, который под манжетами не испарялся. Такие потёртости были у нее на лодыжках, на внутренних сторонах коленей и бедер. Утром и вечером мы протирали в этих местах кожу бензоином4, чтобы хоть немного задубить ее, но потертости все равно появлялись. Когда кожа трескалась, мы уже не могли использовать бензоин — ссадины слишком сильно жгло. Кроме того, корсет оставлял не слишком красивые следы. На пляже мы, разумеется, снимали его, и как-то Карен с грустью призналась:

— Знаешь, мамочка, меня так смущают эти уродливые желтые пятна на ногах, которые остаются от кожаных ремней.

Через два дня, когда мы вернулись домой после одной из ужасных поездок в Бруклин, к нам зашел Лу и выяснил, что мы опять ничего не добились.

— Да, хорошенькое дельце. Это просто преступление, вот что я скажу. Ребенок столько работает, преодолевает такие трудности, чтобы достичь поставленную цель, а ей не могут даже помочь.

— Она лишь одна из многих, — напомнила я. — Есть тысячи детей, у которых корсеты еще хуже.

— Однако этого достаточно, чтобы человека тошнило каждый раз при слове «прогресс».

Я любила Лу за то, что он так любил нашу дочь.

— Инженеры, вот что нам нужно, — взорвался он, — это как строить мост. Один решает, что нужен мост, где и почему. Другие знают, как использовать металл и другие материалы, но только инженер может объединить их усилия. Именно таким я вижу решение этой проблемы.

Необходим человек, который понимает цели и задачи врача и может объяснить тому, кто изготавливает корсеты, что и как именно нужно делать. Это работа для инженера. Я инженер, но я много лет не работаю по специальности и не могу помочь. Надо найти таких инженеров, которые могут и хотят это сделать.

В конце концов, такую работу даже самые лучшие специалисты должны выполнить бесплатно.

Сейчас, три года спустя, когда я пишу эти строки, мы, как и многие другие, по-прежнему ищем решения проблемы с корсетом. И все-таки это дало какой-то положительный результат. Мы поняли, что для решения проблемы ДЦП основным направлением должны быть научные исследования. Корсеты — это всего лишь один из многих вопросов. Почему, например, практически все врачи тратят все силы на борьбу с последствиями болезни, вместо того чтобы провести исследования и принять все меры к искоренению причины? Что это за наука, которая занимается лечением симптомов, игнорируя причину заболевания? Чем в первую очередь озабочен врач — придумать крем, чтобы замазать сыпь и уменьшить зуд, или найти инфекцию, их вызывающую? Подход многих врачей к ДЦП противоречит здравому смыслу.

Иногда, словно лучи света темную воду, это мрачное лето пронизывали счастливые и радостные события.

Как-то в мае, в воскресенье, мама приехала посидеть с Мари, чтобы мы могли устроить пикник на пляже с остальными детьми. На берегу едва ли набралось бы десятка три купальщиков. Был отлив, и там, где кончалась полоса песка, блестела на солнце коричневая грязь. Ветерок ласково обдувал наши руки и ноги, гнал на берег ленивые волны. Яичный салат и бутерброды с арахисовым маслом имеют совсем другой вкус, когда их ешь на теплом песке пляжа.

Мы строили замки и туннели, лепили пирожки. Шен-ти с восторгом бросался за кусками дерева, которые мы бросали в воду, а вернувшись, обдавал нас каскадом брызг.

Мы устроили соревнование — чей камешек сделает больше «блинчиков». Победил папа.

Часам к пяти солнце стало терять свое тепло, в воздухе повеяло прохладой. Мы с Джимми собирали вещи, ребятишки играли с приливом. Проходившие мимо мужчина и женщина остановились поговорить с ними. Слова отчетливо доносились до нас.

— Ах ты, бедняжка! — жалостливым голосом произнесла женщина, обращаясь к Карен.

Карен слегка отодвинула костыль, выпрямилась и посмотрела на них.

— Наверное, это ужасно — все время носить корсет, — сказал мужчина.

Джимми направился было в их сторону, но я схватила его за руку.

— Пусть Карен сама разберется, — прошептала я.

— Бедное дитя, — повторила женщина.

— А почему? — с любопытством спросила Карен.

Растерянная Глория молча стояла рядом. Я осторожно перебралась за спину этой пары, откуда можно было подать Гло знак. Она покраснела от гнева и шагнула вперед, положив руку на плечо Карен. Но, прежде чем она открыла рот, я отчаянно замахала руками, чтобы привлечь ее внимание, и выразительно приложила палец к губам. Глория бросила на меня возмущенный взгляд, но я покачала головой, и она промолчала.

— Почему? — повторила Карен, не получив ответа.

— Ну — ну, потому — потому что... — женщина явно растерялась.

Мужчина сделал несколько шагов назад, к воротам. пляжа.

— Наоборот, мне повезло, — сказала Карен. — Вы просто не понимаете.

Они ошарашенно уставились на нее.

— Понимаете, — терпеливо принялась объяснять Карен, — мои глаза видят, уши слышат, говорить я могу, не хуже других. Мама говорит, лучше некоторых взрослых.

Немного согнувшись, чтобы сохранить равновесие, она подняла костыль и помахала им:

— До свидания!

В пашем саду выросло несколько волевых цветов, и мы их оставили. Да и что может быть лучше ромашек или белого кружева цветков дикой петрушки.

Однажды июньским вечером Джимми не было дона, а Рори и Карен играли во дворе. Мы приготовили банки и ждали последние минуты, чтобы идти ловить светлячков. Мы собирались отнести их в детскую и полюбоваться на огоньки, прежде чем снова отпустить — каждый понесет с собой в ночь детское желание. На западе собирались удивительные грозовые тучи, и мы выискивали в их очертаньях самые разные фигуры. Карен гуляла сама по себе, а мы с Рори продолжали наблюдать за постоянно меняющимися облаками.

Я встала, стряхнула с себя траву и, обернувшись, увидела, что сзади меня стоит Карен.

— Я тебе что-то принесла, — сказала она с такой интонацией, когда говорила, сделав что-то интересное.

Она перенесла вес тела и гордо подняла левый костыль. Она не держала перекладину крепко, как всегда, — между пальцами у нее висела ромашка.

Мари, когда она сорвала и принесла мне первый цветок, было одиннадцать месяцев, Рори — семнадцать, Карен шести недель не хватало до восьми лет.

Появились светлячки, и, пока мы с Рори гонялись за ними, Карен держала банку. Я забежала за дерево и неожиданно наткнулась на сына. Он стоял неподвижно и глядел на небо сквозь зеленое кружево ветвей. Мы вдыхали аромат цветов и скошенной травы. Стоя все так же неподвижно, он глубоко вздохнул и произнес:

— Это все Божье достояние.

На следующий день мы снова отправились в Бруклин, и когда вечером я добралась до постели, то от усталости не могла уснуть. В начале третьего я наконец уснула, но была разбужена странным звуком. У меня было ощущение, что он продолжается уже некоторое время.

Я послушала еще несколько минут и отправилась на разведку. Войдя в детскую, я обнаружила, что Карен сидит на кровати, чрезвычайно довольная собой.

— Что ты делаешь? — прошептала я.

— Только что сходила в туалет.

До моего затуманенного сном мозга не сразу дошло значение ее слов.

— Что ты сделала? — воскликнула я.

— Сама сходила в туалет. Я решила, что папе нужно поспать. Я вообще не буду его больше звать. Я все могу делать сама.

На следующий день я предложила Карен проявить такую же независимость в дневное время. Штанишки несколько осложняли процедуру, но она старалась как можно больше сделать самой. Я старалась подгадать так, чтобы этой деятельностью она занималась, будучи в ночной рубашке. Выбраться из кровати, дойти до туалета и, сделав все, снова вернуться в кровать — на это уходило немногим более получаса.

Когда было слишком жарко, чтобы играть на улице, Карен с Рори подолгу лечили кукол, занимались с ними физиотерапией. Если я в этот момент входила в комнату, на меня шикали и предупреждали, чтобы «не отвлекала ребенка».

Что касается физиотерапии самой Карен, мы с Джимми решили, что во время пассивных упражнений ей пора привыкать к разного рода отвлечениям. Мы учили ее движениям, которые ей придется выполнять не в тихой комнате, но среди шума и суеты. Мы всегда думали о том, что Карен пойдет в школу, и там ей понадобятся навыки ходьбы, а несколько сотен ребятишек не будут тихо стоять вдоль стен и дожидаться, пока Карен дойдет до класса. Поэтому мы начали приглашать соседских ребят заходить к нам во время занятий физиотерапией. Некоторым я разрешала помогать; их любопытство, интерес, желание принять участие почти ежедневно обеспечивали нам аудиторию. Сначала это было сложно для Карен, но постепенно она привыкла и научилась не отвлекаться, не нарушать обычного ритма, когда дети входили в комнату или выходили.

Все, что мы делали с ней, она делала со своими куклами. С возрастом ее любовь к маленьким детям еще усилилась. В первые выходные июля мама повела Карен и Рори в Плейленд. Это большой красивый парк со всевозможными аттракционами и развлечениями. Мама была без сил, в течение трёх часов выполняя все их желания.

— Ну как, понравилось? — спросила Глория Карен после возвращения.

Мама рухнула на диван, не в силах пошевелиться.

— Ох, до чего же здорово было! — сказала Карен.

— А что понравилось тебе больше всего? — поинтересовался Джимми.

— Я видела совсем маленького ребенка, — без колебаний ответила Карен.

— Боже милостивый! — только охнула мама.