aupam.ru

Информация по реабилитации инвалида - колясочника, спинальника и др.

Творчество

Глава седьмая | Все радости жизни

Глава седьмая

1.

Показания Серегина были предельно сжаты и полностью согласованы с показаниями собутыльника Глотова: да, утром выпили на ферме, пили вдвоем, без жены Глотова. Не хватило. Поехали за водкой на лошади, трактор остался на ферме. Выпили еще, прямо на телеге. Как и когда попал домой, не помню. Был сильно пьян. Нет, на мне в тот день были новые кирзовые сапоги.
На этом треволнения Серегина могли и закончиться: что тянуть жилы из человека, который ничего не помнит? И уже обнадежился он, и уже поглядывал безмятежно, и уже, оставшись в зале, с некоторым даже любопытством слушал показания других свидетелей: «Перемелется — мука будет», — решил Серегин и потому даже определение суда о выезде в Глубокое для допроса его жены выслушал спокойно: что от этого изменится?
Так думали многие. Недовольный говорок пробежал по залу: часа два-три проездят, сиди и жди, пока вернутся!
Решение допросить больную женщину Миронов принял скрепя сердце. Думал ограничиться оглашением ее показаний и, наверное, так бы и поступил, если бы не подтвердила в судебном заседании очень уж уверенно свидетель Панова, что бежавший от трактора мужчина был в старых яловых сапогах. «У яловых и голенища по-другому выглядят — гармошкой они, и подметка гладкая, не в шишечках, и каблук не такой». Если бы не удалось установить, что Белозеров яловых сапог не имел.
Миронов собирался провести допрос быстро, не очень уверенный в том, что больная могла запомнить, в какой обуви был в тот день ее муж. Но получилось иначе. Серегина заявила, что двадцать восьмого апреля муж уходил на работу в старых сапогах. Она запомнила это потому, что стаскивала сапоги, когда муж пьяный прямо в них улегся на диване. Сомневаться в справедливости показаний Серегиной не приходилось, и это был еще один сюрприз судебного заседания.
Пришлось провести дополнительный допрос Серегина. При жене он сказал, что был в яловых, без нее снова заговорил о кирзовых.
— Все утверждают, что вы были в старых сапогах. Почему вы так упорно отрицаете это? — начал выходить из себя Миронов. — Вы отказываетесь давать показания?
— Нет…
— Мы слушаем вас.
— Так… Ну как сказать?.. Ну, был в старых!
— Объясните суду, почему так долго приходилось добиваться от вас истины? Чего вы боялись?
— Я ничего не боялся, я… я стеснялся…
Все точки над «и», казалось бы, были поставлены. Почему Серегин упорствовал в признании, тоже было ясно. Но адвокат в ходе процесса убедился и в другом: Серегин был подготовлен к совершению аналогичного преступления не только в тот злополучный день, но и в любой другой. Ему нельзя доверять управление трактором! Он опасен! Хорошо бы в этом плане добиться признания Серегина…
— Серегин, вы помните, что писали в объяснительной записке в день происшествия?
— Помню немного, — не сразу и настораживаясь, ответил Серегин.
— Вы писали, что распили с Глотовым бутылку белого и столько же красного, заглушили трактор и ушли домой.
— Та-а-к…
— Четвертого мая на допросе вы рассказывали другое: оказывается, вы не «ушли домой», а отправились на лошади снова за водкой, выпили ее, и наступил провал памяти. Чем вызвано такое изменение показаний?
— Ну, как чем? Сначала я забыл, а потом… — начал заученно Серегин, но адвокат перебил его:
— Вы все время настаиваете на том, что вообще ничего не помните!
— Это после третьей бутылки, а до нее я еще немного соображал, — последовало спокойное разъяснение.
— А не потребовалась ли вам эта третья, заключительная, для того, чтобы «все забыть» и ничего не объяснять?
— Как хотите, так и считайте, — раздраженно ответил Серегин.
— Хорошо. Не может ли суд узнать, чем была вызвана такая ранняя и обильная выпивка?
Серегин хмыкнул:
— Да с похмелья…
— Перебрали накануне?
— Было дело.
— А днем раньше?
— Ну, тоже выпивал!
— И все эти дни ездили на тракторе в состоянии опьянения?
— Так мою работу за меня никто не сделает.
«Наконец-то сам себя и посек!» — удовлетворился адвокат и от дальнейшего допроса отказался.

2.

Вечером, едва он переступил порог, Раиса Петровна спросила с надеждой:
— Закончили, Саша?
— Можно бы, во всяком случае, прения провести, да прокурор попросил отложить до завтра, чтобы к речи подготовиться.
— А ты бы и сегодня мог? — спросила Раиса Петровна с привычной насмешливостью.
— Мог бы, мог, — ответил раздумчиво, — но и мне лишний вечер не помешает. Кое-что продумать тоже надо.
— И так уж все продумал — извелся с этим процессом, — Раиса Петровна знала, какой оборот приняло дело в суде, и спросила с удивлением: — Ты думаешь, прокурор будет просить об осуждении?
— Кто знает… Кто знает… Возможно.
— А ты?
— Мне сам бог велел добиваться оправдательного приговора.
Прокурор Хомутинин работает в Богдановиче недавно, отношения с ним пока сугубо официальные, и как он поведет себя дальше, действительно сказать трудно. Это не Тарасов, первый прокурор, с которым Александру Максимовичу столько лет пришлось работать под одной крышей и сколько раз идти «в одной упряжке». Немногословен был человек, с виду — грозен: и рост, и осанистая фигура, и голос — все соответствовало занимаемой должности. Душа же у Георгия Георгиевича была живая, трепетная, отзывчивая. Тарасову перед прениями можно было шепнуть на ушко: «Берегитесь, Георгий Георгиевич: иду на Вы!» Или того проще: «Разделаю я тебя сегодня под орех! Валидольчик есть в кармане?» И он пригрозит бывало: «Я давно на тебя нож точу, Камаев! Скоро зарежу!» — и расхохочется. Хорошо с ним работалось!
Как-то во время защитительной речи на колхозной электростанции что-то случилось. Он не знал этого и продолжал говорить. В зале зашушукались.
В чем дело?
— Адвокат Камаев, — раздался голос судьи Кропотина, — прервитесь на время — света нет.
Вот оно что! Электричества не давали долго, потом послышался бас Тарасова:
— Адвокат Камаев, лампочка горит уже пять минут. Вы не уснули?
Всю обратную дорогу Тарасов был оживлен — рассказывал, как адвокат Камаев заснул, произнося речь, и проснулся лишь после того, как были вызваны пожарные и окатили его из кишки.
— А кишка прямая, прямая была! Кропотин, ты видел — подтверди!
Молодые тогда были — и пошутить любили, и разыграть друг друга, и обижаться на розыгрыш еще не научились.
Прокуроры — народ разный. У каждого, как и у человека любой другой профессии, свои привычки, наклонности, интересы. И огромная ответственность. Поэтому работают, отдаваясь делу до конца. Если в шутку, то адвокат для прокурора — «враг под номером первым!»: «Опять настрочил жалобы, и приговор полетел!», «Добился своего: вернули дело на доследование!»
Все так, все так, однако и скованы они одной цепью. При рассмотрении уголовных дел стол обвинения еще может пустовать, суд вправе вынести приговор и без участия государственного обвинителя. Но если в судебное заседание приходит прокурор, то оно без адвоката не начнется: чтобы суд был справедливым, он должен вершиться на народе и быть состязательным. «Противные стороны» наделены в процессе одинаковыми правами. Адвокат даже имеет некоторые преимущества — бремя доказательств лежит на обвинителе, а любое сомнение толкуется в пользу обвиняемого. И суд выносит приговор, лишь выслушав доводы сторон, взвесив все «за» и «против». Они часто — плюс и минус, соедини — вольтова дуга полыхнет. Но не потому, что прокурор всегда должен обвинять, а адвокат — защищать, выгораживать, помогать доверившемуся человеку любыми способами оправдаться или как-то замять, сгладить вину. Нет, и прокурор, случается, просит суд о вынесении оправдательного приговора, и адвокат не оспаривает вины подзащитного, если она найдет достаточное подтверждение в судебном заседании.
Порой длительная совместная работа, споры на процессах приводят к ненужной раздражительности, нетерпимости и даже к острым конфликтам. Тогда встает вопрос о несовместимости. И такое не исключено. В президиуме коллегии адвокатов Камаева не раз спрашивали о взаимоотношениях с прокурорами и судьями. Он неизменно отвечал, что они хорошие. Этому удивлялись и пытались понять, как он этого добивается.
А он никак не добивался, ему всегда везло на тех и других. Отношения как-то сами собой складывались деловыми, часто даже дружескими, однако без панибратства. Прокурор Владислав Михайлович Ширинкин вот уже три года работает в Сургуте, а в отпуск приезжал, так первым делом к нему. Посидели вечерок, повспоминали о «былых сражениях». Письмо недавно из города Талица пришло — просили выехать и принять участие в процессе. Это Николай Иванович Еловских постарался. Любопытная ситуация — прокурор рекомендует пригласить адвоката из другого района!
Да, со своими прокурорами Камаеву всегда работалось дружно, а вот при выездах в другие города и районы бывают и осложнения. Теряются вначале прокуроры при виде его: «Слепой адвокат! Эт-то еще что такое?» Но ничего, проходит время, и все встает на свое место. С Хомутининым пока ничего не вырисовывается, только официальность… Какую позицию он займет завтра?
— Опять до полуночи сидеть будешь? — вздыхает жена.
— А что делать? Надо подготовиться к выступлению, хотя до него, возможно, дело и не дойдет.
Эта мысль окрепла, когда еще раз проанализировал все материалы дела. Обвинительный приговор исключен: не очень крепкие подпорки обвинения в судебном заседании не выдержали непосильной нагрузки и рухнули, однако и оправдательный — вряд ли возможен. За ним должно последовать определение о привлечении к уголовной ответственности Серегина. Пойдет ли на это суд? Улик против Серегина вроде бы и достаточно, но сцементированы между собой они пока слабо. Можно ожидать, что прокурор попросит вернуть дело на доследование.
А какую позицию занять ему? Алиби подзащитного установлено прочно, его не поколебать. Совершенно неожиданно выяснилось, что наезд на Красикову наблюдала еще одна женщина, которая будто бы сказала: «Этот чертов тракторист всегда так гоняет, что ребенка на улицу выпускать опасно». Если так, то она местная, наверняка знает виновника в лицо и может стать тем, кем был до судебного заседания Кабаков — прямым свидетелем обвинения.

3.

Прокурор, как и думалось, ходатайство заявил. Поколебавшись, Камаев не стал возражать.
— Суд уходит на совещание для выяснения определения, — объявил Миронов.
Все привычно поднялись со своих мест. Анна Никифоровна устремилась к Камаеву:
— Это что же такое, Александр Максимович? Дергали-дергали и теперь снова? Каждому ясно, что не виноват Вовка, а вы вроде и не верите!
— Успокойтесь, Анна Никифоровна. Я полагаю, что суд вернет дело на доследование, но уверен, что в отношении Володи оно будет прекращено.
— Так это же опять допросы?
— К сожалению…
Для Анны Никифоровны такой исход был полной неожиданностью. Ее возмутило, что сына не оправдают, он останется под подозрением, и снова начнутся допросы, бессонные ночи, тревоги и ожидания. Она не понимала и не могла понять значения и целесообразности случившегося и находилась в таком состоянии, что успокаивать ее было бесполезно, потом разве, когда немного отойдет…
У адвоката есть неприметная для постороннего глаза и весьма тяжкая сторона профессии — разговор с родственниками после неудачно закончившегося процесса. Он труден всегда, но особенно, если до суда подсудимый находился на свободе. В этом случае домой возвращаются как с похорон, но если после кладбища первую, и самую острую, боль в какой-то мере снимают поминки — они для того и устраиваются, — тут спасительных средств нет. Родственники растеряны и подавлены. Как так? Почему? Адвокат же просил о другом! И ищут ответа у него же и винят во всем его — он что-то не сделал, или сделал не так, или не сумел сделать так, как надо. И наступает отчужденность.
Зал опустел, подсудимого увели, а жена, мать, отец, дети — рядом, и в душе на чем свет ругают адвоката и себя за то, что доверились ему, а не кому-то другому. Во время этих полных недомолвок разговоров, тягостных пауз и вздохов всегда бывает горько и обидно.
В свое время Александра Максимовича потрясла предельной откровенностью и обнаженной беспощадностью к себе и своему делу книга хирурга Николая Амосова «Мысли и сердце», поразила схожестью переживаний хирурга после неудачной операции и адвоката после неудачно закончившегося дела. Амосов писал, что у него так и не выработалось профессиональной привычки утешать убитых горем родственников, Камаев ее не приобрел тоже.
Он не стал объяснять Анне Никифоровне, что в общем-то все закончилось благополучно, однако неприятный осадок от разговора с нею остался. И от процесса в целом.
В отличие от Анны Никифоровны он давно постиг элементарную истину: суд и осуждение близки, знал, что суд принимает дело к своему производству лишь в том случае, если есть к этому достаточные основания. Поэтому оправдательные приговоры выносятся не часто, и они тем реже, чем качественнее и объективнее ведется расследование, однако Камаеву, как и Анне Никифоровне, в душе тоже хотелось окончательного результата.
Через три часа Миронов огласил определение о возвращении дела на доследование. Анна Никифоровна больше не подошла… Ну что же? Он сделал все, что мог… Вот только стоило ли соглашаться с ходатайством прокурора? Может быть, надо было возразить? Возразить, возразить… Обстоятельства сложились так, что суд скорее всего вынес бы такое определение и по собственной инициативе. И все-таки… Ладно, нечего голову ломать. Теперь бы поскорее домой добраться, вытянуться на кровати и… Черта с два — заснуть не удастся. Еще несколько дней придется «прокручивать» весь процесс заново, а уж сегодня-то бессонная ночь обеспечена.
Камаев нащупал стрелки часов и снова чертыхнулся — автобус в Сухой Лог пойдет не скоро.

Назад Оглавление Далее