aupam.ru

Информация по реабилитации инвалида - колясочника, спинальника и др.

Творчество

Глава пятая | Все радости жизни

Глава пятая

1.

В ночь перед судом Анна Никифоровна не прилегла. Дождалась, пока заснет Вовка, и стала готовить его в дальнюю дорогу. Смазала и поставила на печь сапоги — весна на носу, валенки не годятся; выгладила рубаху, без заплат, но и не новую — для кого там выряжаться; выстирала портянки и еще одни на всякий случай в мешок засунула — кто знает, где придется работать и будет ли где обсушиться, а так хоть первое время ноги сухими будут; полотенце вафельное положила, свежую печатку мыла. Собрала все быстро — давно обдумала, с чем надо отправлять сына, потому даже нитки с иголкой и то не забыла.
Соседка вчера забегала, спросила, не болеет ли она? Ответила, что болеть ей некогда, а когда соседка сказала, что выглядит плохо, усмехнулась: в конце апреля тот день был, а ныне февраль, считай год, как под гнетом ходит. И чего только за это время не передумала, сколько ночей без сна провела. Ломает, ломает летом себя на огороде, еле до кровати добредет, вытянется блаженно — теперь-то засну, ан нет, пройдет час-другой, глаза снова откроются и прилипнут к потолку. Полежит так и поднимется с тяжелой головой.
Первые месяцы еще грела какая-то надежда, думала, что если долго копаются, то должны до правды доискаться. Позднее эта надежда поубавилась, а когда с защитником с делом знакомились, то и совсем пропала, — много там на Вовку набрано!
Правильно ли, однако, сделала, что к худшему приготовилась? Не наворожить бы. И люди что скажут? С мешком пришла — значит, чует кошка, чье мясо съела. А господь с ними — пусть говорят что хотят… Защитник сказал: «Будем надеяться…» Твердо же ничего не пообещал. Выходит, тоже думает, что Вовку посадить могут… Сколько времечка-то? Пора и хлебы печь. Пусть поест своего, свеженького…
Анна Никифоровна разбудила сына, когда все было готово. Он поднялся, увидел у двери мешок, из которого выпирала круглая булка хлеба, и вопросительно посмотрел на мать. Анна Никифоровна поторопила:
— Умывайся. Это так, на всякий случай.
Завтракали молча — все переговорено давным-давно, а о погоде что толковать, пусть будет какая есть. Поели быстро и мало, Анна Никифоровна убрала со стола.
— Одевайся.
Сын влез в телогрейку.
— Теперь садись — так полагается.
Сели на лавку и разом повернули головы к будильнику — какой громкий у него ход!
Анна Никифоровна поднялась первой, пошептала что-то про себя. Вовка еще раз покосился на мешок. Вздох сына резанул по сердцу. Прислушиваясь к этой боли, Анна Никифоровна пошла к двери.

2.

В маленьких городках жизнь течет медленно, времени свободного больше, поэтому на судебных заседаниях народу бывает много, а на громкие процессы постоянные слушатели, чаще всего живущие неподалеку пенсионеры, «обеспечивают» и совсем полную явку.
По делу Белозерова одних только свидетелей было вызвано свыше сорока человек да любопытных пришло раза в три больше. В зале судебного заседания и в коридоре не протолкнуться.
Секретарь проверяла явку. Первой назвала фамилию Белозерова. Он отозвался и вспыхнул — в коридоре стало тихо, десятки незнакомых глаз уставились на него.
— Идите в зал, Белозеров, и садитесь. Скоро начнем, — сказала секретарь.
Он прошел в зал и в растерянности остановился: куда садиться? Если он подсудимый, то за барьер?
— На первую скамейку проходи. Пока… — подсказала какая-то женщина.
Это немного приободрило.
Впереди, справа и слева два небольших стола, а еще дальше, на возвышении, большой, накрытый красной скатертью. За ним три стула с какими-то особенными высокими спинками. «Там будут сидеть судьи», — догадался Белозеров. Сопровождавший его шепот: «Подсудимый! Такой молоденький, а что натворил!» — постепенно стих. Взгляды же, казалось, прожигали спину. Белозеров опустил голову — никогда не привлекал к себе столько внимания.
— Глотова! Глотова идет! Главный свидетель! — пронеслось по залу. — Разрядилась-то как, будто в кино пришла!
Подсудимый оглянулся. Глотова посмотрела на него с недобрым огоньком в глазах.
— Адвокат! Из Сухого Лога! — услышал Белозеров через некоторое время уважительный шепот и снова оглянулся.
Камаев вошел в зал без секретаря, привычно прошел к столу, достал досье. Пальцы отыскали копию обвинительного заключения, ту ее часть, где приводятся доказательства вины подсудимого. Со стороны казалось, что он задумался о чем-то — голова поднята, темные очки устремлены вдаль — и от нечего делать не спеша перелистывает бумаги. А он читал и продумывал план защиты.
За несколько дней до процесса Александр Максимович съездил в Богданович, чтобы еще раз «заглянуть» в дело и кое-что уточнить. Зашел к судье Миронову и убедился, что Дмитрий Федорович хорошо представляет сложность процесса. Пока можно быть спокойным.
Пришел прокурор Хомутинин и, садясь на свое место, коротко глянул на подсудимого. Белозеров сжался под его взглядом и еще ниже опустил голову.
— Прошу встать. Суд идет! — громко объявила секретарь судебного заседания. Все поднялись и стояли до тех пор, пока председатель не разрешил:
— Прошу садиться.
Он раскрыл дело, обвел глазами переполненный зал и объявил:.
— Судебное заседание объявляю открытым. Слушается уголовное дело по обвинению Белозерова Владимира Леонтьевича, тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, в преступлениях, предусмотренных статьями 212-й прим частью первой и 211-й частью второй Уголовного кодекса РСФСР. Секретарь, доложите о явке свидетелей. Так, явились все, за исключением Серегиной. Она больна. Свидетелей прошу выйти из зала судебного заседания и не появляться в нем, пока вас не пригласят. Всем понятно? Ждем.
Процесс начался. Председательствующий установил личность подсудимого, разъяснил его права в судебном заседании, объявил состав суда, провел все другие подготовительные действия, затем зачитал обвинительное заключение.
— Подсудимый, встаньте. Вам понятно, в чем вы обвиняетесь?
— Понятно.
— Вы признаете себя виновным?
— Нет, я не ездил в тот день на тракторе, не ездил! — запальчиво возразил Белозеров.
— Хорошо. Садитесь.
Председательствующий опросил мнения сторон, тихо переговорил с народными заседателями и объявил:
— Посовещавшись на месте, суд определил: судебное следствие начать с допроса подсудимого, затем допросить свидетелей. Подсудимый, дайте объяснения по поводу предъявленного вам обвинения, расскажите, где вы были и что делали до двенадцати часов дня двадцать восьмого апреля тысяча девятьсот семьдесят пятого года. Вам понятно, что от вас требуется?
— Понятно.
— Мы слушаем вас.
— Дак… я работаю скотником на ферме колхоза «Пламя»… — Белозеров замолчал, не зная, о чем рассказывать дальше.
— Ну-ну-ну, смелее.
— Часов в пять утра пошел на ферму. Кормил телят. Часов в восемь приехал Глотов и сказал Серегину: «Давай сдадим бутылки и выпьем». Серегин согласился, и они поехали за водкой на лошади. Потом они пили в моих санях, а я пошел на конный двор. Там меня видели конюх Кузнецов и Демин. Я поймал лошадь, сел верхом и поехал обедать. Поел и вернулся на ферму… Тут же приехала Савельева. Было около одиннадцати часов. Мы каждый день приходим с обеда около этого времени. А часов в двенадцать или позднее я ездил за опилками на мебельную фабрику.
— Все?
— Все.
— Скажите, подсудимый, когда вы в этот день ездили за силосом?
— Сразу за Савельевой. Раздал его телятам и поехал за опилом.
— Мебельная фабрика далеко?
— Нет, но ехать надо за речку.
— На улице Мира вы никого не видели?
— Не… Когда ездил за опилом, ни одного знакомого не встретил. Вернулся, и Савельева сказала, что меня искали работники милиции. Я разгрузил опил и поехал снова за силосом. На телеге заснул. Меня разбудила мать и стала спрашивать, что я наделал. Я говорю: «Ничего не наделал». — «Как ничего не наделал, когда ты женщину задавил в поселке?» Я подумал: как я мог сбить человека и не заметить, но она сказала, что я задавил трактором. Я говорю: «С чего это я на тракторе в поселке окажусь?» А она мне: «Это тебя надо спросить. Идем к тем людям, которые все видели». Мы пошли в дом, где была свадьба…
Председательствующий вел допрос напористо, выясняя отдельные детали, задавал повторные аналогичные вопросы. Камаев внимательно слушал. После допрос поведет прокурор, потом Миронов предоставит слово ему, но, пожалуй, к этому времени все будет выяснено настолько дотошно, что… впрочем, один вопрос он задаст обязательно — видел ли Белозеров на улице Мира свадьбу. Пока он сказал, что нет. Странно! И почему Миронов не стал уточнять? Решил не заострять внимание Белозерова и вернуться к этому эпизоду позднее, чтобы застать врасплох?
— Скажите, подсудимый, вас кто-нибудь видел, когда вы приезжали обедать, и сколько времени вы пробыли дома? — продолжал допрашивать Миронов.
— Дома никого не было, а видел ли меня кто по дороге, не знаю. Я пообедал, накормил корову, еще немного опнулся и…
— Опнулся? Как это понимать?
— Ну, задержался. А сколько прошло времени, на знаю, я на часы не глядел.
— Где и когда вы в этот день видели Глотову?
— Глотову? Я ее не видел.
— А на ферме?
— Там ее муж с Серегиным пили.
А это как понять? Впрочем, могло быть и так: Белозеров ушел на конный, выпивка продолжалась, и в это время подошла Глотова.
— Когда вы возвращались на ферму после обеда, вы никого из знакомых на улице не встретили?
— Не, только свадьбу видел.
Вот оно! Пора бы привыкнуть к таким остреньким моментам. Ладно, ладно, волнуйся внутри, а лицо должно быть спокойным. А Миронов, значит, сознательно увел подсудимого подальше. Знает дело, знает!
— Где и когда?.
— Да на улице Мира. Они из избы выходили, и кто-то на гармошке играл.
— Подсудимый, вы помните, что я вам задавал этот вопрос? — голос Миронова стал жестким.
— Помню… — растерялся Белозеров.
— А что вы ответили, тоже помните?
— Что ответил?.. Сказал, что не видел.
— А сейчас «увидели»?
— Так вы спрашивали, как я за опилками ездил, а они толклись на улице раньше, когда я на ферму возвращался.
— У прокурора есть вопросы к подсудимому?
— Есть, — кивнул Хомутинин. — Белозеров, вы знакомились с материалами дела?
— Знакомился.
— Показания Савельевой помните?
— Помню.
— Вы говорите, что выпивали Серегин и Глотов?
— Но…
— Да не «но», а кто выпивал на ферме?
— Ну, Серегин и Глотов.
— Савельева же говорит, что с ними была и Глотова. Не можете объяснить, почему она видела трех человек, а вы только двух?
— Не знаю… Глотову я на другой день видел, когда мать пришла с ней ругаться и спрашивала, зачем она на меня врет.
— Только спрашивала?
— Но…
— Опять «но»! А кто на Глотову с вилами кинулся, вы или ваша мать?
— Да врет она! Никто на нее не кидался. Мать только схватила вилы и сказала: «Пырнуть тебе под бок, чтобы не трепала чего не было», и все.
— И все? Хорошо. Вы ездили на тракторах?
— Не…
— Подсудимый Белозеров, этот факт подтверждают многие свидетели. Почему вы его отрицаете?
— Я не ездил… Я не умею.
— Пусть так. Почему вы сбежали с фермы, когда приехали работники милиции?
— Не сбежал я, не сбежал! За опилками ездил. Спросите Савельеву! — почти закричал подсудимый.
— Белозеров, — четко выговорил прокурор Хомутинин, — мы спросим всех, кого надо и о чем надо, а пока суд допрашивает вас.
— Я не сбегал! Я не сбегал! — в отчаянье возразил Белозеров. — О милиции-то узнал, когда с фабрики приехал, а до этого…
— Подсудимый! Ну-ка спокойнее. Если будете так вести себя, мы удалим вас. Понятно? — вмешался Миронов. — У прокурора есть вопросы к Белозерову?
— Пока нет.
— У адвоката?
— Нет.
— Перерыв на пятнадцать минут, — объявил Миронов.
Председательствующим судебных заседаний редко приходится наводить порядок. Обычно люди сидят здесь тихо, проникаясь уважением к строгости и какой-то даже торжественности судебного следствия, творимого на их глазах. Во время допроса Белозерова в зале стояла полная тишина, лишь изредка прерываемая сдержанными вздохами. И эта тишина разом взорвалась, все с облегчением поднялись со своих мест и двинулись к выходу.
Анна Никифоровна подошла к Камаеву.
— Ну что, Александр Максимович? — спросила с надеждой.
— Что-что? Процесс только начинается. Скажите своему, чтобы вел себя потише.
— А он у меня такой: если неправда, ни за что не смолчит — хоть режь его!
— Это хорошо, но в суде не кричат!
— Я скажу, — помолчав, пообещала Анна Никифоровна.

3.

После перерыва Миронов пригласил Савельеву.
В зале легкое движение, словно ветер ворвался в него и прошелестел сухими листьями — от показаний Савельевой зависит очень многое.
— Свидетель, суд вас предупреждает об ответственности за дачу ложных показаний по статье сто восемьдесят первой Уголовного кодекса РСФСР. Эта статья предусматривает лишение свободы на срок до пяти лет. Распишитесь, пожалуйста, и расскажите, что вам известно по делу. Слушаем вас, — приступил к допросу Миронов.
— Красикову задавили двадцать восьмого апреля. Я в тот день пришла на ферму к семи утра, — голос Савельевой слегка подрагивает, она откашливается. Все нормально — так волнуется почти каждый свидетель. — И вот утром, позднее только, Глотовы и Серегин выпивали. Это точно. Я правду говорю. Глотова пьянее всех была, на ногах стоять не могла, все валилась. Что еще?
— Вы не помните, когда ушли домой?
— Около девяти. Глотовы и Серегин остались на ферме, продолжали пить.
— Вы пошли одна или с кем-нибудь?
— Я ушла одна, вернее, уехала.
— Во что был одет Серегин в то утро?
— Серегин?.. На нем был темный пиджак, какая-то зеленая рубашка и… серые брюки, сапоги…
— Он был на ферме в серых брюках?
— Вроде бы в серых. Ну, они не такие чтобы светлые, не праздничные, грязные, но серые.
— А волосы?
— Волосы у него еще длинные были, прямо на пиджаке лежали. Они у него темнее, чем у Белозерова, Белозеров намного выше Серегина, и я до сих пор не понимаю, как их можно спутать… Я была дома до одиннадцати. Это помню хорошо, потому что работала в саду, а будильник стоял на окне, и я все время на него поглядывала. Потом поехала на ферму, на это ушло минут десять — пятнадцать. На ферме был один Белозеров.
— Скажите, Савельева, от фермы до силосной ямы сколько примерно метров?
— Да это рядом, метров двести — двести пятьдесят. Я нагрузила силос, ну, сколько я его грузила? Минут двадцать — тридцать. Стала выезжать и встретила Белозерова — он спускался в яму. Я разгрузилась и поехала второй раз. Белозеров к тому времени нагрузился, и мы опять с ним встретились…
Сколько ни допрашивали Савельеву Миронов, народные заседатели, особенно прокурор, она дала те же показания, что и на предварительном следствии. Первое волнение ее прошло, женщина отвечала спокойно и уверенно.
— Свидетель Савельева, вы грузили силос минут двадцать — тридцать. Не мог в это время Белозеров увезти Глотову в поселок, совершить наезд и вернуться? — приступил к допросу адвокат.
— Нет.
— Почему?
— Так Глотовой в это время уже не было, а потом я бы услышала трактор.
— Кстати, вы видели трактор, когда вернулись после обеда?.
— Вот этого не помню, — после некоторого раздумья ответила Савельева. — Утром он стоял, а потом не обратила внимания.
— Скажите, кто раньше ушел с фермы, вы или Белозеров?
— По-моему, он. Ему еще на конный надо было идти.
— Когда выпивали Серегин и Глотовы, Белозеров был на ферме?
— Не помню… Вообще-то должен быть, но кто его знает…
И еще один вопрос задал Камаев Савельевой. Она была очень важным для защиты свидетелем — подтверждала алиби Белозерова, — но давала показания и против него. Камаев решил убедить и судей, и всех присутствующих в том, что Савельевой можно верить. Он спросил ее, ездил ли подсудимый на тракторах.
— Да, — честно ответила Савельева. — На Т-20 ездил, и не раз, Серегин же и заставлял, а на Т-40, на котором задавили женщину, я лично не видела.
Не отказалась от своих показаний и Глотова, даже не попыталась сгладить некоторые противоречия. Решила, видимо, стоять на своем до конца.
У прокурора к Глотовой вопросов было немного, но один очень важный, и Камаев записал ответ на него: «Я сразу же говорила, что ехал Белозеров. Меня задержали на месте до приезда работников ГАИ, и я им сказала о Белозерове».
Миронов устроил перекрестный допрос подсудимому, Глотовой и Савельевой и спросил, есть ли вопросы к Глотовой у адвоката.
— Разрешите? — приподнялся Камаев. — Глотова допрошена подробно, но мне хотелось уточнить кое-какие «мелочи». Последнее слово он выделил для Миронова.
— Хорошо, уточняйте, — разрешил судья, и в его голосе Камаев уловил улыбку — понял его Миронов, будет слушать внимательно.
— Свидетель Глотова, вы подтверждаете свои показания о том, что перед уходом на ферму выпили всего-то «сто грамм» с соседкой-бабушкой?
— Да…
— Вы редко пьете?
— Почему? Как все, по праздникам и так, когда что случается.
— То есть довольно часто?
— А кто сейчас не пьет? У кого денег нет и кому не подают, — бойко ответила Глотова.
— Савельева показала, что в то утро вы еле держались на ногах.
— Савельева врет из-за того, что мы часто с ней ругались.
— Товарищ председательствующий, разрешите вопрос к Савельевой?
— Пожалуйста.
— Савельева, были у вас ссоры с Глотовой?
— Она путает меня со своей золовкой.
— Тише, тише! Я удалю из зала тех, кто пришел сюда повеселиться, — предупредил судья, — Савельева, вы утверждаете, что никогда не ссорились с Глотовой?
— Нет, почему же? По работе ругались, так там с кем не сцепишься из-за того же силоса. Но зла у меня на нее не было.
— А сейчас?
— А сейчас как я к ней могу относиться, если она зазря парня топит.
— Продолжайте, адвокат.
— Глотова, вспомните, где и с кем вы встречали свой день рождения?
— Ну, на ферме, выпили немного с Серегиным, — после небольшой паузы ответила Глотова.
— На ферме, с Серегиным. А почему не дома?
— Дома вечером гуляли.
— А днем или утром, так сказать, предварительно?
— Ну так.
— И в каком месте?
— В насосной, — нехотя призналась Глотова.
— На вопрос прокурора вы ответили, что работникам ГАИ сразу показали на Белозерова. Почему вы не назвали его фамилию, когда вас вытаскивали из трактора. Вспомните, что вы кричали тогда?
— …Что тракторист убежал…
— Тракторист убежал. Хорошо. Но ведь вы утверждаете, что ехали с Белозеровым. А он скотник. Как вас понимать?
Глотова нервно теребила платок.
— Свидетель, отвечайте на вопрос адвоката, — потребовал судья.
— Не знаю, почему так сказала… Видно, себя не помнила.
Зал осуждающе загудел.
— Попрошу соблюдать тишину! — пресек возмущенный ропот Миронов.
— Вы сказали, Глотова, что не пошли утром на ферму из-за того, что ждали гостей. Они приехали? — продолжал допрос Камаев.
— Не-е-т, — не понимая, куда клонит адвокат, протянула Глотова.
— Ваш муж говорит, что вы были больны. Кому верить?
— А что он знает, муж?
— Он не знал, что вы ждете гостей?!
Свидетель, мешкая, вытирала с лица пот.
— Отвечайте же, Глотова! — снова вмешался судья.
— Может, и не знал, а может, просто соврал — не хотел о гостях говорить и сказал, что я заболела.
— В какое время вы пришли на ферму?
— Около одиннадцати…
Движение в зале.
— Нет, позднее, в двенадцатом.
— Вы видели там Савельеву?
— Нет.
— Почему же? Она была на ферме.
— Может, и так, но я ее не видела.
— За что вас обсуждали на собрании?
— За пьянку! — с вызовом ответила Глотова.
— За пьянку на ферме с мужем и Серегиным двадцать восьмого апреля?
Глотова молчала.
— Вы показывали, что просили у Белозерова лошадь, чтобы привезти силос. Вы были в состоянии нагрузить его?
Глотова молчала.
Камаев был удовлетворен. Два важнейших свидетеля допрошены, и если одна из них, Глотова, давала путаные показания и вызвала недоверие не только у слушателей — возмущенный ропот неоднократно проносился по залу, — но и у суда, то другая, Савельева, не погрешила и на йоту.

4.

Белозеровы возвращались домой пешком.
— Не будем ждать автобуса, — сказала Анна Никифоровна. — И так голова пудовая, да еще бензин нюхать. На своих двоих доберемся, на воле-то вон как благостно.
Анна Никифоровна бывала в судах и прежде, да и в тот злополучный день ездила в Богданович послушать интересное дело. Его отложили, и она хотела вернуться домой, но соседка уговорила остаться на другой процесс. Эх, знать бы, где падать и куда соломку подкладывать! Обернулась бы сразу — все по-другому могло выйти. Привела бы свадьбу к Серегину: смотрите, люди добрые, смотрите на него и на моего Вовку, узнавайте, кто бежал от трактора. Лохмы свои Серегин еще не успел изничтожить, одежа на нем та же была и обувка. Признали бы его, не отвертелся! И по следам можно было все установить: пустить ученую собаку или приложить сапоги Серегина. Грязь была, следы остаться должны и знаткими быть. Думая так, Анна Никифоровна и до другого дошла: опростоволосилась она, тетеря старая, ой как опростоволосилась! Могла кривду на правду и вечером вывести — Вовку показать людям догадалась, а сводить их к Серегину на ум не пришло. Успокоилась, что сына не признали! От запоздалой догадки этой в жар ее бросило, будто плеснул кто рядом ковш холодной воды в раскаленную докрасна банную печурку.
— Что наделала-то я! — простонала Анна Никифоровна и остановилась.
— Ты что, мам? — спросил сын.
— Та-а-к… Вспомнила одну поговорку: «У бабы волос длинен, а ум короток». Знаешь такую?
— Слыхал.
— Ну, раз слыхал, то пойдем дальше.
Не призналась в своей оплошке. Что после драки кулаками махать и на Вовку лишнее наваливать? Тонкий еще, гибкий.
Убедилась ноне, что на судах хорошо быть, когда они тебя прямо не касаются. А если сердце в кулак зажато, если допрос каждого свидетеля душу переворачивает, тогда совсем другое дело.
Адвокат сказал, дня три суд продлится, и снова ничем не обнадежил: «Рано предсказывать, Анна Никифоровна, потерпите». А терпеть-то каково? Ладно, устою, неожиданно решила Анна Никифоровна, хоть три, хоть все пять дней эта мука будет, и мешок каждый день стану в суд таскать: если первый раз взяла, то надо до конца — так велит примета!
— Мама, — неожиданно заговорил сын, — свидетели будут показывать, что тракторист во двор Казаковых забежал. Помнишь, когда читали дело, там есть об этом.
— Ну?
— И они говорят, что дом этот на правой стороне переулка, а Серегина — на левой, наискосок, и если бы он перебегал к своему дому, они видели бы. Я вчера ходил и смотрел с того места. Оттуда только головы видны, если кто по улице Свободы проходит. А если еще дальше к речке спуститься, так тебя и совсем заметить нельзя. Переулок же на горе, мама!
— Знаю.
— Так скажи об этом Александру Максимовичу.
— Говорила, — думая о своем, вздохнула Анна Никифоровна.
— А он?
— Сказал, что это ему известно.
— Он же слепой!
— Ну и что? Съездил, поди, и ему все обсказали, Я ему много что рассказывала, но он больше нас с тобой ведает. Люди правильно говорили — усердный он, Александр Максимович-то, и защитит он тебя, обязательно защитит.
Успокаивала сына и жалела: молчит он, молчит, а думки тоже вокруг одного вьются. Да и как иначе? А чья, ее или его, ноша тяжелее, попробуй разберись. Ее, поди, все-таки. Материнскому сердцу всегда больнее достается, а годы такие, что малую беду и ту на рысях не проскочишь, большая же — того и гляди под корень срубит. И правда, не свалиться бы, тьфу-тьфу, не ко времени.

Назад Оглавление Далее