Творчество

Страница 9 | Тайная жизнь растений

С каждым днем мы с братом все больше отдалялись друг от друга. Моя неприязнь к нему росла одновременно с любовью к Сунми. Я был одержим своими чувствами, думая, что любовь мужчины к женщине не может быть ошибкой. Все стремятся к любви, ею можно гордиться. Кто бы ни был предметом этой любви. Тогда мне казалось, что в любви все равны. Но ни одна любовь не существует в вакууме. В каждой любовной истории бывают встреча, признание и расставание. Каждая любовь отличается от другой обстоятельствами, в которых она развивается. В этом уникальность каждого романа. Тогда я не осознавал этого. Я намеренно закрывал на это глаза. Как обычно бывает, одержимость чувством не давала мне увидеть правду и создавала для меня собственные истины.
Я задавался вопросами, может ли моя любовь быть ошибкой и что мешает ей проявиться в полную силу. Я спрашивал сам себя и сам же отвечал. Помехой было существование моего брата. Меня не интересовало, почему из всех женщин на свете я выбрал именно его девушку. Я спрашивал: почему между мной и моей любовью была преграда в его лице? Все мысли на эту тему исходили от меня, сосредотачивались на мне и оставались внутри меня. В начале был я. До меня ничего не существовало. До моей любви не было и не должно было быть никакой другой любви. А то, что было, не могло быть правдой. А если другая любовь была неправдой, то и доказать ее существование было невозможно. До моей любви не было и не должно было быть любви брата. А если она и была, то это невозможно было доказать. А если возможно, то дело принимало слишком серьезный оборот. Это становилось опасно. Да, это так. Моя любовь была серьезной и опасной любовью.
Когда брата не было дома, я прокрался в его комнату. Я вторгся на территорию соперника, чтобы найти улики (я и сам толком не понимал, какие), мое сердце билось, а лицо горело. Я не был уверен, что мне удастся обнаружить свидетельства, которые полностью изменят ситуацию, но с пустыми руками мне уйти не пришлось.
Как только я открыл дверь в комнату, я почувствовал: то, что я ищу — здесь, у меня закружилась голова. На секунду помутилось в глазах, и я, кажется, приложил руку ко лбу. Я почувствовал сбивающий с ног аромат, незаметно ставший частью меня самого запах — ее запах, запах Сунми. Комната брата пахнет Сунми. Здесь нет запаха брата (да какой у него там запах, я и не помню), здесь ее запах. Это было ошеломляюще и грустно. Они так тесно связаны, так близки. Я чувствовал невыносимую ревность к брату, которому принадлежал даже ее запах; в ярости я копался в его вещах. Из кучи фотографий, которые еще не были разобраны, выпало фото Сунми. Увидев ясную улыбку Сунми в окружении цветущих вишен, я, ни секунды не сомневаясь, схватил фотографию, как будто пришел сюда ради этого снимка. Когда я обнаружил рядом кассету с надписью «Ухёну от Сунми», думал, что у меня разорвется сердце. Взяв еще и кассету, я вышел из комнаты. Фотография опустилась на дно ящика моего письменного стола, а кассету я поставил в плеер. С этой минуты я не вынимал ее оттуда и сидел за учебниками, надев наушники, в которых играла песня Сунми, посвященная брату. Я открывал ящик и подолгу смотрел на ее лицо на фотографии.
Брат заметил неладное на следующий день. Удивленно склонив набок голову, он спросил, не заходил ли я случайно в его комнату. Я с невинным видом ответил, что ничего такого не было.
— Странно, куда же делось?..
Брат обшарил весь письменный стол, заглянул во все ящики. Потом стал искать в коридоре, в кухне, в гостиной. Я знал, что он ищет — фотографию Сунми и кассету. Но всем своим видом давая понять, что мне, якобы, ничего неизвестно, я надел наушники. Ее песня ласкала мой слух. И не только звук ее голоса был сладок для меня. Сюда примешивалось удовольствие от того, что я слушаю ее песню прямо у него под носом, а он не подозревает об этом. Больше всего я наслаждался чувством удовлетворения. Ведь в те минуты все было так, будто я отобрал Сунми у брата.
С того дня брат, уходя из дома, стал запирать комнату, открыто демонстрируя мне свое недоверие. Но в доме была запасная связка ключей от всех дверей, так что он зря старался. Я мог заходить в его комнату, когда мне вздумается, вдыхать запах Сунми, находить среди его вещей следы ее пребывания.
Однако я приходил в его комнату не только за этим. Много времени я проводил там, разглядывая снимки, сделанные братом. Небо охваченного дымом города, струи слезоточивого газа на фоне небесной синевы, потасовка стенка на стенку, перекошенные лица, взмывающие вверх дубинки, флаги в руках, искривленные губы, выкрикивающие лозунги — вот что я рассматривал подолгу. Эти фотографии показали мне, что происходит на улицах моего города. Помогли мне осознать, в каком мире мы живем.
Я не задавался вопросом, почему он снимает все это. Меня больше интересовало то, почему он не фотографирует ее. Среди снимков не было ни одного, на котором была бы Сунми. Может быть, и тот, что я украл, сделан не братом. Странно, ведь так естественно сфотографировать любимую девушку на фоне живописного пейзажа. Даже учитывая все его теории насчет честности фотографа и профессионального чувства долга. Нет, я этого не понимал. И как она могла влюбиться в такого парня? При одной мысли о Сунми мне становилось больно.
Как бы то ни было, она подарила ему еще одну кассету. Я удостоверился в этом лично в его комнате. У меня мелькнула мысль забрать у него магнитофон, но не хотелось так явно привлекать внимание, и я сдержался. Однако я вышел оттуда не с пустыми руками. Затаив дыхание, я унес с собой записи всех ее новых песен.
Пленка прокрутилась до середины, и зазвучал их смех — это была запись их шутливого разговора у брата в комнате. Она спела пару песен, а потом они начали болтать, и все это записалось на магнитофон.
— Красавица ты моя, — говорил он.
— А ты мое чудовище, — хихикала она в ответ.
— Спой мне ту песню, «Сделай фото души моей, мастер», — говорил брат.
— Ой, я как раз собиралась спеть эту, про мастера, — отвечала Сунми. — За дверью никого нет? — спрашивала она.
— Не волнуйся, мама еще не вернулась, отец ушел прогуляться, а этот чудик все равно в своей комнате занимается, — отвечал он.
Помолчав немного, она вдруг спросила:
— А что с твоим братом?
— В смысле? — переспросил он.
— Ну, во всех смыслах, — коротко ответила она.
— Хм, не знаю, о чем ты… в общем, можешь не волноваться из-за него, — говорил брат.
— А все-таки немного переживаю. — В голосе Сунми послышался смех.
— С чего бы? — неожиданно серьезно спросил брат.
— Странно, но я не могу точно сказать, просто какое-то… подозрение… может, это из-за его взгляда? — Слова Сунми заставили мое сердце биться чаще.
— Взгляда? — в вопросе брата чувствовалось беспокойство и настороженность. Он как будто доискивался чего-то. Как будто задавал вопросы сам себе.
«Взгляд?» — спросил себя я. О чем это она? Неужели она что-то читает в моих глазах? А ведь ей есть что прочесть в них. Если мой взгляд ее беспокоит, понимает ли она, почему, понимает ли, что у меня на душе?
— Когда он на меня смотрит, мне кажется, что в его глазах есть что-то такое… Я слишком подозрительная, да? Не знаю… — Сунми не договорила, она как будто что-то чувствовала, но то ли не могла понять, что именно, то ли стеснялась произнести вслух то, о чем смутно догадывалась.
— Странно как-то, — услышал я голос брата.
— Да нет, я вообще зря начала этот разговор. Я спою. «Сделай фото души моей, мастер». Споешь со мной?
Сунми ударила по струнам.
— Не глядя можешь играть? — голос брата утонул в звуках мелодии.
И началась песня.
Вот моя душа, для тебя слепила ее.
Так давно она ждет лишь тебя —
Долго ли ждать еще будет сердце мое?
Неужели не взглянешь хоть раз?
Пока душа не растаяла,
Пока не сгорела дотла, как свеча,
Сделай фото души моей, мастер.
Пока она, как огонь, горяча.
С тех пор заходить к брату в комнату стало для меня обычным делом. Хоть я и пытался сдерживаться (я вовсе не считал свои поступки хорошими), искушение было слишком велико, чтобы с ним бороться. Как часто я будто невольно поднимался со стула, невольно брал связку ключей и шел в его комнату. Почти каждый день я открывал его дверь. Я ложился в его комнате, где витал тонкий аромат, принадлежавший ей, и слушал ее пение. В эти минуты мое сердце то стучало яростно, как стучат копыта лошадей во время забега на скачках, то становилось спокойным, как глубокое озеро в безветренный день. Сердце билось от волнения, от приступов нелепой ревности, но те моменты, когда я успокаивался, были гораздо опаснее. В комнате было так тихо, будто она была заполнена водой, я не мог противиться этой усыпляющей тишине. И случилось самое плохое.
Меня разбудил брат. Я представлял себе раньше, как это случится, но в реальности все было совсем не так, как я предполагал. Проснувшись от пинка, я не сразу сообразил, что происходит. Мне понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя и осознать ситуацию. Однако через несколько секунд я понял, где лежу и кто этот человек, с перекошенным лицом смотревший на меня. Последнее, о чем я подумал — пения Сунми больше не было слышно.
В растерянности я вскочил на ноги, но тут же снова упал от удара ногой.
— Какого лешего ты делаешь у меня в комнате, сукин сын?
Брат был в бешенстве. Но его реакция казалось мне такой естественной и уместной, что я скрючился на полу, даже не пытаясь сопротивляться. Брат, видимо, тоже осознавая свое право на гнев, продолжал пинать меня ногами.
— Я так и думал, я подозревал. Вернусь домой — а тут явно кто-то побывал. И вещи пропадали. Если не ты, подонок, то кто мог это делать? Какого черта? Я не шучу, понял? Занимайся своими делами! Что ты тут делал, я тебя спрашиваю?
Брат говорил быстро и грубо. Он не давал мне возможности ответить. И я был благодарен ему за это, потому что сказать мне было нечего. И — нет худа без добра — он пришел без Сунми. Одна мысль о том, что он мог войти сюда с ней, приводила меня в ужас. Ведь она могла стать свидетельницей того, что брат бьет меня, как собаку. У нас дома на меня обращали так мало внимания, что я и вправду жил как собака, но от этого мне становилось еще хуже — когда я думал, что она могла все это увидеть.