Творчество

Глава 19. Рейчел и Леопольд

После этого, пока стояла тёплая погода, Леопольда каждый день относили на луг. Как-то раз он попросил отнести его подальше в парк, за рощицу, но вскоре пожалел об этом и захотел вернуться. Ему было не по себе, что между ним и его постелью оказались деревья: он сказал, что чувствует себя как кролик, чересчур далеко убежавший от своей норы. С тех пор его кресло неизменно ставили на прежнее место.
С такой же регулярностью, каждый день около часа пополудни в низенькую калитку парка проскальзывала гномоподобная фигурка привратника и через весь луг направлялась к Леопольду, сидевшему неподалёку от деревьев. Священник почти всегда был уже там. Он почти не разговаривал с больным, но время от времени то словом, то заботливым же­стом, то просто подходя к креслу, давал мальчику знать, что он рядом. Иногда, чтобы укрыться от жары (которая Леопольду с его индийской кровью никогда не казалась невы­носимой) Уингфолд заходил в рощицу и там обычно размышлял о том, что скажет прихо­жанам в ближайшее воскресенье.
Одно казалось ему странным и непонятным: хотя он был так занят мыслями о Хелен, что порой не мог как следует сосредоточиться ни на одном предмете, легче всего ему бы­ло думать над проповедями, когда, прислонившись к стволу одного из деревьев, он видел её, склонившуюся над шитьём или вышиванием рядом с Леопольдом. Только потом он понял, что помогало ему удержаться и выстоять: всё это время его вера в Бога неуклонно росла, хотя ему самому нередко казалось, что его то и дело прерывают.
Ничто так не мешает нам усиленно продвигаться вперёд, как чувство удовлетворе­ния от уже достигнутого; оно всегда означает остановку. Но стоило Уингфолду ступить даже на самую приземистую и пологую кочку самодовольства, как он тут же запинался о
какую-нибудь новую трудность, летел носом вниз и поднимался лишь благодаря осозна­нию того, как необходимо ему углубить и расширить свой фундамент, чтобы строить ещё выше и надеяться ещё безогляднее: только так у него получится не растерять всё, что он успел приобрести. Он постепенно понимал, что вера должна быть абсолютной и ожидать от Бога всего, что может дать любовь совершенного Отца, знающая нужды и желания, вложенные Им в Своих детей. Он видел, что ему нельзя уповать прежде всего на соб­ственную смекалку или воображать, что Бог только восполняет человеческую слабость или неудачу, и понимал, что высочайшее усилие человека - это протянуть руку к Небесам и овладеть ими. Он осознал, что не может соблюсти даже простейший закон во всей его красоте, покуда в нём не оживёт дух этого самого закона; что любить Хелен как должно - простой, совершенной и бескорыстной любовью - он сможет лишь в присутствии Источ­ника всякой любви, а подражать свободной созидающей воле Бога сможет только в од­ном: всей силой собственной воли желая присутствия и силы той Воли, что породила нас. Так, даже если сам он был слишком озабочен, чтобы это замечать, его живая вера возрас­тала день ото дня, укрепляя его посреди слабости, и когда сын человеческий внутри него кричал: «Да минует меня чаша сия!», сын Божий, живущий в нём, отзывался: «Не моя во­ля, но Твоя да будет!». Он жил в страхе и трепете, но при этом оставался смелым.
Миссис Рамшорн обычно появлялась на лугу с утра, чтобы посмотреть, удобно ли устроили её бедного мальчика, но почти никогда на оставалась там надолго: она не люби­ла сидеть с больными, да и нужды в её помощи не было никакой. А поскольку теперь Хе­лен не противилась ни малейшему желанию брата, никто не мешал Полварту навещать Леопольда, всегда ожидавшего карлика с радостным нетерпением.
Однажды привратник не появился. Однако вскоре из низкой калитки возникла фи­гурка его племянницы, ещё более похожая на крошечного гнома, и с трудом заковыляла через весь луг к Леопольду. Кротко и скромно, почти застенчиво, она приблизилась к Хе­лен, сделала робкий реверанс, как деревенская школьница, и, поглядывая на Леопольда большими и ясными глазами, в которых плескался целый океан подлинно женской нежно­сти, сказала:
- Мисс Лингард, дядя просил меня извиниться и сказать, что сегодня он не может навестить вашего брата, потому что у него сильный приступ астмы. Он просил меня пере­дать мистеру Лингарду, что думает о нём. Хотите, я перескажу вам слово в слово то, что он сказал?
Хелен согласно наклонила голову, не проявляя особого интереса, однако Леопольд воскликнул:
- Да, пожалуйста! Каждое слово такого человека - настоящая драгоценность.
Рейчел повернулась к нему, вспыхнув нежным румянцем белой розы.
- Я спросила его: «Может, мне передать мистеру Лингарду, что ты молишься за не­го?» Но он ответил: «Нет, я не то, чтобы молюсь за него, а просто думаю о Боге и о нём вместе».
В глазах Леопольда показались слёзы. Рейчел протянула свою детскую ладошку и бережно погладила смуглые, длинные пальцы, лежащие на ручке кресла.
- Милый, милый мистер Лингард, - проговорила она. Хелен резко подняла голову от вышивания и посмотрела на неё так, будто вот-вот собиралась потребовать у неё рекомен­дации. - Как бы мне хотелось быть так же близко к дому, как вы!
Леопольд взял её за руку.
- Вам так плохо? - спросил он.
- Да вы только посмотрите на меня! - откликнулась она с невольной жалостливой улыбкой. - Всю свою жизнь пробыть взаперти в этой уродливой клетушке! Но нет, я не жалуюсь; это была бы чистая неблагодарность! Не такое уж маленькое у меня жилище, чтобы там не мог обитать Бог. Только вы даже представить себе не можете, как я порой от него устаю!
- А вчера мистер Уингфолд рассказывал, что, по мнению некоторых, апостол Павел тоже был чуть ли не карликом и калекой, и якобы это и было его «жало во плоти».
- Честно говоря, я думаю, что такого просто не могло быть. Иначе он никогда не стал бы сравнивать своё тело со скинией: ведь оно ни на дюйм не подастся, чтобы челове­ку было хоть чуть-чуть попросторнее! И потом, тогда он вряд ли стал бы говорить, что не желает снять с себя смертное тело, а только хочет облечься в бессмертное[53]. А мне вот очень хочется, чтобы с меня сняли это тело и вместо него дали мне новое, красивое и крепкое - да вот хоть вроде того, что у вашей сестры, мистер Лингард! Вы уж простите меня за такие слова. Просто я не могу грустить о вашем уходе, потому что с радостью ушла бы сама.
- А я бы с радостью остался, и даже в таком же маленьком жилище, как ваше, будь у меня вместо гостиной такая же чистая совесть, - улыбаясь ответил Леопольд. - Но когда я уйду, мир станет только чище. А вы, мисс Полварт, тоже знаете Бога, как ваш дядя?
- Надеюсь, что да - немного. Вряд ли кто-то ещё знает столько, сколько он, - очень серьёзно добавила она. - Но ведь Бог всё равно знает о нас всё и милует нас совсем не по тому, сколько мы о Нём знаем. Как хорошо, что Он может быть всем для всех! В этом и есть Его благость. Мы ведь не можем стать всем даже для одного человека. Как бы мы ни старались, мы даже себя не можем ему как следует открыть, потому что внутри у нас - сплошные рваные куски да пятна. Но я думаю, что если это нам не нравится, то даже это - знак того, что мы от Бога. Ах, как бы я хотела вам помочь, мистер Лингард! Только я ни­чего не могу - и боюсь, что ваша красавица-сестра уже считает меня ужасно дерзкой. Но ей невдомёк, как это - лежать без сна всю ночь и думать-подумывать о моих красивых братьях и сёстрах, к которым я даже подойти не могу, чтобы им помочь!
«Какая она странная, - думала Хелен, которая почти ничего не поняла из слов Рей­чел. - Да они оба не в своём уме. Бедняжки! Как нелегко им, должно быть, приходится».
- Простите меня ещё раз, что я так заболталась, - сказала Рейчел и, поклонившись сначала брату, а потом сестре, так же неуклюже, бочком заковыляла прочь по густой тра­ве, то и дело запинавшей ей ноги.