Творчество

Глава 11. Вечный жид

В святом Иерусалиме было прекрасное летнее утро, и я сидел за верстаком и усерд­но трудился над парой сандалий для первосвященника Каиафы. Я торопился: мне надле­жало закончить работу за час до захода солнца, чтобы сделать все приготовления к пас­хальной трапезе.
Всю ночь в городе было неспокойно, и какие-то люди непрестанно ходили туда- сюда: первосвященники и иже с ними наконец-то схватили того самого Иисуса, которого многие называли Мессией, а другие (и я, неразумный, тоже) считали архисамозванцем и богохульником. Дело в том, что я был из дома Каиафы и искренне желал, чтобы человеку, которого мой господин объявил обманщиком, досталось справедливое возмездие за его деяния.
Итак, я сидел за работой, размышлял и радовался своим мыслям. Прошло утро, настал полдень. Лето было душное, улица раскалилась под палящим солнцем, а я сидел в тени, поглядывая на пышущую жаром дорогу, не переставая мастерить сандалии для свое­го хозяина, искусно скрепляя их хитроумными, мелкими стежками. Какое-то время вокруг царило томное безмолвие, но внезапно откуда-то издалека послышался нервный, беспо­койный гул. Первыми появились бездельники-ребятишки, вечно бегущие впереди, чтобы их не затёрли в сутолоке; они бежали вприпрыжку, то и дело оглядываясь назад. За ними повалила целая толпа, с криками и воплями, толкаясь и выпирая то туда, то сюда, а посре­ди неё возвышалась перекладина креста, и тащивший её Иисус так низко согнулся под этой тяжестью, что его вовсе не было видно. «Странно, - подумал я. - Наверняка он не раз таскал брёвна и потяжелее, когда работал с отцом-плотником в Галилее. Но теперь грехи и глупая праздность отняли у него молодость и силы, ибо тот, кто презирает закон, погиб­нет, а уповающие на Господа обновятся в силе». Я немало сердился на него: ведь он учил людей презирать великих хранителей и толкователей закона и почитать тех малых, кто всего лишь соблюдает его. Да что там! Этот человек плёткой прогнал со двора язычников брата моего отца, что, хоть и не причинив ему телесной боли, поразило его в самое серд­це, - и тут же пригрозил разрушить и в три дня отстроить тот самый храм, который якобы так почитал!
Вот какие думы жили у меня в душе. Так что когда я услышал от уличных мальчи­шек, что мимо нас идёт сам Иисус из Назарета, и ведут его на Голгофу, чтобы там рас­пять, сердце моё возликовало при мысли о том, что закон, наконец-то, восторжествует над этим злодеем. Я отложил сандалию и шило, поднялся и встал у двери в лавку. Иисус при­близился и уже почти прошёл мимо, когда длинный конец креста вдруг сполз в пыль и тяжко потащился по дороге. Кто-то из напиравшей сзади толпы подбежал, поднял его и
толкнул вперёд, так что Иисус споткнулся и чуть не упал. Он был так близко, что пере­кладина креста оказалась чуть ли не на моём пороге. Я с негодованием отпихнул его от себя и гневно воскликнул: «Иди, иди, Иисус, иди дальше! Нечего тебе ступать на мой по­рог!» Он поднял на меня глаза и сказал: «Я-то уйду, а вот тебе уйти не суждено», и поша­тываясь, побрёл дальше. Я же вслед за толпой отправился на Голгофу".
Тут Полварт остановился.
- Я прочту вам лишь несколько отрывков, - сказал он. - Вы же видите, рукопись очень длинная, и я выберу лишь места, связанные с тем, о чём мы сегодня говорили. Дальше идёт подробное описание распятия; вряд ли я когда-нибудь смог бы прочесть его вслух. Там есть всё: и землетрясение, и бледные лица восставших мертвецов, прогляды­вающие из тьмы, окутавшей крест. Заканчивается оно так:
"Всё это время я оставался в стороне, но ближе подойти не решался, потому что ря­дом стояла его мать и те, кто были с нею, и при виде её сердце моё тяжко ныло от жало­сти. Я уже готов был сорваться с места и побежать домой, чтобы выплакать душившие меня слёзы, но какая-то непонятная сила словно пригвоздила меня к земле. Казалось, казнь приближается к концу. Отверзши уста, Он что-то сказал матери и ученику, стояв­шему рядом с ней, но что сказал, я не знаю, ибо после этого глаза Его устремились на ме­ня, и сердце моё ухнуло и куда-то провалилось. Он не вымолвил ни слова, но в Его взоре было нечто такое, что своей скорбью поразило бы меня до смерти, если бы смерть (хотя сам я этого пока не знал) уже не отшатнулась от меня навеки, не решаясь приблизиться к такому злодею. Ах, Смерть! Если бы ты вняла моему воплю, с какой радостью я постро­ил бы тебе храм, воздал тебе высокие почести и принёс в жертву орлов на костре из мёрт­вых трупов!.. Но всё это лишь глупый, бессвязный бред! Да простит меня Господь. Все назначенные мне дни я буду ждать своего часа. Но тот Его взгляд, ставший источником вечных слёз в моём пульсирующем болью мозгу, словно развязал мне ноги, и я убежал прочь".
Тут Полварт опять остановился, перелистнул сразу много страниц, нашёл нужную и снова принялся читать:
"И с тех пор всякий раз, когда ночью мне случалось видеть у дороги крест, я взби­рался на него и, обвив его руками и ногами, висел на нём во мгле или при лунном свете, в дождь, в снег, в мороз, покуда мышцы мои не ослабевали, и я мешком не сваливался на землю, лишаясь чувств и приходя в себя лишь утром, когда на меня, лежащего у подно­жия креста, начинало светить солнце. И если мне вдруг случалось позабыть Его послед­ний взгляд, во мне тут же вспыхивало мучительное желание смерти, не отпускавшее меня, покуда воспоминание об этом взгляде и его сила не возвращались ко мне, и вместе со скорбью моя душа не обретала терпение жить дальше. Но даже хотя я описываю всё это обычными словами, забвение и вспоминания означают для меня совсем не то, что для других людей. Эти движения духа измеряются для меня не человеческими поколениями, не годами, а столетиями, ибо мгновения моей жизни отсчитывают часы, чей маятник ка­чается вдоль дуги недвижных звёзд.
Однажды мне было видение Смерти. Должно быть, это были первые поползновения того безумия, которое впоследствии обволокло меня: ведь я хорошо знаю, что Смерти как таковой нет; что это только слово, необходимое ради бессилия человеческой мысли и убожества человеческой речи; что смерть - это не существо, а всего лишь перемена из нынешнего состояния в иное. Но я повторяю, что мне было видение Смерти. Вот на что оно было похоже:
Я шёл по широкой песчаной пустыне, как в Египте, и время от времени поглядывал по сторонам, не появятся ли где-нибудь на горизонте пирамиды, чёрными треугольниками
врезающиеся в ночную синеву неба. Но вокруг ничего не было. Звёзды сошли на землю и сверкали на сухом песке, а вокруг простиралась дикая, безлюдная пустота. Воздух тоже был недвижен, как внутри наглухо заделанного склепа, где кроме сухих костей нет ниче­го, нет даже малейшего призрака зловония, подымающегося от тлеющей плоти. В этом мёртвом воздухе я непрестанно слышал тихие стенания далёкого моря, к которому несли меня ноги. Я шёл уже долгие годы, но за это время голос моря стал лишь чуточку громче.
И тут внезапно я понял, что я не один. Рядом шагала чья-то смутная фигура, едва различимая, но реальная. Она не вызвала у меня страха; ведь то, чего люди обычно боятся больше всего, было для меня самым желанным на свете. Я остановился, повернулся и уже собирался заговорить, но черный силуэт, который никак нельзя было назвать просто те­нью, не останавливаясь прошествовал мимо, не обращая на меня внимания. Тогда я опять повернулся, зашагал к морю - и тень, удалившаяся было вперёд настолько, что казалась лишь туманной дымкой между звёздами, вдруг снова оказалась со мной рядом.
- О дух, я знаю, что ты не тень, - сказал я, не останавливаясь и не замедляя шаг. - Ведь сейчас нет ни солнца, ни луны, а многие звёзды гасят тени друг друга. Так что же ты такое и зачем ты идёшь рядом со мной? Если ты хочешь напугать меня, у тебя ничего не выйдет: я не боюсь ничего, кроме того, что люблю более всего на свете! - добавил я, ду­мая о глазах Господа Христа.
- Ты так мало знаешь, что я такое, - ответил мой тёмный спутник, - что отказыва­ешь мне в самой моей сущности. Я есть Тень и ничто иное, и нет другой Тени, кроме ме­ня. Я Тень, одна единственная тень - не из тех, от которых в ужасе бежит свет, но подоб­ная им, ибо сама жизнь отворачивается и прячется от меня. Но без жизни не было бы и меня, ибо я - ничто; и всё же, стоит чему-то появиться, как я сразу же появляюсь рядом, и мне не нужен был создатель, ведь я появился сама собой, ибо я есть Смерть.
- Ах! Смерть! - воскликнул я и хотел было упасть к его ногам, простирая руки в благоговейной мольбе, но в тот же миг пояс Ориона накрыла тень, а мой спутник исчез. Я вздохнул, снова зашагал к вечно стонущему морю - и через мгновение увидел, что тень опять идёт рядом.
- Значит, ты так и будешь ускользать и возвращаться? - заговорил я. - Тогда я пре­зираю тебя, потому что ты боишься честной борьбы!
С этими словами я бросился на него, чтобы бороться с ним, надеясь не на победу, а на поражение, но никак не мог схватить его.
- Ах ты бессильное ничтожество! - вскричал я. - Ты не стоишь даже того, чтобы бросать тебе вызов!
- Ты хочешь рассердить меня, - ответила тень, - но у тебя ничего не выйдет. Меня нельзя вывести из себя. Да, я всего лишь тень, но я знаю себе цену, ибо я есть Сень Все­вышнего, и где бы Он ни был, я всегда рядом.
- Ты просто ничто! - выкрикнул я.
- Нет, нет, я не Ничто. Ни ты, ни никакой другой человек не знает, что означает это слово; это известно только одному Богу. Я всего лишь тень этого Ничто. Говоря «ничто», ты имеешь в виду всего лишь меня; но что имеет в виду Бог, говоря о «Ничто» - о том ничто, которое бывает без Него и которое есть не тень, а сама сущность небытия, - этого не может знать никакая тварная душа.
- Значит, ты - не Смерть? - спросил я.
- Я то, что ты представляешь, когда говоришь о смерти, но не Смерть, - ответил он.
- Горе мне! Тогда зачем ты пришёл ко мне посреди этой пустыни? А я-то думал, что ты действительно Смерть и сможешь забрать меня к себе, чтобы меня больше не было!
- Такие дела не подвластны Смерти, - ответствовала тень. - Только Тот, Кто сотво­рил тебя, способен сделать так, чтобы тебя не было. Ты есть, покуда Он не пожелает, что­бы тебя не стало. От мудрецов я слышал, что творить трудно, но обратить сотворённое в ничто - ещё труднее. Правда, я об этом ничего не знаю. Только неужели ты желаешь, что­бы тебя рассыпала в ничто рука Смерти? Неужели ты хочешь, чтобы твоё небытие было даром тени?
Я вспомнил глаза Господа Христа и Его взгляд и сказал:
- Нет; я не хочу, чтобы Смерть уносила меня. Я хочу исполниться жизни и вечно стоять перед Богом.
Тут пояс Ориона снова затуманился, и тень исчезла. Но и после этого я жаждал при­хода Смерти, надеясь, что она приведёт меня к тем глазам и сиявшему в них прощению. Однако годы всё шли, и с каждым новым годом надежды у меня становилось всё меньше. Я снова позабыл, как Господь однажды посмотрел на меня. В конце концов, утомившись от бренной, но бесконечной жизни и желая, чтобы это противоестественно долгое суще­ствование пришло-таки к естественному завершению, я начал мечтать о том, чтобы бытие прекратилось навсегда.
И вот как-то раз, в одном германском городе, я отыскал своих собратьев-евреев, ко­торые сказали мне:
- Не печалься, Агасфер! После смерти нет никакой жизни. Так что живи, покуда не придёт твой срок, и не жалуйся. Любой из нас с радостью принял бы на себя твоё наказа­ние, чтобы жить, пока жизнь не станет ему в тягость!
- Да, но как жить, когда жизнь давно тебе опостылела? - возразил я.
Но они не стали меня слушать и сказали:
- Исследуй Писание, изучи Книгу Закона и рассуди, есть ли в ней хоть один побег этого странного растения, этой веры, выросшей в одну ночь. Воистину, вера в бессмертие - лишь мимолётная вспышка в разуме людей, силящихся подняться над своим уделом. Разве Моисей, Иов, Давид или Даниил обмолвились о нём хоть одним словом?
И я послушал их, и они убедили меня. Но с этими мыслями тоска по смерти навали­лась на меня вдесятеро сильнее, и тогда я встал, препоясал чресла свои и снова пошёл на поиски того, кто теперь казался мне привратником у ворот вечного безмолвия и невидан­ного покоя. В прежние дни, когда я утомлялся от своих трудов, что было для меня слаще, чем окунуться в смерть сна? Так насколько же слаще будет погрузиться в самый глубо­кий, самый древний из всех снов - в материнское лоно смерти, где обитает пустота и по­кой, не знающий пробуждения! Бесконечное жужжание колёс мысли и желания, наконец, смолкнет, и меня поглотит ночь, чья мгла не кишит незримыми тварями и которую не всколыхнёт ни одна утренняя звезда!
И всякий раз, когда сходились враждующие армии и близился день битвы, я в жар­кой спешке летел им навстречу, чтобы первым оказаться на бранном поле и с радостью встретить самую страшную погибель. Сам я не сражался, потому что не хотел убивать тех, кто не желал смерти, как желал её я. Но если бы на поле битвы выходили воины, как я, жаждущие смерти, с каким рьяным неистовством я поражал бы их, чтобы, подобно ангелу Азраилу, даровать им долгожданный покой! Ибо я относился к своим собратьям не с ненавистью, а с любовью и готов был с усердием перетащить их, всех до одного, из обжи­гающего воздуха жизни в целительную тишину гробницы. Но они не искали смерти, и я не дарил им её, хотя всё упорнее искал её для себя. Зрение моё обострилось настолько, что я тут же узнавал стервятников, кружащихся над роковым полем, даже если они были так далеко, что казались лишь пылинками в солнечном луче. Завидев их, я стремительно бе­жал в ту сторону и не останавливался, пока они не оказывались прямо у меня над головой.
Однажды сидя в степи, ослабев от горя, я увидел, что ко мне стремительно прибли­жается отряд конных всадников, обезумевших от животного страха. Я вскочил и кинулся к ним навстречу, махая руками и крича, как кричит пастух, чтобы повернуть стадо. Вздыбленным валом, поднявшимся свирепым ветром, неумолимо сметающим всё на сво­ём пути, они налетели прямо на меня. Ах, вот это воистину был кипучий поток - громо­подобная череда живых, железнобоких волн, гонимых вперёд ураганом страха! На мгно­вение я почувствовал копыта и знал, что меня подмял кто-то из всадников - но чувства тут же исчезли, и какое-то время не было совсем ничего. Я проснулся в тишине, и мне по­казалось что я умираю, что я почти пересёк невидимую черту и через секунду наступит вечное и бесконечное ничто. Потом снова наступила пустота. «Наконец-то я умер, меня больше нет! - подумал я. - Мои странствия закончились». И с этой мыслью меня обожгло адское отчаяние: ибо я продолжал думать!
- О Боже! Горе мне! - возопил я. - Хотя больше я ничего не вижу, не слышу, не чув­ствую ни запаха, ни вкуса, ни прикосновения, и тело моё покинуло меня, я всё равно остаюсь Агасфером, Странником, и должен всё так же идти и идти без конца, слепой и глухой, чрез неведомые пустыни, незнакомые человеческим чувствам, - и мне уже нико­гда не обрести покоя! Увы! Смерть - это не смерть; ведь она лишь протыкает кожаный чехол бутыли, но не проливает на землю вино жизни! Горе мне, горе! ибо я не могу уме­реть!
Но тут я почувствовал в пальцах лёгкую судорогу и громко воскликнул от счастья: тело моё осталось со мной! Ликуя, я вскочил на ноги и весь израненный и хромой, с пере­битой рукой, заковылял вслед Смерти, надеясь, что она всё-таки откроет мне тайну вечно­го покоя. Я был жив, но у меня оставалась надежда, ибо Смерть была ещё впереди! Я был жив и пока ещё не умирал. Кто знает? - может, я ещё отыщу ту дивную ночь, где нет ни звёзд, ни облаков! Я ещё не перешёл в страну мёртвых и пока продолжал жить! Кто знает, может, мои соплеменники-мудрецы из германских краёв действительно окажутся правы! Так, примерно с час, я безудержно радовался и ликовал.