Творчество

Часть IV. Снова научиться жить | Ты изменил мою жизнь

28

– Месье Поццо, хватит, сейчас же вставайте!
– Я хочу побыть в тишине, Абдель, оставь меня, прошу.
– Вы уже давно лежите в тишине. Хватит. Нравится вам это или нет, мне насрать. Одеваемся и выходим… К тому же я знаю кое-что, что вам понравится.
– Делай, что хочешь…
Поццо вздыхает. Поццо отворачивается туда, где не видно мелькающих рук, где ни с кем нельзя встретиться глазами. Где нет говорящих ртов. Он их просто переключает, как телеканалы.

* * *

Я больше не называю его «Поццо» с подразумеваемой строчной буквы – даже глубоко про себя. Он ведь не вещь, не животное, не игрушка, не кукла. Человек передо мной страдает и смотрит только внутрь себя, в свои воспоминания, на то, кем он больше не станет никогда. Я верчусь, как дьявол, танцую кукарачу, заставляю Лоранс вопить, подкарауливая ее, – но Поццо не обращает на меня внимания.
Что я вообще тут делаю. Он мог бы спросить у меня, почему я все еще здесь. Я сам себя об этом спрашиваю….
Нет, ему я скормил бы какую-нибудь хрень.
Я бы ответил ему, что остаюсь ради удобного канапе в стиле Луи-Филиппа в его комнате, откуда я не выхожу после смерти Беатрис. Квартиру под крышей я сдал подружке, и никто об этом не знает. Я человек порядочный, и, кроме того, она мне по нраву, поэтому я не стал брать с нее много. Сколько. Тысячу франков в месяц.
Гораздо ниже рынка..
Я бы ответил, что остаюсь ради «ягуара». И что я очень хочу, чтобы ему стало лучше, хотя бы немного, – тогда я смог бы уходить по ночам и возобновить свои ночные вылазки. «Ягуар» притягивает женщин как магнит. Я знаю, что среди тех, кто в него запрыгивает, я не встречу свою Беатрис. Тех, кто в него садится, интересуют только деньги.
Мы даже не знакомимся, это и не нужно. Как только дело сделано, я посылаю их на, чувствую себя засранцем и весьма тем горжусь..
– Это тачка моего босса. Если хочешь, подброшу тебя до метро…
Я бы ответил, что остаюсь, потому что мне нравится обедать в крутых ресторанах – крошечные порции за две тысячи франков, – а выходя оттуда, покупать себе греческий сэндвич на углу и с чавканьем пожирать его.
Я бы ответил, что остаюсь, потому что еще ни разу не слышал «Травиату» живьем и надеюсь, что он меня на нее однажды сводит (он как-то дал мне послушать отрывки и рассказал сюжет; тоска зеленая, я чуть не сдох от скуки).
Я бы ответил, что остаюсь, потому что мне охота развлекаться, ведь я-то жив. Жизнь дана, чтобы веселиться, а это проще делать, когда есть деньги. И, кстати, деньги-то у него есть, и он тоже жив!
Я бы ответил, что остаюсь ради его денег. Впрочем, так думает большинство его друзей, и далеко не все из них это скрывают. Так жаль разочаровывать столь убежденных людей, забальзамированных в собственных мнениях. Дивное зрелище!

* * *

Поццо бы снова спросил:
– Абдель, почему ты все еще тут?
Но я бы не ответил, что остаюсь ради него. Ведь мы все-таки не собаки.

* * *

Я одел его в жемчужно-серый костюм «Черутти», синюю рубашку, золотые запонки и галстук с кроваво-красными полосками. И каплю «Саваж» – туалетной воды, которой он пользуется уже тридцать лет, той самой, что любил его отец. Я причесал его и пригладил усы.
– Куда ты меня везешь, Абдель?
– Как насчет устриц? Страсть как хочется принять дюжину устриц…
Облизываюсь и поглаживаю живот. Он знает, что я терпеть не могу устрицы, особенно летом, когда они молочные. А мсье Поццо их обожает – с лимонным соком и соусом из лука шалот. За ними нужно ехать в Нормандию.
– Врубим музыку? Что бы вы хотели послушать, месье Поццо?
– Густава Малера.
Приложив под нос два пальца, я изображаю нацистские усики, немецкий акцент и яростно выкрикиваю:
– Густафф Малер?! Ach nein, herr Поццо! Вам не повезло!
Он слабо улыбается. Для начала уже неплохо.

* * *

«Ягуар» – тачка великолепная, но опасная. Скорости вообще не чувствуешь. Машина летит, парит, и ты ничего не замечаешь вокруг. По дороге в больницу Раймон-Пуанкаре в Гарше я не заметил, что «ягуар» мчится как взбесившаяся лошадь. Нам с месье Поццо было хорошо, мы слушали по радио какую-то симпатичную симфонию – из тех, что можно услышать в соцстрахе, когда им звонишь и ждешь связи с нужным спецом.
Но тут нам на хвост в районе моста Сен-Клу сели два мотоциклиста. Я заметил их в зеркало заднего вида. На спидометре сто двадцать семь километров в час. Всего-то. Месье Поццо сегодня в форме, и я прощупываю почву..
– За нами едут два копа, нас сейчас арестуют.
– Неужели, Абдель? Мы опоздаем.
– Не обязательно, месье Поццо. Изобразите, пожалуйста, как вы выглядите, когда у вас хреновый день.
Полицейские приближаются.
– Хреновый день… Что ты конкретно имеешь в виду?
Я корчу жуткую рожу, и он хохочет.
– О нет, месье Поццо, не смейтесь! Сейчас вы должны страдать! Давайте, я на вас надеюсь!
– Абдель, нет! Абдель!
Я сбрасываю скорость, включаю поворотник, съезжаю на обочину и опускаю стекло.
– Абдель!
– Три, два, один… Страдайте!
И больше не смотрю на него, боюсь засмеяться.
Я поворачиваюсь к копу, который осторожно подходит ко мне. Изображаю полную панику:
– Это мой босс, у него приступ! Он тетраплегик! У него гипертонический криз, я везу его в Гарш, и у нас нет времени, он вот-вот умрет!
– Выключите двигатель.
Я нехотя подчиняюсь, ударяя по рулю.
– Говорю вам, нельзя терять ни минуты!
К нам подходит второй полицейский. Он обращается к моему пассажиру.
– Месье, пожалуйста, опустите стекло. Эй, вы меня слышите!
– Как он опустит стекло? Вы знаете, что значит «тетраплегик»? Те-тра-пле-гик!
– Он что, парализован?
– И вы лидер, браво!
Полицейские смотрят на меня. Им не нравится мой тон, они чувствуют, что ситуация выходит из-под контроля, и злятся. Я искоса смотрю на месье Поццо. Он прекрасен. Уронил голову на плечо, привалился к окну, закатил глаза и… страда-а-а-а-ает. Месье выглядит совсем не так, как в те дни, когда ему действительно плохо, но об этом знаю только я..
– Послушайте, – спрашивает меня первый полицейский, нервничая, – куда вы везете его в таком состоянии?
– Говорю же, в больницу Раймон-Пуанкаре, в Гарш. Это срочно!
– Я вызову скорую.
– Нет! Слишком долго ждать, он не дотянет. Вы знаете дорогу в Гарш? Да? Отлично! Тогда поезжайте вперед, а ваш напарник поедет сзади. Вперед!
Я решительно завожу машину. После секундного колебания полицейские надевают шлемы и делают так, как я сказал. Мы едем в больницу на умеренной скорости, мотоциклисты держат в руках флажки и расчищают нам дорогу.
Месье Поццо слегка поднимает голову и спрашивает:
– И что, Абдель, это и есть твой план?
– Делайте, что вам сказали! Вы ведь собираетесь выступать на конференции инвалидов?
– О да.

* * *

На больничной стоянке я быстро вытаскиваю из багажника складное кресло, открываю пассажирское сиденье – и, не выходя из роли подающего надежды театрального дарования, грубо обрываю одного из мотоциклистов, который предлагает мне свою помощь:
– Нет-нет, дружище: он хрупкий, как яйцо!
– Хр-р-р, – издает месье Поццо.
Я осторожно качу кресло к входу в отделение скорой помощи, крикнув полицейским:
– Отлично, вы можете ехать! Если он не умрет, я не подам на вас жалобу!
Дождавшись, пока они скроются из виду, мы выходим обратно на улицу, чтобы зайти в здание через центральный вход и все же попасть на конференцию. Поццо смеется так, как не смеялся уже много недель.
– Ну, и кто тут лучший?
– Ты, Абдель, как обычно, ты!
– А, кстати! Было совсем не похоже, что у вас криз! Что за рожи вы корчили всю дорогу?
– Абдель, ты уже видел «Травиату»?
– Нет. Но сюжет я знаю, спасибо большое.
– Я изображал Виолетту…
И он поет: «Gran Dio! Morir si giovene…»[26]

29

Время жизни тетраплегиков считают, как у собак: год за семь. Филипп Поццо ди Борго разбился три года назад, тогда ему было сорок два. Три раза по семь – двадцать один. Значит, в 1996 году ему должно быть шестьдесят три. Однако он не похож на Ажеканоникса, тощего убогого старикашку из комиксов про Астерикса.
Граф Поццо ди Борго держится как власть имущий, и духу в нем – как у двадцатилетнего..
– Месье Поццо, вам нужна женщина.
– Женщина, Абдель? Моя умерла, ты забыл?
– Надо найти другую. Конечно, это не то же самое, но лучше, чем ничего.
– Но что мне с ней делать?
– Будете с ней говорить, как Сирано де Бержерак с Роксаной.
– Браво, Абдель! Вижу, что мои уроки литературы не пропали даром.
– Вы учите меня читать, я учу вас жить.

* * *

Я привел к нему своих подружек. Аишу, например, – маленькую брюнетку с огромной грудью, секс-бомбу и опытную медсестру. Во время ее первого визита мы выпили по стаканчику. На следующий день я оставил их наедине. Еще через день она уже лежала в кровати Поццо. Некоторое время месье Поццо и она спали вместе.
Аиша не захотела ни денег, но подарков. Ей был просто интересен этот мужчина, который умел так хорошо разговаривать; и другого интереса у нее не было. Она совершенно не заблуждалась: они не были влюблены друг в друга, но провели вместе немало приятных минут. Аиша мирно спала, Поццо чувствовал ее дыхание, тепло ее тела, и это успокаивало его..
Были и другие – профессионалки из моего окружения, которые радовались возможности работать и отдыхать
одновременно. Я предупреждал их:
– С моим боссом нужно быть мягкой и разговаривать вежливо. Перед тем как войти, выплюнь жвачку и следи за своим языком. То есть хабалку выключи.
После смерти жены месье Поццо восстанавливался медленно. Очень медленно. Несколько раз я заставал его уставившимся в пустоту, его мысли блуждали где-то далеко. Он был всего лишь беспомощным наблюдателем. Несмотря на Аишу и пьянящие запахи его случайных спутниц, он чувствовал себя не намного лучше. Беатрис уже несколько месяцев как умерла, Лоранс уехала в отпуск, дети скучали в Париже.
Я предложил маленькое путешествие..
– Месье Поццо, у вас нет какого-нибудь дома на юге?
– Нет, кажется, нет… Ах да, есть ведь Ла-Пунта на Корсике. Наша семья несколько лет назад продала ее властям острова, но у нас осталась башня возле семейного склепа. Там можно остановиться.
– На кладбище? Класс!.. Других вариантов нет?
– Нет.
– Тогда в путь! Я соберу чемоданы.

* * *

В скотовозке нас – восемь человек (пришлось смириться, в «ягуар» мы все не влезли бы). Селин и дети, Виктор – племянник месье Поццо, его сестра Сандра и ее сын Тео. Жарко. Мы включаем кондиционер только время от времени, но никто не жалуется. Тетраплегики всегда мерзнут. Мы накрываем месье Поццо пледами, натягиваем на него шапки, шерстяное белье, но этого недостаточно.
Я насмотрелся этого в Морбиане – точнее, в Керпапе, в восстановительном центре, куда месье Поццо ездит на ежегодный осмотр: с первыми лучами солнца все подтягиваются к окнам и замирают. Сидя в машине, Филипп Поццо ди Борго старается держаться бодро, чтобы не расстраивать детей. Я знаю, он все еще оплакивает свою жену и немного ненавидит нас всех за то, что мы здесь, а ее нет.
Мы потеем, наши запахи смешиваются, но ему хотя бы не холодно..
Километры летят, но мы не превышаем скорость. Все засыпают, я борюсь со сном. Селин приоткрывает глаза и потягивается.
– Смотри-ка, въезжаем в Монтелимар… Может, остановиться и купить нуги?
Я бурчу, что мы никогда не доедем, если будем останавливаться ради каждого гастрономического каприза.
Селин молчит. Думаю, она обиделась. И вдруг она говорит:
– Абдель, смотри, дым! Это нормально?
Я гляжу по сторонам, но ничего не вижу.
– Что там, лесной пожар?
– Нет, дым из-под капота! Странно, правда?

* * *

Пипец котенку: мотор кирдык. Я уже давно хотел избавиться от этого фургона – ну и чего, мечты сбываются. Машина торчит на разметке, запрещающей остановку, я – один с четырьмя детьми, двумя женщинами и одним тетраплегиком, август, сорок градусов в тени и около двухсот километров до Марселя, откуда мы через четыре часа должны отплыть на Корсику.
Короче, все просто за-ши-бись… А они улыбаются и подшучивают надо мной. Я забыл проверить уровень масла или воды. Или того и другого. Но стараюсь не впадать в панику:.
– В бардачке должен быть договор страховки. А, вот он! Надо же… Вы будете смеяться, он заканчивается через неделю. Хорошо, что мы не сломались на обратном пути…
Босс смеется:
– Все так, Абдель. Значит, мы все еще застрахованы и можем ехать!
Я достаю мобильный телефон (в то время они уже были достаточно распространены) и сначала пытаюсь вызвать эвакуатор, потом – дозвониться в службу проката автомобилей. Хрен там. Разгар лета, и в Монтелимаре, как и повсюду, полно туристов, свободных машин нет. Я связываюсь с фирмой-производителем, кричу в телефон, что нельзя оставлять тетраплегика на обочине.
Выдаю им свою знаменитую фразу:.
– Он – тетраплегик. Вы знаете, что это такое? Те-тра-пле-гик!
В машине, из-под капота которой все еще поднимается дым, все смеются.
– Абдель, почему ты нервничаешь? Разве тут плохо, на шоссе в стране нуги?
Производитель предлагает оплатить путь от Монтелимара до Марселя на такси. Но в Монтелимар мы должны добраться самостоятельно. Кстати, вот и эвакуатор подъехал. Все на борт! Однако шестидесятилетний механик, жертва местной кулинарии – вы только посмотрите на его талию! – чего-то торгуется:
– К себе я могу взять только двоих или троих! Остальные – извините! Так же нельзя!
– Мы можем остаться в фургоне.
– Нет, месье, это запрещено. Так же нельзя!
Я тащу его за воротник к двери машины и показываю ему кресло.
– Вы хотите, чтобы я двадцать километров толкал его по шоссе?
– Нет, месье. Так тем более нельзя!
– Ну, раз тем более – тогда грузимся!
Александра, Виктор и Тео залезают в кабину эвакуатора, механик начинает поднимать фургон на платформу. Месье Поццо мы оставляем внутри. Летиция, Робер-Жан, Селин и я пытаемся удержать его кресло. Мы равномерно покачиваемся, хотя до моря еще далеко… Дети просто валяются от смеха. Они передразнивают механика: «Так же нельзя, так же нельзя!» Это станет нашей любимой фразой на все время отпуска.
Месье Поццо тоже смеется от души..

* * *

И вот мы прибыли в марсельский порт. Как раз вовремя: корабль отходит через двадцать минут. То есть должен отойти… Я только что расплатился с двумя таксистами, и они уезжают в тот самый момент, когда я слышу обеспокоенный голос Селин:
– Вам не кажется, что тут маловато народу? Все уже на борту? Но на палубе никакого движения…
Чистая правда. Желто-белый пакетбот выглядит совершенно покинутым. На набережной, кроме нас, никого, а рампа для погрузки автомобилей поднята… Я бегу в портовое управление – но вскоре возвращаюсь к нашей маленькой группе, сидящей в тени склада.
– Вы будете смеяться, управление закрыто.
– Как?! А там что-нибудь написано?
– А то. Судоходная компания объявила бессрочную забастовку.
Все замирают, разинув рты. Потом Виктор тихо говорит:
– Так же нельзя!

* * *

Я позвонил в агентство, которое продало нам билеты, и нам предложили отправиться в Тулон – оттуда мы сможем отплыть. Семьдесят километров… м-да. Я попытался вызвать такси. Безуспешно. Тогда я отправился пешком на вокзал, чтобы добыть не одно, а два такси. Та же фигня. И те, кто приехал на поезде, тоже обломались.
Я вернулся в центр города, углубился в узкие улочки, похожие на те, что ведут в алжирскую касбу[27]. Поговорил по-арабски со стариками, жевавшими табак на пороге дома, и наконец нашел человека, готового нам помочь – причем за никакие деньги..

* * *

Представьте себе лица моих спутников, когда они увидели, как мы въезжаем в порт… Наш шофер оказался счастливым владельцем универсала «пежо 305» – настолько ветхого, что он вообще не имел права покидать стоянку.
– Абдель, мы ведь на нем не поедем? Ты ведь это не серьезно?
– Убийственно серьезно, дорогая Летиция! Если только ты не хочешь остаться здесь.
– Нет, ты реально больной! Я не поеду! Лично я не поеду!
Девочка-буржуа до кончиков ногтей (разумеется, наманикюренных, ведь ей уже пятнадцать лет!) пытается закатить истерику. Она в совершенном ужасе. Ее папа осторожно спрашивает:
– Абдель, бог с ним, с комфортом, но как ты собираешься затолкать восемь человек в эту машину?
– Девять, месье Поццо, девять! Вы забыли шофера.
У нас все получилось. И даже Летиция выжила.

30

Такие сцены всегда смешны, когда смотришь на них в кино. Хотя – смеются-то зрители, а не персонажи. Когда все едут вот так, набившись битком, самое время свести счеты. Наружу вылезают все мелкие обиды и обвинения, все, что скрывалось на самом дне души.
Они могли бы взяться за меня, назначить меня крайним, поскольку я был шофером скотовозки, осыпать упреками за то, что слишком рано отпустил такси, за то, что у них нет бутылок с водой. В конце концов, отправиться в отпуск – это была моя идея. Но никто из них не сказал ни слова о том, что путешествовать таким вот образом не слишком приятно.
Как и в фургоне, где все безропотно переносили жару, они стали смеяться. Ради своего отца, брата и дяди, который не жаловался. Ради месье Поццо, который первым начал потешаться над преследовавшими нас неудачами. Дорога из Парижа в Марсель утомила его гораздо больше, чем нас. Ему досталось в шумном и тряском фургоне, он терпел наши крики и усталость, подвергая свое и без того хрупкое здоровье опасности.
Месье Поццо смотрел на нас так, словно жизнь снова доставляла ему удовольствие. Жизнь с нами. Со всеми. Не только с членами семьи..
Год назад я случайно попал в его дом и остался там, не принимая никакого решения. Против всякого ожидания, я вел себя с ним как настоящая сиделка: переворачивал страницы газеты, ставил диск, который он хотел послушать, возил в любимое кафе, размешивал сахар в кофе и подносил чашку к его губам. Все мое тело, все поступки, сила и радость моей жизни были направлены на то, чтобы восполнить всё, чего ему не хватало.
В течение нескольких недель, предшествовавших смерти Беатрис, и нескольких последующих, я ни на миг не оставлял его одного. Слово «работа» значит для меня не то же самое, что для серьезного чувака, который боится потерять ее – и возможность оплачивать счета. Мне наплевать на охрану труда. Всю дорогу мне хватало непочтительности, чтобы уйти, когда вздумается, просто кивнув на прощание.
У меня не было определенных рабочих часов, у меня больше не было личной жизни, я даже с друзьями не виделся. Они стали мне безразличны. Я остался, но почему. Я не был ни героем, ни монахом. Я остался потому, что мы все-таки не собаки….
Я пережил трудные часы, предаваясь тем же размышлениям, что и во время моего заключения во Флери-Мерожи: ситуация была сложной, я не владел ею, но знал, что однажды она разрешится. Надо только подождать.
И вот несколько недель спустя, стоя на набережной марсельского порта, напротив пакетбота, на котором никто нас не ждал, я почувствовал, что снова свободен.
Потому что месье Поццо, вновь попав в ловушку, сделал выбор в пользу жизни.
И тогда, находясь рядом с этим человеком, которому хватало доброты, чтобы смеяться, я понял, что нас связывает нечто другое, не только работа. Ничего общего с подписанным контрактом или моральными обязательствами.
От приятелей, как и от родителей, я скрывал то, в чем не хотел признаваться даже самому себе. Я говорил, что остаюсь рядом с боссом, чтобы пользоваться его щедростью, путешествовать с ним, жить в комфорте среди обитой бархатом мебели и разъезжать на спортивном автомобиле. И это тоже, конечно, но не только это….
Думаю, что я полюбил этого человека, и он отвечал на мою привязанность.
Лучше разбиться на параплане, чем признаться в этом.

31

Я сопровождаю месье Поццо повсюду. Абсолютно повсюду. Теперь, когда он немного оправился после смерти жены, мы вновь обходимся без медсестры и сиделки. Я научился делать все, что нужно: лечить пролежни, срезать омертвевшую кожу, вставлять зонд. Отвращения я не чувствую. Мы все устроены одинаково. Но на то, чтобы понять, что такое его боль, мне потребовалось время.
Я никогда не лил воду из чайника ему на ноги, как мой персонаж из фильма «Неприкасаемые»: месье Поццо ничего не чувствует, ладно, я понял. Но тогда почему он так кричит. Он чувствует боль от того, что в его теле что-то не работает. Кажется, это что-то вроде нервных окончаний. Единственная связь, которая соединяет его сознание с телесной оболочкой, – это боль, а не удовольствие.
Не повезло….

* * *

Наконец мы добрались до Корсики. Я рассчитывал, что мы поселимся в богатом доме, которых там полно, – в одном из этих, напоминающих груду старинных камней, с бассейном, который время от времени заполняется водой… Но вместо этого оказался в разрушенном замке в горах Алаты, возле Аяччо. История этого места меня заворожила.
Замок был построен из остатков дворца, некогда стоявшего в саду Тюильри и сожженного коммунарами (если я правильно помню, так назывались именно эти революционеры) в 1871 году. Десять лет спустя, когда он был уже полностью разрушен, прадед господина Поццо купил эти камни, перевез на Корсику и построил точно такой же дворец.
Представляю себе эту стройку. Хотя что тут представлять – ведь я вижу, как здесь все заново отстраивается сейчас….
В замке начали чинить крышу. Мне кажется, что рабочих маловато и это затянется лет на десять. Мы живем в башне по соседству; чтобы попасть туда, нужно пройти по подвесному мосту. Настоящее Средневековье. Я подшучиваю над господином Поццо, называю его Годфруа де Монмираем. Он не смотрел «Пришельцев»; думаю, французские комедии ему не очень-то по нраву..
Его предки похоронены в часовне в нескольких сотнях метрах от нас. Мсье Поццо говорит, что для него там тоже есть место. Что оно его ждет…
Измученный путешествием, полным волнений и неурядиц, месье Поццо в конце концов заболел. Блокада мочевого пузыря, от которой невозможно избавиться. Три дня и три ночи он страдает так, как никогда. На стройке рабочие грохочут молотками. Время от времени они прерываются, удивленные громкими криками, доносящимися из башни.
Я никогда раньше не слышал, чтобы человек так рыдал..
– Давайте в больницу поедем, а?
– Нет, Абдель, пожалуйста! Я хочу остаться дома. Не могу пропустить праздник.

* * *

Мы хотели пригласить людей из соседней деревни. Три месяца назад они оплакивали Беатрис, и граф хочет их поблагодарить. Однако месье Поццо прикован к постели, и обезболивающие не действуют. Ему могут помочь только в больнице. Но он туда не хочет, и я уступаю. Дети чувствуют себя в Ла-Пунте как дома, они часто приезжали сюда всей семьей.
Месье Поццо вспоминает о Беатрис – в этом месте, так тесно связанном с историей. В том числе и с их историей. И я не собираюсь мешать ему..
Остается лишь верить, что я сделал все, что было нужно. Утром того дня, на который был назначен праздник, боль ушла. Мы готовим барбекю на североафриканский манер. Я нашел барашка, разделал его и зажарил, как верный средневековый слуга. Из Алаты прибыли певцы. Они поют на разные голоса, встав в круг, друг напротив друга, приложив руки к ушам.
Их торжественные голоса разносятся среди деревьев. Нужно быть реальным уродом, чтобы не восхититься ими. Даже на меня это производит впечатление… Праздник великолепен, сеньор сидит в своем кресле, избавившись от физической боли и немного – от душевной..

* * *

Мы больше не расстаемся.
Я везу месье Поццо к докторам в Бретань – в Керпап, в восстановительный центр, где он находился после аварии. Приехав туда, он весело говорит персоналу:
– Пропустите доктора Абделя.
Я сопровождаю месье Поццо во время обедов, на которые он приглашен. В ресторанах я передвигаю стулья и столы и прошу подавать блюда таким образом, чтобы он мог есть, не теряя достоинства. Иногда меня, сиделку, забывают обслужить. Месье Поццо вежливо указывает метрдотелю на его промах.
Однажды в воскресенье мы ужинали в самой обычной семье. Мальчики в темно-синих костюмах и белых рубашках, девочки – в плиссированных юбках и блузках с кружевными воротничками. Они произносят что-то вроде молитвы перед тем, как приняться за еду.
Меня разбирает безумный смех. Я шепотом говорю:
– Как семья Ингллз!
Месье Поццо в панике смотрит на меня:
– Абдель, перестань! И что это за семья Ингллз?
– Надо заняться вашим образованием! Это из «Маленького домика в прериях»!
За столом это услышали все. На меня возмущенно смотрят. Месье Поццо был так добр, что не стал извиняться за мою выходку.
Я хожу с ним на ужины, которые устраивают люди из его окружения. Они знают не так много арабов, за исключением, может быть, своих домработниц. Расспрашивают меня о моей жизни, о планах и стремлениях.
– Какие стремления? У меня их нет!
– Абдель, но у вас такой интеллигентный вид! Вы работаете и могли бы многого добиться.
– Я приношу пользу. И это хорошо. Вы все должны попробовать, и тогда выражение ваших лиц станет намного лучше!
По дороге домой месье Поццо делает мне выговор:
– Абдель, из-за тебя они будут считать всех арабов лентяями и станут голосовать за Ле Пена и Национальный фронт.
– Можно подумать, они для этого ждали только знакомства со мной!

* * *

Открытие Международной ярмарки современного искусства. Босс, который был когда-то коллекционером, получил приглашения от нескольких галеристов на закрытый вернисаж, где не будет толпы. Типа для своих людей, ага. У этих своих изо всех пор сочатся деньги и презрение. Ну и снобы же они – почти все.
Посреди стенда на полу лежит толстый ковер, занимающий один квадратный метр. Ух ты, красный коврик. Зачем он здесь. А. Тут сбоку маленький ярлычок: по ковру нельзя ходить, но его можно гладить рукой. И получается произведение искусства – до тех пор, пока другая рука не изменит получившееся или не сотрет.
Вот же ж надувалово. Нет, я тоже погладил, но не для того, чтобы поиграть в художника. Я тут нули на этикетках считаю. Тут искусства на сотни тысяч долларов. Обалдеть!.
– Абдель, тебе нравится?
Месье Поццо увидел мой озабоченный вид, и это его забавляет.
– По чести говоря, отвезу-ка я вас в Сен-Маклу и куплю ту же… ну, живопись за пять франков штука! И вдобавок вы сможете выбрать это любого цвета, какого захотите!
Мы продолжаем экскурсию по арто́вой грабиловке. На конце длинного металлического стержня торчит клубок синей шерсти. Это чего, чтобы собирать пыль по углам. Старый диапроектор громко щелкает каждые пять секунд, и на стене появляется черно-белое изображение пляжа. Вот это – искусство. Все слайды испорчены, даже сисек ни фига не видно.
На холсте пересекаются разноцветные полоски. Здесь, там, повсюду треугольники, самые разнообразные формы, каракули… Я пытаюсь разглядеть хоть что-нибудь – сюжет, животное, человека, дом, планету… Кручу головой туда-сюда, наклоняюсь вперед, выглядываю между собственных коленей. Но ни хрена не вижу..
– Абдель, это лирическое абстрактное искусство.
– Лирическое – как музыка?
– Да, как музыка!
– Ага… Именно такой эффект эта штука на меня и производит! То есть – никакого! А сколько стоит эта… ну, вещь? Скока-скока?! Да они тут… Даже вы не можете это купить.
– Нет, могу.
– Ну ладно, но вы ведь этого не сделаете? Месье Поццо, предупреждаю: не рассчитывайте, что я вобью гвоздь и повешу это на стену, чтобы оно мозолило глаза с утра до вечера.
Нет, он этого не купит. Месье Поццо бережет денежки для комодов. То есть мы реально ездим на аукционы, где продают комоды. Откуда у него эта мания. Конечно, если у тебя квартира площадью четыреста пятьдесят квадратов, ее надо чем-то обставлять. Он охотится за комодами на распродажах, аукционах Друо или где-нибудь еще – и если плохо себя чувствует, то отправляет меня вместо себя.
Обычно потом он об этом жалеет: я всегда покупаю то, что он хочет, но частенько переплачиваю. Он вздыхает и упрекает себя за излишнюю доверчивость. А я валяю дурака:.
– Но, месье Поццо, мы не могли его упустить! Он мне так понравился!
– Абдель, хочешь, мы поставим его в твоей комнате?
– О, ни в коем случае!.. Он очень милый, но я не могу себе этого позволить. Как же вы будете без него?!

32

Меня берут, когда я еду на «ягуаре». Я не превышал скорость, не жарил на красный. Двое полицейских в штатском, врубив «люстру» и воющую сирену, прижали меня к тротуару. Им вполне достаточно того, что они увидели в шикарной тачке небритого, плохо одетого араба. Я и пикнуть не успел, как уже лежал на капоте..
– Эй, осторожнее! Краску поцарапаете! Это машина моего босса!
За моей спиной раздается смех:
– Откуда у тебя босс?
– Я – шофер и его сиделка. Он – тетраплегик. Знаете, что это такое – тетраплегик? Это… тетраплегик! Можете позвонить ему, если хотите. Его зовут Филипп Поццо ди Борго, он живет в XVI округе, на улице Леопольда II. В договоре страховки есть номер телефона, договор в бардачке.
Они оставили меня в покое, но я все еще чувствую наручники, сковывающие руки за спиной, и их ненавидящие взгляды. После проверки они отпустили меня, швырнув в лицо документы на машину.
На следующее утро месье Поццо смеялся над моим маленьким приключением:
– Итак, Айртон-Абдель Сенна-Селлу, ночью меня разбудили полицейские! Они не были грубы с тобой?
– О, что вы. Просто ангелы!

* * *

И все-таки я раздолбал «ягуар». Сколько раз уже говорил, что это – опасная машина: в ней совсем не чувствуешь скорости. Ну и у Орлеанских ворот я не вписался в загиб. По «скорой» – в рентгенологию, там провел ночь. Ну а «ягуар» отправился прямиком на свалку. Я вернулся домой, поджав хвост.
– Айртон-Абдель, сегодня ночью меня опять разбудили полицейские…
– Сожалею, но это все, что осталось от машины. – Я протянул месье Поццо ключи.
– Ты сам в порядке?
Он просто ангел.

* * *

Я снова сопровождаю месье Поццо – на аукцион авто класса люкс: надо же найти замену разбитому «ягуару». Мы решили позволить себе темно-синий «роллс-ройс сильвер спирит» – шикарный, двести сорок лошадиных сил, бежевая обивка и приборная панель из дорогих пород дерева. Когда заводишь мотор, на ней, как по волшебству, загорается индикатор.
Машину можно сравнить с крылатой сиреной. В начале торгов я тянул руку сам. Затем распорядитель стал понемногу понимать те знаки, которые месье Поццо делал головой. Понадобилась пара дней, чтобы все оформить. Приятель подвез меня до Порт-де-ля-Шапель, а обратно на улицу Леопольда II я вернулся уже один, за рулем этого сокровища..
Мы сделали круг по Елисейским Полям и, не останавливаясь, прокатились вдоль набережных Сены. Доехали до Нормандских ворот, наслаждаясь тишиной, царившей в машине, несмотря на высокую скорость.
– Прекрасно, да, Абдель?
– Да! Ничего прекраснее и быть не может!
– Ты ведь будешь осторожен с ней?
– Само собой!
Каждый вечер у въезда в Богренель мои приятели сомневаются в психическом здоровье моего босса:
– Он чокнулся, если решил доверить ее тебе!
Я катаю всех подряд, словно в ярмарочный день на карусели. Отец замирает в салоне, мать отказывается садиться в машину:
– Это не для таких людей, как мы!
Я говорю ей, что не знаю, что это – «такие люди, как мы». И не понимаю, почему «это» не для меня, Абделя Ямина Селлу. Она смеется:
– Абдель, но ты не такой, как мы!

* * *

Она права. Я думаю только о себе. Использую окружающих, пускаю пыль в глаза, кручу с женщинами ради собственного удовольствия, навожу страх на буржуа, презираю моего брата – но мне нравится жить у месье Поццо. Я играю с Филиппом Поццо ди Борго, как ребенок с родителями: ставлю опыты, исследую границы дозволенного, не нахожу их и продолжаю искать.
Я настолько уверен в себе, настолько самоуверен, что не замечаю, как месье Поццо ненавязчиво пытается изменить меня..

33

Няня Селин покидает нас. Она хочет завести детей, и ей поднадоело быть кухаркой, готовить для двух подростков, которым не нравится ничего, тетраплегика, постоянно сидящего на диете, и араба, фанатеющего от греческих сэндвичей. Прощай, Селин. На несколько дней вахту на кухне принимаю я. Все проходит сносно.
Кроме разве что одного: три уборщицы увольняются одна за другой, задолбавшись постоянно прибираться за мной на кухне – утром, днем и вечером… Мы взяли Джерри, филиппинца, которого рекомендовало нам агентство по найму. Но этого персонажа сразу надо было гнать поганой метлой от стиральной машины. Он выстирал все костюмы босса на режиме сорок градусов.
Результат оказался удручающим. Одетый в костюм от Диора, последний из уцелевших, месье Поццо стоически созерцает лохмотья, которые Джерри развесил в гардеробе – так, словно ничего не произошло..
– Абдель, в гостиной есть статуэтка работы Джакометти. Ну, знаешь, такой высокий кусок металла, рядом с библиотекой? Может, нарядить ее в пиджак от Хьюго Босса? Думаю, он ей теперь будет в самый раз…
– Ничего, месье Поццо, забейте. Там, куда мы собираемся, вам понадобится только толстая вязаная шапка.

* * *

Все дело в том, что мы снова отправляемся в путешествие. Тетя Элиана, маленькая, очень тихая и часто навещающая нас после смерти Беатрис женщина, решила поручить Филиппа заботам квебекских монахинь. Она снюхалась с кузеном Антуаном, ударившимся в религию, и они выдвинули серьезный аргумент: упомянули «терапию любовью»..
– Месье Поццо! Терапия любовью! Это именно то, что вам нужно, я всегда говорил!
– Абдель, мне кажется, что мы имеем в виду не одно и то же…
Лично мне сразу же понравился предложенный план. Как обычно, я не услышал то, что нужно: монастырь, уединение, курс лечения, монахини-капуцинки… Все это я пропустил мимо ушей. Я всегда считал Квебек продолжением Америки, где люди отличаются особенно хорошим вкусом – то бишь говорят по-французски. Представлял себе огромные просторы, все суперсовременное и себя в окружении Бетти Буп[28], Мэрилин Монро и гигантских порций картошки фри.
Да еще любовь в придачу. Лоранс, верная секретарша месье Поццо, тоже приглашена: она увлекается духовностью, медитациями и прочей чепухой. Лоранс хочет «принести покаяние», как она выражается. Покаяние. За что? Всегда знал, что она мазохистка. Симпатичная, но мазохистка….

* * *

Мы приземляемся в Монреале, но к монахиням отправляемся не сразу. Было бы жаль не осмотреться сначала, правда. Обожаю здешние рестораны. Повсюду шведский стол. Чтобы не сойти за обжору, делающего несколько подходов, я просто беру подносы с едой – целиком – и ставлю их на наш стол. Месье Поццо все еще не отказался от мысли научить меня приличным манерам – и вновь берется за мое воспитание:.
– Абдель, так не делается. Кроме того, ты толстеешь.
– Это только мускулы! Такие не у каждого есть…
– Верно подмечено.
– О нет, месье Поццо! Я чисто про Лоранс!
Мы взяли в аренду восхитительный бежевый «понтиак». Восхитительный – да, но тут полно таких. Тут вообще все одинаковое. Ну и пусть! Я ныряю в американскую мечту с канадским акцентом.
По дороге в монастырь босс просит притормозить и купить ему сигарет. Он боится, что там, куда мы едем, их не окажется. Я немного за него волнуюсь.
– Если у вас кончатся сигареты, я съезжу и куплю еще, не страшно!
– Абдель, попав туда, мы уже никуда не будем ездить. Мы подчинимся ритму монастырской жизни и будем следовать уставу – до тех пор, пока программа не завершится.
– Программа? Какая еще программа?! И что, мы целую неделю не будем выходить из гостиницы?
– Не из гостиницы. Из монастыря.
– Ну, это одно и то же! Итак, сколько пачек?
Я останавливаю «понтиак» у аптеки, покупаю для месье Поццо его дурь и возвращаюсь в машину. Открываю дверь водительского сиденья, падаю на свое место и поворачиваюсь к боссу. Он сменил цвет. И пол. Теперь там сидит огромная черная мамми.
– Я извиняюсь, но что вы сделали с маленьким белым чуваком, который сидел во-о-от тут минуту назад?
Она смотрит на меня, и ее брови ползут вверх, к самым корням волос, заплетенных во множество косичек:
– Ты, по ходу, совсем с кукушкой не дружишь. Ты кто ваще такой?!
В зеркале заднего вида я вижу еще один «понтиак», который стоит прямо позади нас. Там Поццо и Лоранс, черт ее подери, умирают от хохота.
Я чувствую себя очень глупо.
– Сударыня, извините! Мне очень, очень жаль. Я не хотел вас испугать!
– Испугать? Да ты совсем берега потерял, молокосос! Молокосос!
Она назвала меня молокососом. Надо было пересечь Атлантику, чтобы меня назвали молокососом. Поджав хвост, я возвращаюсь в нашу машину. Негритянка действительно не выглядела испуганной. Это так же верно, как и то, что она весит килограммов на пятьдесят больше, чем я. А месье Поццо еще говорит, что я толстею.
Мне пока есть к чему стремиться..

* * *

Монастырь похож на швейцарское шале: все деревянное, никаких решеток на окнах, озеро, лодки. Интересно, можно ли тут взять удочку напрокат. Филипп Поццо ди Борго – один из особых гостей: монахини, естественно, пускают к себе в монастырь только женщин. Как раньше в школе – девочки справа, мальчики слева.
Никакого смешения. Но тетраплегик – это нечто особенное… Мужская сила босса пострадала в аварии, и я считаю довольно неделикатным напоминать ему об этом. Меня допустили сюда в качестве «вспомогательного персонала». Я привык, мне слово «вспомогательный» даже нравится. У меня было время поразмышлять над его смыслом: например, в грамматике есть такая штука, как вспомогательный глагол, который сам по себе ничего не означает.
К нему нужно прилепить другой глагол, иначе никакого смысла не появится. А вот, например, я. Что я такое. Я ехал. Ел. Спал. Ладно. Пусть я – вспомогательный глагол, а месье Поццо – основной. Это он ездит, ест, спит. Но без меня у него ничего не получится. А монахини не понимают, что вспомогательный Абдель отличается некоторой независимостью в грамматике жизни.
Ну ничего, скоро поймут..

* * *

Мне отвели комнату на первом этаже, прямо возле комнаты босса – нет, никто не заставит меня признать, что это была келья. Машина на стоянке. Я спокоен, сегодня вечером мой глагол – «спать». Как только я уложу месье Поццо, выберусь через окно наружу и съезжу в ближайший город.
А пока я старательно играю свою роль. Как обычно, оказавшись в незнакомом месте, сначала осматриваюсь. Ставлю кресло босса у края прохода в церкви, прислоняюсь к столбу поблизости и принимаюсь вполглаза дремать. И осматриваюсь. Все дамы здесь выглядят как будто поломанными – физически, или морально, или и то и другое вместе.
Они зациклились на своем страдании – оно их не отпускает, вцепилось в них мертвой хваткой, и они пытаются избавиться от него с помощью молитвы. Что ж, все это меня не касается. Некоторые обречены сидеть в коляске, как месье Поццо. Смотрю на них – и ничуть не сомневаюсь, что если бы биржа труда направила меня к ним, то я бы ни у кого из них не остался.
Они действительно кажутся очень несчастными. Все предохранители сгорели, ни одной целой лампочки не осталось..
А у Поццо лампочка еще мигает. Этот парень не похож на них. Он – воин-философ, джедай из «Звездных войн»; с ним пребывает Сила.
В ресторане – нет, не надо мне тут говорить «трапезная» – не разговаривают. Жуют и одновременно молятся, такие тут правила. Блин пасхальный, а есть ли тут такая молитва, чтобы здешняя жратва на вкус похорошела, а. Когда я думаю, что в двадцати минутах отсюда есть кафе, где можно навернуть как следует!..
Мы с месье Поццо решили не встречаться глазами, ни в коем случае – иначе мы сразу же начинаем смеяться. Он читает мои мысли, а я его. Мы не слишком-то погружены в размышления. Одна женщина-пастор краем глаза смотрит на меня. Следит за происходящим. Если бы она не была такой чинной, я бы посадил ее в «понтиак» – и ну на всю железку, навстречу сумасшедшим квебекским ночам!.
Вот только я не могу выбраться из комнаты через окно. Оно не заперто на задвижку, на нем нет решетки, но пожарная металлическая лестница снаружи заканчивается прямо перед ним. Если здание загорится, то здесь будет только один погибший. За его душу помолятся и назовут его «святым Абделем»… Я попался. Тишина, мы затеряны где-то неподалеку от Квебека, кричит сова, храпит капуцинка, пожарная лестница накрепко привинчена к фасаду, и делать тут нечего – кроме как лечь и спать..
На следующее утро я подмигиваю женщине-пастору в коридоре. Она отвечает мне по-французски:
– Привет! Вы действительно приехали из Франции?
Это создание – одно из самых верных детей Божьих. Она регулярно ездит на подобные встречи – и на «ты» во всеми монахинями. Стоп, она говорит вслух!.. Наверняка она знает настоящие правила жизни в этом монастыре! А я-то думал, что тут запрещено говорить…
– Да, мы парижане… Э, а чего, тут разве не обет молчания?
– А вы приходите посидеть со мной вечером в столовой. Поговорим, познакомимся…

* * *

Вот так наша группа из трех шептунов – Поццо, Лоранс и я – увеличивается до четырех единиц. Потом – до пяти, семи. Потом – к середине недели – до десяти, пятнадцати, двадцати. Мы больше не шепчемся, вокруг нашего стола раздается громкий смех. Лица, на которых я видел печать страдания, вдруг стали гораздо более умиротворенными.
К концу недели остается лишь одна кучка депрессивных отшельников, которые держатся подальше от нас. Я назвал их «еле радующимися». Капуцинки, которые раньше толком и не пытались заставить нас замолчать, теперь ржут друг над другом..
– Девушки, а вы можете переименовать свое мероприятие?
– В чем дело, Абдель? Вам не нравится название «Терапия любовью»?
– Думаю, «Терапия через ржач» гораздо точнее.

34

Месье Поццо регулярно читает студентам бизнес-школ скучнейшие лекции; туда его тоже вожу я. Он говорит о «жестокости капиталистов», «порабощении сотрудников или их увольнении», «финансовых кризисах, против которых бессильны государства и которые доводят сотрудников компаний до нищеты». Он на «ты» со множеством студентов, которые его слушают, – чтобы достучаться до каждого из них.
Я выкатываю его кресло на подиум, расположенный напротив двадцатилетних молокососов в костюмах и галстуках, ставлю рядом свой стул, подпираю головой стену – и не слушаю. Меня клонит в сон, я дремлю. Однако время от времени какая-нибудь фраза, произнесенная громче других, будит меня:.
– Этика – это твоя собственная этика, а поступки – твои собственные поступки. Внутри себя, в глубине, втайне, в молчании ты обретаешь Другого. Там та почва, на которой взрастают твои принципы.
Думаю, он знает, о чем говорит, о каком молчании и о какой глубине идет речь. О Другом. Теперь я – его Другой. Раньше, до того как он попал в аварию, когда был всемогущим и купался в шампанском «Поммери», как моя мать в арахисовом масле, – да посмотрел бы он на меня. Будь я приглашен на праздник, устроенный его невыносимой дочерью, я бы, конечно, подрезал оттуда ноутбук.
А теперь, когда она приглашает к себе других малолетних ушлепков, я слежу за порядком на их вечеринке..
Великий неподвижный мудрец, дух, блуждающий над презренной телесной оболочкой, высшее существо, избавившееся от плоти и земных забот, – месье Поццо добавляет еще один слой перегноя:
– Только тогда, когда ты обретешь Другого, твои взгляды и поступки обретут вес.
Нет, серьезно, он что, в это верит? Парни, сидящие напротив него, думают только об одном: как бы только сожрать друг друга – сыновья богачей и студенты из семей попроще! Все большие боссы должны разбиться на парапланах, чтобы «обрести Другого» и начать уважать людей такими, какие они есть…
Да. А еще, наверное, нужно, чтобы парни вроде меня перестали тырить, тырить, тырить. Как говорит месье Поццо, к словам «солидарность», «спокойствие», «братство» необходимо добавить еще одно – «смирение». Я внимательно слушаю, но я-то лучший. Это проверено, испытано и подтверждается боссом по десять раз на дню.
Ну а что касается смирения… А давайте-ка я лучше еще посплю..

* * *

Я делаю ошибки, допускаю разные бестактности, позволяю себе увлечься, мои руки иногда наносят удары, а рот извергает злые слова. Месье Поццо переезжает в квартиру на верхнем этаже недавно построенного – но тоже очень крутого – здания в том же квартале. Окна от пола до потолка, южная сторона, реальная духовка.
Чересчур жарко даже для него. Лифт довольно просторный – я помещаюсь там вместе с его электрическим креслом. Но если перед входной дверью, на очень тесном тротуаре, встает машина, мы не можем выйти из дома..
Однажды утром, собравшись в кафе, мы видим, что нас заблокировали. Хозяин тачки стоит рядом. Спорит с каким-то типом, остановившимся у края проезжей части. Я говорю ему, чтобы он передвинул машину. Немедленно.
– Одну минуту.
Минута проходит.
– Немедленно уберите свою тачку.
– Я же сказал, минуту!
Его рост где-то метр восемьдесят, вес – сто килограммов, я едва достаю ему до плеча. Я бью кулаком по капоту. Прямо над радиатором появляется вмятина. Он начинает наезжать на меня. Я впадаю в ярость.
Несколько минут спустя по дороге в кафе месье Поццо дает мне очередной краткий урок хороших манер:
– Абдель, ты не должен был…

* * *

Вскоре я снова оказываюсь в суде. Тот тип настрочил кляузу, пожаловался на побои и раны, даже предъявил медицинскую справку, подтверждающую, что он целую неделю был ВНС – временно нетрудоспособным. Но мне-то не составило труда убедить судью, что такой славный парень, как я, – да еще работающий сиделкой при тетраплегике – вообще-то имел право требовать корректного поведения от этого громилы.
Расслабься, Абдель. Кто тут лучший?.
Возможно, не я. Иногда я роняю господина Поццо. Или не всегда вписываюсь в повороты. Он стукается лбом. Вернее, это я стукаю его лбом. Виноват только я. На голове у него тут же появляется шишка, как у кота Сильвестра, когда мышь шарахает его сковородой[29]. Я не могу удержаться от смеха. Бегу искать зеркало; он должен это увидеть прежде, чем шишка исчезнет.
Иногда он смеется вместе со мной. А иногда нет. Он говорит:.
– Я больше не могу. Больше не могу разрушаться…
Иногда мсье Поццо это действительно надоедает. На лекциях он никогда не забывает упомянуть об унынии, в которое нельзя впадать. Он может гордиться мной: кроме его тела, которое я иногда роняю, я больше ничему не позволяю упасть.

35

Когда Мирей Дюма предложила Филиппу Поццо ди Борго снять о нем документальный фильм – то есть рассказать о наших с ним отношениях, – она вначале, конечно, обратилась к нему самому. Обратилась, как обращаются к боссу – с почтительностью и уважением. Был 2002 год, только что вышла его первая книга, он стал владельцем собственной истории – нашей с ним истории.
Журналистке и в голову не пришло спросить о чем-нибудь Абделя, о котором Поццо не всегда лестно отзывается в своей книге. Ну что ж, я не всегда из тех, о ком – только лестное. Не отвечаю на звонки, если звонят с незнакомого номера, не продолжаю разговор, если голос собеседника мне не нравится, и всегда игнорирую спам..
Месье Поццо сам попросил меня принять участие в документальном фильме, который будет посвящен ему. Я ответил на это единственно возможным «да».

* * *

Мирей Дюма и ее команда оказались по-настоящему симпатичными людьми, так что все это было нетрудно. Во время съемок шоу «Частная жизнь, публичная жизнь» мы с месье Поццо сидели рядом, и журналистка расспрашивала нас обоих. Я не особенно переживал, но и не слишком гордился собой. Пытался отвечать естественно, не бормоча и не торопясь.
Я услышал, как произнес слово «дружба». Несмотря на просьбы Филиппа Поццо ди Борго, я всегда был с ним на «вы» и называл его «месье». Не знаю почему, но я не мог называть его по имени. Впрочем, так продолжается и до сих пор. Однако в заглавии этой книги слово «ты» выглядит естественно – как крик души..

* * *

На следующее после эфира утро мы узнали от продюсера, что рейтинг нашей передачи зашкалил. Я удивился, но по-прежнему не чувствовал гордости. Как правильно говорит месье Поццо, я «невыносимый, тщеславный, высокомерный, грубый, несознательный, наделенный всеми человеческими слабостями», – но я не стремлюсь к славе.
Мне бы не понравилось, если бы меня стали узнавать на улицах и просить автографы. И это отнюдь не из-за скромности, у меня ее нет. Просто я ничего не сделал, чтобы заслужить восхищение незнакомых людей. Я толкал кресло, пытался облегчить жизнь человеку, чьи страдания были невыносимы, оставался рядом с ним на протяжении нескольких трудных лет.
Трудных для него, не для меня. Я был, как он говорит, его «дьяволом-хранителем». Честно, для меня это было несложно. И это многое мне дало. И я снова повторю те слова, которые объясняют необъяснимое: мы ведь все-таки не собаки….

* * *

Позже, когда несколько киношников задумали перенести нашу историю на экран, решение – соглашаться или отказываться – тоже не зависело от меня. Ко мне тоже обратились за согласием, но моим единственно возможным ответом было: «Сделаю, как того хочет босс». Я не просил почитать сценарий, не спрашивал, кто будет играть роль сиделки.
Я чувствовал внутреннее сходство с Жамелем Дебуззом[30], но понимал, что он не совсем тот, кто нужен в этом фильме. После съемок я обнаружил, что у меня много общего с Омаром Си. Он вырос в Траппе, и его тоже воспитывали приемные родители. Его тоже… подарили. Впервые я встретил его в Эссуэйре, где Хадижа, новая жена месье Поццо, устроила сюрприз – праздник в честь шестидесятилетия мужа.
Омар сидел рядом со мной, очень простой, открытый, естественный. И мы говорили так, словно были знакомы тысячу лет..
Фильм меня удивил. Глядя на экран, я вспоминал то, что пережил на самом деле. Увидел себя двадцатипятилетнего, объясняющего копам, что у моего босса приступ и его нужно срочно везти в больницу, вопрос жизни и смерти. Я спросил себя: «Неужели я действительно был настолько безрассудным. И зачем только он держал меня рядом с собой?» Думаю, никто из нас никогда не сможет этого понять.
Когда я позвонил в его дверь, я еще не был таким, каким стал сегодня. Получается, что Оливье Накаш и Эрик Толедано создали моего двойника. Другого Абделя, который изначально был лучше. Они сделали из моего персонажа кинозвезду – как и из персонажа Филиппа Поццо ди Борго, которого играет Франсуа Клюзе.
Очевидно, это лучший способ превратить драму в комедию и показать нрав месье Поццо: заставить смеяться над своим несчастьем, чтобы избежать как жалости, так и сочувствия. Кажется, я даже не подписывал контракт с режиссерами. Да и зачем. Что бы мог им дать я, Абдель Ямин Селлу. Несколько шуток, не больше.
И даже эти шутки принадлежат месье Поццо, поскольку он их придумал. В реальной жизни я не был ему ровней. Я едва дотягивал до второстепенного персонажа, статиста. И я не скромничаю: я лучший. Но все, что я делал, было совсем не сложно..

* * *

После телевидения и фильма ко мне обратились издатели. На сей раз напрямую. «Мы узнали Дрисса, мы хотим знать Абделя», – сказали они. Я предупредил их: маленький толстый араб может быть вовсе не так симпатичен, как высокий белозубый негр. Они посмеялись и не поверили мне. Ну что ж, тем хуже для них… Я – игрок, и я сказал: «Ва-банк!» И начал рассказывать о своей жизни.
По порядку – ну, или почти. Сначала про Белькасима и Амину, которым я причинил много горя. Теперь-то я это понимаю. Но только теперь, прожив на свете сорок лет. Браво, Абдель. Наглость, грубость, тюрьма… Отлично, Абдель, подними повыше голову, гордись собой. Скажи им всем: сперва добейтесь. И, наконец, месье Поццо.
Месье Поццо – именно так, с заглавных «М» и «П», одна сплошная голова – ум, запертый в мертвом теле, как в сейфе, но пропущенный через достоинство..
И вдруг дело застопорилось.
Кто я такой, чтобы говорить о нем? Я успокаиваю себя, подбадриваю, даже оправдываюсь: сам месье Поццо не скрывает того, о чем я только что рассказал.
Он пожелал во время первой встречи с Франсуа Клюзе, чтобы артист в дальнейшем присутствовал при процедурах, которым месье Поццо подвергается ежедневно. Пролежни, кусочки отмершей кожи, которые надо срезать ножницами, зонды… Мы не можем обвинить тетраплегика в отсутствии скромности: он не контролирует свое тело, оно больше не принадлежит ему – оно принадлежит врачам, хирургам, помощникам, медсестрам и даже сиделкам, которые им овладевают.
Но оно, это тело, также принадлежит и актеру, выбранному на данную роль. И даже зрителям, призванным понять мораль этой истории: утратить физическую независимость не означает расстаться с жизнью. А инвалиды – не просто странные животные, которых можно с любопытством разглядывать; и, тем более, не стоит прятаться от их ответных взглядов..
Но кто я такой, чтобы говорить о страдании, скромности, инвалидности? Мне просто повезло чуть больше, чем множеству слепых, которые не прозрели, пока не посмотрели «Неприкасаемых».

* * *

Я поступил на службу к Филиппу Поццо ди Борго потому, что был молод и глуп. Хотел разъезжать на красивых тачках, путешествовать первым классом, спать в замках, щипать за жопу аристократок и смеяться над их робким возмущением. Я ни о чем не жалею. Ни о своих вчерашних причинах делать это, ни о тех, что движут мной сегодня.
Но, рассказывая о своей жизни, я осознал одну вещь: рядом с Месье Поццо – именно так, с заглавных «М» и «П», а также одна сплошная голова, надежда и вкус к жизни, пропущенные через сердце, – я в конце концов вырос. Кажется, я и сам стал лиричным, как музыка или абстрактное искусство….
Он позволил мне катить свою коляску так, словно подставил костыль, на который я смог опереться. И я все еще им пользуюсь.