Творчество

Глава 9. Бессмертие

- Ну, как идёт торговля? - спросил Полварт, когда гость уселся.
- Странно слышать от вас такой вопрос, сэр, - ответил мануфактурщик, и его круг­лое лицо, как никогда похожее на луну, наделённую высшим разумом, расплылось в улыбке. - Я только рад оставить её в лавке и хоть на время позабыть о ней.
- Подлинную торговлю невозможно оставить в лавке. Позади всякого всадника си­дит забота, мрачная или светлая[45].
- Это верно, и я только что опять в этом убедился, - сказал Дрю, - потому что спо­ткнулся о новую загвоздку. С тех пор, как мы виделись с вами в последний раз, на меня набросились пренеприятнейшие сомнения, и я никак не могу с ними справиться. Оружия у меня против них никакого, ни единого хоть сколь-нибудь веского аргумента. Может, таков закон природы, что стоит человеку в чём-нибудь запутаться, как у него в голове сра­зу появляются тысячи других непонятных вопросов, словно сам Хаос задумал его прогло­тить. Только я начал немножечко продвигаться вперёд, стараясь торговать честнее, как это треклятое сомнение сразу же подняло свою мерзкую голову и принялось раздуваться, становясь всё реальнее и реальнее. Я вот о чём, сэр: что если после смерти нас ничего не ждёт? Что если мы уходим из мира так же, как приходим в него? Что если раньше нас просто не было, и потом просто не будет? Да, весной к нам возвращаются цветы, а осенью - колосья, но ведь и цветы, и колосья каждый год разные, как разные поколения людей!
- Так ведь никто и не говорит, что мы вернёмся сюда. Мы просто верим, что после смерти уходим не в землю, а совсем в другое место.
- Но вы же не можете этого доказать!
- Нет.
- И ничего об этом не знаете!
- Ну, знаю я об этом действительно немного, но, по-моему, достаточно.
- Но ведь даже те, кто говорит, что верит в загробную жизнь, считают смехотворной, например, мысль о существовании призраков, привидений.
- По-моему, в этом виноваты сами привидения и те, кто о них рассказывает. Мне са­мому они не очень интересны. Я предпочитаю историю о Том, Кто, как говорят некоторые люди, воскрес к новой жизни и воскрес телесно.
- Да, но Он был всего один!
- Те же люди говорят, что Он вернул к жизни ещё двоих или троих.
- И всё равно, получается, что их всего трое или четверо!
- Честно говоря, мне не очень хочется с вами об этом спорить. Ведь вопрос о том, будем мы жить вечно или нет, вовсе не является вопросом первостепенной важности.
- Мистер Полварт! - воскликнул мануфактурщик с таким изумлением и ужасом, что ему вряд ли грозила опасность стать сторонником учения о том, что вместе с физической смертью прекращается всякая жизнь. В ответ привратник улыбнулся, и его улыбку можно было бы назвать даже хитрой, не будь в ней присущего только ему выражения неизъясни­мого добра.
- Представьте себе какую-нибудь никчёмную вещь, - сказал он. - Разве вы обрадуе­тесь, если вас уверят, что вы будете обладать ею вечно? Большинство людей считает, что это прекрасно - иметь свой клочок земли, чтобы передать его детям. Но что если эта зем­ля - всего лишь вонючая, неосушимая трясина, полная смрадных вод? Разве её хозяина
утешит мысль о том, что, покуда живы его наследники, никто и никогда, до скончания света, не оспорит прав владения на этот жалкий надел?
Мануфактурщик озадаченно смотрел на него, но во взгляде его сквозила напряжён­ная мысль. Священник с весёлым любопытством ждал, что будет дальше: он уже понял, к чему клонит карлик.
- Вы меня просто поражаете! - проговорил мистер Дрю, немного придя в себя. - Разве можно сравнивать Божий дар с такой мерзостью? Что бы мы делали без вечной жизни?!
Рейчел звонко рассмеялась, и священник невольно рассмеялся вместе с нею.
- Ну что, мистер Дрю, - сказал Полварт, тоже почти смеясь, - вы поможете мне до конца вытянуть цепь этого утомительного аргумента? Или сомнительное состояние её звеньев повергает вас в такой шок, что вы не желаете к ним прикасаться? Обещаю вам: последнее звено будет из чистого золота!
- Простите меня, - сказал лавочник. - Я и сам должен был догадаться, что вы пошу­тили.
- Отнюдь! Я говорил совершенно серьёзно и в самом буквальном смысле. Может быть, вы не вполне поняли, что я имею в виду. Так скажите мне, нужна ли человеку жизнь при любых, совершенно любых условиях?
- Конечно, нет.
- Наверное, вы и сами знаете таких людей, которые не прочь избавиться от своей нынешней жизни, потому что у них нет никакой надежды, что она когда-нибудь изменит­ся.
- Нет.
- А я да.
- Я всегда думал, что за жизнь цепляются все.
- Большинство людей - да, цепляются; но далеко не все. Вспомните, к примеру,
Иова.
- А я слышал, что это всего лишь литературная поэма.
- Всего лишь поэма! Скорее, целая поэма - ведь она отражает состояние не отдель­ного человека, а всего человечества! Есть люди, которые с радостью избавились бы от жизни, и будь мы с вами на их месте, мы чувствовали бы то же самое. На них немного по­хожи те, кто отказывается верить в существование Бога: никто из них не ожидает вечной жизни, и мало кто хотел бы жить вечно - по крайней мере, так утверждают они сами.
- Что ж тут удивляться? - откликнулся мануфактурщик. - То есть если они не верят в Бога.
- Ну вот, вы и попались! Вы сами признаёте, что при определённых дурных услови­ях жизнь никому не нужна.
- Ну хорошо, признаю.
- А я повторяю, что это не далеко не первостепенный вопрос, будем ли мы жить бесконечно. Более того, я пойду немного дальше. Допустим, сам человек хочет жить бес­конечно. Значит ли это, что его жизнь стоит того, чтобы ею жить?
- Наверное, да. Кто может судить об этом лучше него самого?
- А вот давайте немного порассуждаем. Возьмём крайний случай и допустим, что перед нами человек, чьё главное наслаждение - жестокость, и у него столько возможно­стей утолять свою страсть, что жизнь кажется ему прекрасной. Допустим, этот человек хочет, чтобы его жизнь продолжалась бесконечно. Стоит ли такая жизнь того, чтобы ею жить? Хорошо ли это, наделять человека способностью вечно оставаться зверем?
- Для окружающих очень плохо.
- А для него самого ещё хуже.
- С точки зрения других, да. Но ведь сам он будет счастлив!
- Да, если назвать это жуткое наслаждение счастьем и забыть о том, что по самой своей природе это не блаженство, а кошмар. Рано или поздно настанет время, когда, уто­ляя свою ненасытную страсть, он истребит вокруг всё живое и останется наедине с опу­стошённым миром. Что тогда? Стоит ли ему жить в таком состоянии?
- Это будет жизнь ему в наказание.
- Пока мы говорим не об этом, но всё равно вы ответили на мой вопрос: является ли бессмертие безусловно желанным просто потому, что человек считает стоящей собствен­ную жизнь?
- Да, действительно ответил. Теперь я вас понимаю.
- Отсюда следует, что есть кое-что поважнее, чем бессмертие. Как вы думаете, что?
- Наверное, само бессмертие тоже должно быть достойным.
- Да; жизнь должна быть такой, чтобы ею стоило жить бесконечно. Но что делать, если она не такова?
- Тогда надо подумать, нельзя ли как-нибудь сделать её такой.
- Вы правы. И в чём же состоит главная, неотъемлемая ценность жизни как жизни? Единственным совершенным идеалом жизни может быть лишь некое Целое, самосущее и созидающее. Это и есть Бог, единый и единственный. Но для того, чтобы любая жизнь была полной по самой своей сути, по своему качеству она должна соответствовать этому идеалу. А человек соответствует самосущему в том, что должен осуществить и совершить себя, вобрав в себя этот источник своего существования, вернувшись и приняв этот ис­точник в свою волю, и заново укоренив в нём все выражения своей свободы и всю силу самостоятельно пробудившейся воли. Иными словами, он должен сказать: «Я буду стре­миться к воле созидающего Я»; увидеть и всем своим существом сказать, что желать ис­полнения Божьей воли в себе, для себя и о себе есть высочайшая точка человеческого су­ществования. Только тогда он завершает свой цикл, оборачиваясь к своей истории, пости­гая её Начало и волей устремляя своё бытие в волю Единосущего. В этом и состоит со­вершение, новое творение, объединение человека в единое целое. Это и есть истинная ре­лигия, и кто не собирает вместе с нею, тот расточает.
- И после этого, - вставил мистер Дрю с некоторым нетерпением, - встаёт вопрос: буду я жить вечно или нет?
- Вы уже простите меня, но я не согласен, - ответил маленький пророк. - По-моему, этот вопрос мы давно оставили позади. Человек, обладающий такой жизнью, даже не ду­мает о том, будет ли он жить. Сомнительное желание бессмертия возникает лишь в сумер­ках полужизни, в которой одновременно есть много такого, ради чего ей хотелось бы длиться вечно, и много такого, из-за чего ей не стоит продолжаться. Помните, - сказал Полварт, обернувшись Уингфолду, - как-то раз я говорил о странной рукописи, которую оставил после себя мой брат?
- Отлично помню, - ответил священник.
- Я всегда вспоминаю о ней, когда речь заходит о бессмертии. Так что если вы оба не против, я хотел бы зачитать оттуда несколько отрывков.
Оба гостя горячо, с непритворной сердечностью уверили хозяина, что с удоволь­ствием выслушают всё, что он сочтёт нужным им прочесть.
- Только я должен вас предупредить, - продолжал Полварт, - исключительно ради того, чтобы защитить вас от ненужного смущения, что мой бедный брат был не в своём уме, и то, что я сегодня прочту вам, казалось ему не игрой воображения, а изложением не­оспоримых фактов. Некоторые страницы, наверное, покажутся вам донельзя странными и непонятными, но вся рукопись пронизана движениями мысли и тем, что кажется мне уди­вительной проницательностью и умением предугадать эти движения и приостановить проявления воображаемого сознания.
С этими словами карлик открыл сундучок, где хранились самые дорогие ему вещи, и не только почтительно, но даже ласково вынул оттуда довольно пухлый том размером в четверть листа, аккуратно переплетённый в сафьян с золотым обрезом.