Творчество

Глава 16. Как Иисус говорил с женщинами

- Но тогда почему Он совсем не так милосердно поступал с хорошими женщинами? - просил Леопольд.
- Почему вы так решили? - удивлённо откликнулся священник.
- А помните, как Он ответил собственной матери, когда в Кане на свадьбе кончилось вино? «Что Мне до тебя, женщина!»[48]
- Тут нам, пожалуй, следует обратиться к греческому оригиналу, - ответил Уинг- фолд. - Наши переводы не совершенны. Должно быть, она хотела похвастаться всем, ка­кой Он необыкновенный, а Он подумал, что она совсем не понимает, зачем Он пришёл в мир. Её мысли были настолько не похожи на Его мысли, что Он сказал: «Что у нас обще­го!?» Это было горькое стенание Бога о том, как отдалился от Него сотворённый Им чело­век. Может быть, Он подумал: «Как же ты тогда перенесёшь всю жуткую правду, когда она совершится?» Но при этом Он смотрел на неё, как всякий добрый сын должен смот­реть на мать, и она не прочла в Его глазах упрёка, потому что немедленно, даже не усо­мнившись в том, что Он исполнит её желание, велела слугам делать всё, что Он скажет.
- Надеюсь, это и в самом деле было так, - сказал Леопольд, - потому что хочу дове­рять Ему до конца. Но тогда что вы скажете о той женщине, которая пришла просить у Него исцеления для дочери? Разве это было не жестоко - говорить ей про псов, поедаю­щих хлеб детей?
- Нельзя судить о слове, пока не поймёшь породивший его дух. Позвольте, я задам вам один вопрос: что вы считаете величайшим доказательством искренней дружбы?
- Ну, это слишком сложный вопрос. На него сразу не ответишь.
- Может, я не прав, но мне кажется, что величайшим плодом дружбы, по крайней мере, со стороны старшего друга, будет разрешение, а ещё лучше - призыв разделить его страдания. И обратившись со столь трудным словом к несчастной сирофиникиянке, Гос­подь оказал ей великую честь. В тот миг Он специально повёл себя с ней, как еврей с язычником, чтобы ради всего мира иудеев и язычников открыть Своим ученикам-евреям, какого они духа, и показать, каких чудесных людей они презирают в своей гордыне из­бранности. Он позволил ей пострадать вместе с Собой ради спасения мира. На минуту об­лако осенило их обоих, но какой дивной славой просияли в её сердце Его следующие сло­ва! Он говорил с ней так, будто её собственная вера протянула руку к Небесам и взяла от­туда то, чего искала. Признаюсь, - помолчав, продолжал Уингфолд, - что в своё время эти отрывки тоже тревожили меня. Только сдаётся мне, что ни одна Божья истина не даст нам покоя, покуда не станет для нас силой и светом, открыв свою истинную сущность сердцу, доросшего до её осознания. Это и есть первые признаки грядущего понимания и радости: беспокойство и вопрос
А вот, кстати, ещё один отрывок. Хоть он и очень не сильно меня смущает, всё равно я никак не могу понять его до конца. Когда Мария Магдалина приняла Хозяина Смерти за садовника - садовника в саду могил! если подумать, она не очень ошиблась, верно?... И вообще, какая прелесть: принять Иисуса за садовника! Как всё-таки святое и смиренное, святое и повседневное встречаются на каждом шагу! Только послушайте их разговор в то утро, которое для Иисуса уже стало утром вечного, бескрайнего мира, но вокруг Марии всё ещё вились тени нашей тесной жизни. Я читал его как раз сегодня, так что могу пере­сказать слово в слово. «Жена! что ты плачешь? кого ищешь?» - спросил Он. - «Господин! если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его», - ответила она. - «Мария!» - позвал Он её. - «Учитель!» - узнала Его она. - «Не прикасайся ко Мне, - ска­зал Он, - ибо Я ещё не восшёл к Отцу Моему; а иди к братьям Моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему».
И знаете, чего я никак не могу понять? Почему Он сказал: «Не прикасайся ко Мне». Не может быть, чтобы Его новое тело воскресения боялось оскверниться от прикоснове­ния к той, что ещё пребывала в старых одеждах человечества. Но может быть, это прикос­новение было опасно для неё? Может, в Его новом небесном облачении было что-то та­кое, что могло повредить ветхой хижине её тела? Мне самому трудно в такое поверить, хотя кто знает? может, оно и так. Однако нам нужно вспомнить, что сказал об этом Сам Господь; только часто крохотные соединительные слова понять бывает труднее всего. Что означает это Его «ибо»? «Не прикасайся ко Мне, ибо Я ещё не восшёл к Отцу Моему». Что это значит? «Сначала Я должен предстать перед Отцом; Он должен первым прикос­нуться к телу, нововоскресшему из могилы; прежде всего Мне нужно пойти домой»? Ре­бёнок всегда прежде всего бежит с поцелуем к матери, а уже потом обнимает сестёр и братьев; так, может, здесь Иисус говорит о чём-то подобном? Может, вся Его радость бы­ла настолько заключена в Отце, что даже человеческое тело, навеки спасённое Им от смерти, Он просто должен был сначала принести домой и показать Отцу?
Но в этом объяснении столько неувязок! И потом, даже будь оно верным, оно спо­собно повергнуть в шок любое сердце, в котором пока не поселилась воистину детская любовь. Ведь разве Бог всё это время не оставался с Иисусом - и так близко, как только Бог может подойти к Своему вечному Сыну, пребывая в Нём, будучи едино с Ним? Так как же Иисус мог стать ближе к Отцу, отправившись на Небеса? Каким тогда должно быть это место, этот царский двор Вечного, Нетленного, Незримого? И всё-таки, если Он явля­ется источником времени и пространства, хотя Сам им неподвластен; если Его Сын сумел воплотиться и надеть на Себя живое, гибкое, чувствительное, непостоянное, постепенно ветшающее одеяние человеческой плоти; если, как говорит Новалис, Бог способен стать любым из Своих творений - то, быть может, у Бога действительно есть какая-то главная обитель, даже связанная с временем, пространством и чувствами?..
Нет, всё равно мне это непонятно. Тогда Иисус стоял на границе двух миров - или, вернее, на краю великого мира, вмещающего в себя мир поменьше. Право, я чувствую себя малолетним малышом; мне не хватает слов даже на то, чтобы уловить свои мысли, не то что их выразить!.. Этот мир кажется нам естественным и простым; да таков он и есть, прекрасно подогнанный под наши нужды и разумение. Но есть в нас что-то не от мира се­го, что, как мне кажется, держит тайную связь с каждой звездой - или, вернее, с тем угол­ком Божьего сердца, откуда родились все звёзды, столь разные по характеру, цвету и ме­стоположению, по своему движению и сиянию. И этой частичке нашего существа мир ка­жется таким странным, таким неестественным и неудобным, что мы ищем дом, которые был бы ещё роднее, ещё домашнее. В конечном итоге, нам будет мало любого дома, кроме дома Божьего сердца. Мне думается, что в то утро Иисус, с одной стороны, заглядывал в ту глубинную жизнь, где все познавшие Его однажды обретут свой долгожданный дом, а с другой стороны, смотрел на пределы их нынешней жизни, которую они боятся оставить из-за её привычности и собственного маловерия.
Но нам не нужно бояться, что новый мир повредит телу или сердцу; напротив, он будет куда ближе и приятнее нашей глубинной сущности - точно так же, как Иисус ка­жется нам ближе и дороже всех, потому что Он один подлинно является человеком. В Нём заключено всё, что мы можем любить и искать, и Он стоит у источника всякой любви и всякой жажды. «В доме Отца Моего обителей много», - сказал Он. Материя, время, про­странство - всё принадлежит Богу, и что бы потом ни стало с нашими теориями, что бы Он ни сделал со временем, пространством и тем, что мы называем материей, Его дела непременно будут истинными, как в теории, так и наяву. Но я что-то отвлёкся.
Да, Уингфолд действительно отвлёкся, но без этих вольных блужданий по дорогам мысли он не мог бы говорить со своим учеником так свободно и правдиво, как ему хоте­лось говорить о тех дивных истинах, которые он видел.
- Интересно, а где сейчас раскаявшийся разбойник? - сказал Леопольд.
- Да, тут тоже не всё просто. Здесь нам снова приходится иметь дело со временем и пространством - вернее, с тем, как они соотносятся с небесной реальностью. Ещё в пят­ницу этот самый разбойник должен был оказаться с Иисусом в раю, а в воскресенье Иисус сказал, что ещё не успел побывать у Отца. Кто-то скажет, что я слишком любопытен и слишком буквально всё воспринимаю: что общего у пятницы и воскресенья с Раем и Бо­жьим Царством? Только слова эти не должны утратить свой смысл ни в том, ни в другом мире: ведь на самом деле мир один. По крайней мере, произнося их, Иисус думал и имел в виду что-то совершенно конкретное, и потому нет ничего дурного в попытках понять, что они означают, даже если мы ищем ответа на ощупь, вслепую. Такие смиренные вопросы никому не принесут вреда, даже если перед лицом фактов окажутся глупыми и совсем не теми, которые нужно было бы задать, как вопросы малыша, пытающегося понять непо­знанный пока мир.
Но вернёмся к Марии Магдалине. Иисус наверняка произнёс эти слова: «Не прика­сайся ко Мне». Это явно не чужая выдумка. По-моему, это слишком жёсткие и трудные слова, чтобы их придумали и вставили сюда люди. А если это так, значит, здесь содер­жится какая-то глубинная и благая истина, которую мы пока не понимаем. Можно сказать одно: это прикосновение не могло ей повредить. Ведь что за этим последовало? Когда Он сказал: «Не прикасайся ко Мне, ибо Я ещё не восшёл к Отцу Моему», она, должно быть, подумала: «Ну конечно, теперь Ты уйдёшь к Отцу и оставишь нас навсегда». Но Он про­должил: «Иди к братьям Моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему». Чего ещё ей было желать после этого? Вы только подумайте: Иисус, в Ком, со всем Его знанием и всеми Его страданиями, было совершенное, ликую­щее благоволение великого Сердца, называет Своего Отца и нашим Отцом тоже. Он де­лится со Своими братьями самой главной, самой глубокой, самой дорогой и самой сокро­венной радостью, которая становится радостью и для них: Он делится с нами Своим веч­ным Отцом, совершенным и святым Богом. И что бы ни означали Его слова о том, что Он не успел взойти к Отцу, мы с изумлением и восторгом видим, что задержала Его именно любовь к Марии Магдалине, матери и братьям, даже если по какой-то причине, совер­шенной в истине и милосердии, Он не позволил Марии к Себе прикоснуться. Он не мог отправиться к Отцу, не утешив их. И как бы ни восприняла Мария Его слова «Не прика­сайся ко Мне», они явно не обидели её.
А вот что только что пришло мне в голову: что если Он сказал всё это для того, что­бы взять всю безудержность её страстного ликования - ведь после такого чуда она навер­няка стала бы ещё более тянуться к Его зримому присутствию, и новая разлука опять по­вергла бы её в смертные муки! - и повернуть поток этого восторга в иное, куда более ши­рокое и вечно разрастающееся русло радости от Его непреходящего присутствия в её глу­бинном человеке, от тайного внутреннего общения и единства Его сердца с сердцем с каждого чада Его Отца? Ведь мы так слабы, узколобы и себялюбивы, что даже в Иисусе телесное присутствие может заслонить от нас духовную близость, хотя она (пусть мы крайне редко это понимаем) всегда лучше, дороже и прекраснее и вдесятеро реальнее лю­бого зримого образа, который нам однажды, может быть, будет позволено увидеть.
И всё таки, разве какая-то женщина могла удержаться и не пасть всем своим сердцем и душой к ногам столь смиренного величия, столь ласкового могущества, столь самоот­верженного совершенства?! Мне кажется, что перед Ним не склоняются лишь те, кто пока не видел Его. В Евангелии нет ни одной женщины, которая воспротивилась бы Ему, - кроме Его собственной матери, когда она подумала, что Он сбился с пути и забыл свою высокую миссию. Исключительная любовь к Небесному Отцу и земным братьям, прелом­ленная в Его сознательной индивидуальности, непрестанно изливалась на людские сердца освежающей влагой. Он сошёл в мир как ливень на свежескошенную траву, как весенний дождь, напояющий землю. Не может быть, чтобы хоть одна женщина, хоть один мужчина увидел Его таким, какой Он есть на самом деле, и не преклонился перед Ним!
Хелен повернулась и неслышно пошла назад, к дому. Никто так и не заметил её при­сутствия.