Творчество

Глава 12. Вечный жид

Была полночь, и духота стояла адская. Весь день воздух ни разу не шелохнулся. Земля, по которой я шёл, была совершенно плоской, как море, когда-то покрывавшее её. Сердце моё еле билось, и я страшно устал, как человек, слишком уставший, чтобы заснуть сразу, и даже во сне продолжающий трудиться не покладая рук. Глаза мои слипались, но я продолжал идти. Кровь в моих жилах текла так же вяло, как медлительная вода в много­численных речушках, попадавшихся на моём утомительном пути. Я не терял надежды по­встречать тень, которая одновременно была и не была смертью.
Но то, что я поведаю вам сейчас, не было сном. Ровно в полночь я подошёл к воро­там большого города, и стражники впустили меня. Словно призрак в ночном сновидении, я бродил по его древним, благородным улицам, никого не зная и позабыв о себе, и нако­нец вышел на площадь, где возвышалась огромная церковь, и мне показалось, что крест на её шпиле усыпан теми самыми звёздами, к которым он был вознесён. «Господи Иисусе!» - подумал я про себя и, подойдя поближе, толкнул дверь, ведущую на колокольню. Она оказалась не заперта. Опираясь на палку, я принялся подниматься по винтовой лестнице, покуда не выбрался к открытому небу. Но лестница не кончалась, а витками вела меня всё дальше и дальше, к звёздам. Я поднимался всё выше, до самого неба, пока не оказался у подножья каменного креста.
Боже мой! Сколько неспешных, неспокойных столетий проплыло мимо с тех пор, как я стоял возле креста мук и позора! Бог так и не утомился от Своей жизни, но я устал всем своим нутром; устал настолько, что усталость стала частью моего существа и я почти перестал замечать её. Теперь же над каждым людным городом в почести и славе возвы­шался крест, окружённый звёздами! Я вскарабкался на купол и полез вверх по украшен­ному резьбой столбу креста; жилы мои были словно сталь, а мышцы высохли и затверде­ли, покуда не стали крепкими, как у тигра или громадного змея. Я взбирался всё выше и выше, пока не долез до огромной поперечной перекладины. Я закинул на неё руки, как делал всегда, обвил столб ногами и повис на высоте трёхсот футов над городскими кры­шами.
Пока я висел, взошла луна и моя тень, тень Агасфера, легла на крест, закрыв собой свет Плеяд. И тут тупоголовая Природа словно обиделась на меня, не поняв моего убогого приношения, и на небо вдруг налетели тучи, словно стервятники, взявшиеся неизвестно откуда. Они подымались и наплывали со всех сторон, вскоре закрыв собой луну, и их ста­новилось всё больше, пока они не собрались прямо над крестом. Когда они сомкнулись, сверкнула молния, вслед за ней грянул гром, и всё вокруг, надо мной и подо мной, разра­зилось беспрестанными вспышками и громогласными раскатами, так что я не мог разли­чить голоса отдельных молний, ибо всё смешалось в одном грохочущем хаосе.
Услыхав раскаты грома, жители города выглянули из окон, увидели, что вокруг шпиля церкви, возвышающегося посреди великого смятения, бушует ослепительная гроза, и только тут заметили, что на кресте висит человеческая фигура. Они выскочили из домов, и вскоре вся площадь была запружена народом, изумлённо взирающим на сие удивитель­ное явление. «Чудо! Чудо!» - восклицали они, но никакого чуда там не было, а был всего лишь я, Агасфер, странник, горько кающийся в своём преступлении против Распятого.
Внезапно всё вокруг воссияло великим светом, невиданным мною доселе - да и сей­час я взирал на него не только глазами, но лучшей частью своей души, дарующей подлин­ный свет человеческим очам. «Несомненно, Господь близко, - подумал я, - и Он пришёл ко мне позже всех, как к благословенному Савлу Тарсянину; только величайшим из греш­ников был вовсе не он, а я, Агасфер, проклятый Богом». Тут раздался оглушительный удар грома, будто весь мир взорвался в плавильне солнца, и я упал; то ли в меня вонзилась молния, то ли я просто, как всегда, свалился с креста от изнеможения, не знаю. Я лежал на куполе у подножья креста; люди же, взглянув вверх, увидели, что чудо закончилось, разошлись по домам и мирно уснули. А на следующий день, войдя в реку, чтобы умыться и искупаться, я обнаружил, что у меня на теле, прямо возле сердца, проступил тёмный, свинцового цвета крест с человеком, висящим на нём, как висел я. Вот это воистину было чудо! Но я не знал, огорчаться ему или радоваться.
Как-то ночью я зашёл в горную деревушку, спрятавшуюся среди безлюдных утёсов, где я бродил весь день. Ещё никогда жизнь не казалась мне столь безнадёжной. В мире не было никого, кто мог бы узнать меня, и хотя среди людей ходили легенды о вечном страннике, веры на земле осталось так мало, что стоило объявить то или иное явление чу­дом - даже если оно и впрямь было таковым, - этого было достаточно, чтобы в него не верил ни один человек, желающий прослыть мудрым. За последние пятьдесят лет ни один человек не поверил моей исповеди. Ибо когда я рассказывал им правду, говоря, как гово­рю сейчас, что я - тот самый Агасфер, которого Великое Слово изгнало из родной ему страны Смерти, закрыв перед ним двери могилы, чтобы он не мог туда сойти, все без ис­ключения объявляли меня сумасшедшим и отказывались иметь со мной дело, будто во мне и правда обитал легион бесов, которые не прочь поселиться в свином стаде. Я оже­сточился сердцем и чувствовал себя беспредельно одиноким.
Именно таким я пришёл в ту горную деревушку. Была полночь, и её обитатели креп­ко спали, так что даже ни одна собака не залаяла, заслышав мои шаги. Но вдруг - и душа моя до сих пор содрогается при одном воспоминании - многоголосый вопль безумного страха вырвался из груди всех спящих жителей, раздавшись гулким эхом в самых дальних отлогах и трещинах, так что сердце моё бешено заколотилось о рёбра, и я тоже испустил невольный крик, потрясённый ужасным воплем, ибо среди спящих жителей не было ни мужчины, ни женщины, ни ребёнка, который не возопил бы от страха вместе с другими. И я знал, что закричали они из-за того, что меж их домов шёл изгой, бездомный, никем не любимый вечный странник, не позволивший своему Создателю опустить крест на свой порог. Что ещё могло извергнуть из человеческих душ столь душераздирающий крик?
Я огляделся, думая, что вот-вот люди выбегут из домов и в остервенении набросятся на меня, чтобы убить неубиваемого. Но вопль тут же смолк, и воцарилась тишина. Боясь, что сейчас раздастся ещё один крик, и сердце моё станет как вода, я ускорил шаги, чтобы поскорее оставить позади жилища детей земного мира и снова удалиться в горы, где нет
человеческих троп. Но тут в одном из домов отворилась дверь. В то же мгновение вдоль улицы пронёсся леденящий порыв горного ветра, а из двери, навстречу ветру, вдруг вы­бежала молодая девушка в одной ночной рубашке. Ветер дул ей в лицо, и при свете луны я увидел, что руки и ноги её потемнели и огрубели от нищеты и тяжкой работы, но шея и плечи были белыми, а фигура - ладной и на редкость изящной. Ветер вздымал её волосы, грозовым облаком застилавшие ей лицо; она то и дело смахивала их, как едва не утонув­ший человек пытается смахнуть с лица воду, из которой его только что вытащили, и за этими прядями я увидел её глаза, словно две светоносные звезды, проглядывающие из-за туч.
С детским бесстрашием она посмотрела на меня и сказала:
- Скажи мне, незнакомец, не знаешь ли ты, что это был за крик? Не ты ли кричал сейчас на нашей улице?
- Нет, милая, - ответил я, - это был не я. Но я тоже слышал этот крик, и вся душа во мне содрогнулась.
- А на что он был похож? - спросила она. - Видишь ли, я спала и даже не слышала его, и мне передался лишь его ужас.
- Мне показалось, что все здешние жители вскрикнули в одно мгновение, будто им всем приснился страшный сон.
- Я не кричала, - проговорила девушка. - Я спала, но сон мне снился такой, что я никак не могла закричать.
Она была так прелестна в своей невинности, что я спросил:
- Что же тебе снилось, милое дитя? Может, расскажешь бедному старику?
Но тут с горных вершин сорвался ветер и, как стая бешеных волков, с неистовой си­лой подхватил меня и повлёк прочь из деревни. Я что было духу побежал от него и не мог остановиться, пока не заскочил в маленькую пещеру. Но не успел я перевести дух и огля­нуться, как в ту же самую пещеру влетела и девушка, унесённая из деревни тем же могу­чим ветром.
- Не бойся, дитя моё, - сказал я, с жалостью глядя на неё. - Я всего лишь дряхлый старик с измученным и иссохшим сердцем. Я не причиню тебе зла.
- А я и не боюсь, - ответила она. - Иначе не побежала бы за тобой.
- Но ведь ты не сама решила догнать меня, - возразил я. - Это ветер, прилетевший с гор и унёсший меня прочь, подхватил тебя и понёс вслед за мною!
- Какой ветер? - удивилась она. - Я пошла за тобой сама. Зачем ты побежал от ме­ня?
- Нет, я бежал не от тебя! - воскликнул я. - Но зачем ты пошла за мной?
- Чтобы рассказать тебе свой сон, как ты и просил. Мне приснилось, что ко мне пришёл человек и сказал: «Вот, нет мне смерти, нет мне покоя, и бремя моё непосильно, ибо Смерть, которая дружит со всеми людьми, стала мне врагом и не желает прийти ко мне с миром». Но тут раздался тот самый вопль, я проснулась и выбежала наружу посмот­реть, что случилось, и увидела, что на улице лишь ты один. И Бог мне свидетель, что ты как две капли воды похож на того, кто привиделся мне во сне.
- Тогда позволь мне ещё раз спросить тебя, зачем ты за мной пошла, - сказал я.
- Чтобы утешить тебя, - ответила она.
- Чем ты сможешь утешить того, кого покинул Бог?
- Этого не может быть! - сказала девушка. - Ведь Он послал тебя ко мне в ночном видении, а после этого наяву послал меня к тебе. И потому я пойду с тобой, чтобы слу­жить тебе.
- Смотри, прежде подумай хорошенько, - сказал я. - А пока ты окончательно не ре­шилась, присядь, и я расскажу тебе свою историю.
Она тут же уселась, и я рассказал ей всё. Пока я говорил, взошло солнце.
- Так значит, ты совсем один? - проговорила девушка. - И у тебя нет никого, кто любил бы тебя?
- Никого, - ответил я. - Ни мужчины, ни женщины, ни ребёнка.
- Тогда я пойду с тобой. У меня нет ни отца, ни матери, и удержать меня некому, ведь я за плату пасу чужих коз. Так что если ты не пожалеешь для меня хлеба, я пойду с тобой и буду служить тебе.
О, какая безмерная любовь к этой девушке проснулась у меня в сердце! Я оставил её в пещере, сходил в ближайший город и вернулся, неся с собой пищу и одежду. Как я лю­бил её! И хотя в то время мне уже перевалило за тысячу семьсот лет, она тоже полюбила меня, ибо лицом и телом я не изменился с того самого дня, когда Господь Иисус произнёс надо мной роковые слова. Да, она любила меня и стала моею, и я дорожил ею, как зеницей ока. И мир уже не казался мне пустынным, но расцвёл, словно Саронский нарцисс. И хотя я знал все города, дороги и судоходные моря на свете, всё вокруг стало для меня невидан­ным и новым из-за той радости, с которой моя возлюбленная взирала на царства мира и всю их славу.
Но вскоре сердце моё возгордилось, и я сказал себе, что на свете нет никого, лучше меня: Смерть не могла ко мне прикоснуться, сам я был одним из чудес мира, и, более того, превосходил всех мужей, когда-либо живших на земле, ибо в даже таком возрасте сумел добиться любви и безмерного обожания такой женщины, как моя жена, которая никогда не уставала от моего общества и речей. Даже чистую благодать любви я приписывал в за­слугу себе, а не милости Божьей и нежности сердца моей возлюбленной. Как сатана на Небесах, я возвеличился в силе, славе и чести своего бесовского «я», и моё надменное сердце отказывалось возносить благодарность, ведь гордился я не Богом, а Агасфером.
Однажды непрошеная мысль жгучей молнией хлестнула меня: «Она умрёт, а ты бу­дешь жить, и жить, и жить, а смерть будет медлить, как медлила до сих пор!» - и я низ­вергнулся с высот, как сатана с седьмого неба. Однако потом дух мой немного ожил. «До её смерти ещё много лет, и всё это время она будет любить меня, - подумал я. - А когда её не станет, воспоминания о моей возлюбленной будут поддерживать и утешать меня, ведь я уже не смогу презирать мир, который она любила, как любила меня».
Тут ещё одна мысль острой молнией пронзила меня, и в жале её крылась истина: «Но ведь она состарится, - подумалось мне, - и будет увядать прямо на твоих глазах, как сходящая на нет луна». Сердце моё взвыло от отчаяния, но воля успокоила его и сказала: «Не плачь! Несмотря на старость и смерть, я всё равно буду любить её». Тут что-то внут­ри меня начало корчиться, извиваться и шипеть: «Но ведь она станет некрасивой, лицо её сморщится и потемнеет, тело расползётся и станет бесформенным, глаза западут и пре­вратятся в тусклые щёлки, волосы выпадут, и она станет похожа на уродливую Смерть, с кожей, едва прикрывающей безобразные кости, а твоя возлюбленная с гладкими, строй­ными ногами и руками, струящимися волосами и ясными глазами, из которых глядит столь же ясная душа, исчезнет навеки - навеки, ибо ты не поверишь, что это она стоит пред тобою. Каково тебе будет тогда? Какое же это милосердие - послать тебе женщину, чьё общество с каждым днём приближает горе и утрату?»
Тогда я встал и ушёл, влекомый неудержимым отчаянием. Я ничего не сказал жене, но отправился к подножию великой горы, внутренности которой полыхали огнём, а на склонах росли пальмы, фруктовые деревья и орехи, в которых плескалось молоко. Снача­ла я шёл вверх по склону, потом начал карабкаться по камням и ни разу не оглянулся, по­ка не добрался до вершины. Несколько секунд я стоял неподвижно, не помня себя от горя. Подо мной зияла гигантская огненная бездна, как багровое озеро, затянутое коркой чёрно­го льда, в трещинах которого полыхал ослепительный огонь. Время от времени эту корку пробивала пузырящаяся лава, выплёскиваясь наружу шевелящейся массой, а потом снова опускалась вниз, оставляя после себя открытую огненную дыру, откуда вырывались лучи, похожие на языки пламени, хотя пламени видно не было. Всё это было похоже на тушу исполинского зверя, выброшенного из ада, израненного и кровоточащего огнём.
Надо сказать, что за последний год моего долгого путешествия, благодаря любившей меня женщине, я снова стал дорожить жизнью и уже не раз смеялся, поймав себя на том, что невольно отшатываюсь от той или иной опасности, которая подстерегает прохожего на людной улице. Всё это было мне в новинку, настолько я отвык заботиться о своей жиз­ни. Но теперь, терзаясь несчастьем, я уже не думал об опасности и, скользя, начал спус­каться по покрытому сажей склону громадной огненной воронки к озеру расплавленной земли - расплавленной, как тогда, когда она впервые вылетела из утробы солнца, от чьего пыла ей не удалось остыть даже за миллионы лет. И как когда-то апостол Пётр шёл по вздымающимся волнам навстречу Слову Жизни, так и я шёл сейчас по неподвижному озеру огня, не заботясь ни о жизни, ни о смерти. Мысль о том, что та, кого я люблю, увя­нет и состарится, начисто иссушила мне сердце: ведь тогда само её присутствие заставит меня позабыть ту красоту, которая когда-то радовала мне душу!
Я прошёл чуть больше мили и уже миновал середину озера, как вдруг мне подума­лось, что жена моя встревожится, не зная, куда я ушёл, кинется меня искать - вдруг с ней что-нибудь случится, и я потеряю свою розу ещё до того, как осыплются её лепестки? Я развернулся и торопливо зашагал обратно по пышущей жаром чёрной корке, прошитой трещинами и швами багрового света. Я был почти на середине, когда увидел, что навстре­чу мне кто-то идёт, по следам, которые я оставил за собой, и уже в следующее мгновение узнал лёгкую походку своей любимой. Чёрный лёд ломался у неё под ногами, рдеющее марево освещало её лицо, прекрасное, как у Божьего ангела, и сияние её любви было сильнее сияния подземного огня. Я крикнул ей, чтобы она не медлила, потому что поду­мал, что чем скорее она окажется рядом со мной, тем скорее будет в безопасности, потому что я лучше знал, как пройти по пылающему озеру. Сердце моё пело хвалебную песню женской любви, но думал я только о том, как любит меня моя женщина - ведь даже ад­ское пламя не смогло удержать её от того, кто был достоин её любви! Из сердца песня поднялась к устам, но стоило мне произнести вслух первое слово, подобное багровому пу­зырю из огненной бездны преисподней, как чёрная корка между нами страшно вздыби­лась, и оттуда выплеснулся огромный бугор неистово красного, медленно кипящего и так же медленно струящегося и опадающего огня. Секунду или две полужидкий холм пузы­рился и булькал, потом опустился. Моей жены не было. Я опрометью кинулся в горящее озеро, и липкие, обжигающие волны не причиняли мне вреда. Я подхватил её на руки, вы­нырнул, выбрался на твёрдую поверхность, смахнул с глаз языки пламени - о ужас! Я прижимал к груди кусок тлеющего угля, выхваченный из горнила! Безумие овладело мною, я громко захохотал, и бесы преисподней, услышав, меня, захохотали мне в ответ.
- Ну что, дряхлая Старость! - воскликнул я! - Видишь, как ловко я перехитрил тебя? Что ты сможешь сделать вот с этим? - и я швырнул обугленное тело назад в озеро и снова бросился в насмешливо ухмыляющийся огонь. Но озеро семь раз выплюнуло меня из сво­их недр, и на седьмой раз я отвернулся от него, кинулся прочь из этой геенны, упал на склон горы, освещённый луною, - и проснулся лишённым рассудка.
- Ну что, дряхлая Старость! - воскликнул я, в благодарности повторяя то, что когда- то сказал в отчаянии. - Разве сильна ты разрушить её образ, который я храню в самых со­кровенных глубинах своего сердца? Слава Богу, хотя бы это останется со мною навеки!
И с того часа я уже не верил, что умру, когда с меня совлечётся бренное тело. И если иногда я думаю об этом, то уже не стремлюсь, как прежде к небытию, а страшусь его. Ибо во мне проснулась великая надежда, что однажды Распятый всё-таки простит меня и в знак прощения позволит мне снова, но уже в мире и покое, взглянуть на лицо той, что лю­била меня. О великая, могущественная Любовь! Кто знает, каких высот совершенства ты можешь достичь в груди даже самой малой и низкой твари, следующей за Распятым!"