Творчество

Глава 6. Священник и врач

- В болезни этого юноши есть нечто странное, - сказал Фабер, когда они вышли на улицу. - Сдаётся мне, вы знаете куда больше, чем говорите, и если это так, то я не погре­шу против приличий, если скажу вам об этом.
- Однако с моей стороны даже признаться в этом было бы неосмотрительно, - улыб­нувшись ответил священник.
- Вы правы, - откликнулся Фабер. - Я здесь совсем недавно, и пока у вас не было возможности меня проверить. Но я так же беспристрастен и честен, как вы, хотя и не во всём с вами согласен.
- Люди утверждают, что вы вообще ни в чём со мной не согласны.
- Ах вот как? Значит, об этом говорят? - проговорил Фабер с некоторой досадой. - А я изо всех сил старался не нарушать границы ваших владений.
- Никаких владений я не знаю, - ответил Уингфолд. - Но истинная птица всегда су­меет избежать силков охотника.
- Что ж, - ответствовал доктор, - не знаю, как там Бог и всё такое, но хотя сам я не считаю себя трусом, я знаю, что вашей смелости можно только позавидовать.
- Да нет у меня никакой смелости, - сказал священник.
- Это вы своей бабушке расскажете! - рассмеялся Фабер. - Я лично не осмеливаюсь прямо говорить, что я думаю и чего не думаю, даже в спальне своего самого неправовер­ного пациента, а если что-то у меня всё-таки вырывается, то тут же в этом раскаиваюсь. Вы же каждое воскресенье во всеуслышание говорите о том, во что верите на самом деле! Как вы можете во всё это верить, я не знаю, но это не моё дело.
- Как же не ваше? Конечно, ваше! - возразил Уингфолд. - А что касается смелости, то разве вы не допускаете, что иногда человек обязан сказать с кафедры то, что ему ни в коем случае не следует говорить у постели больного?
- Но смелость тут совершенно не при чём! А мне больше ничего не надо.
- Как не при чём? В этом деле самым важным является как раз то, что вы принимае­те за смелость. Моя смелость - это всего лишь её величество Совесть.
- Как, как?
- Так назвал её Бенедикт из «Много шума из ничего». Моя смелость - это не что иное, как моя совесть.
- Как бы вы её не называли, это чертовски хорошая штука! - заявил Фабер.
- Вы уж простите меня, но ваш эпитет, при всей его забавности, вряд ли уместен в таком контексте, - ответил Уингфолд, смеясь.
- Вы правы, - отозвался Фабер. - Прошу прощения.
- Что же до смелости,.. - продолжал Уингфолд. - Видите ли, я хочу лишь одного: верить в Бога, а последнее время мне всё больше кажется, что найти Его сможет только честный человек. Если принять всё это во внимание, то моё стремление говорить правду - никакая не смелость, а самая обыкновенная необходимость.
- По-моему, от этого говорить правду ничуть не легче, особенно перед таким сбо­рищем легковерных простофиль, как.
- Простите, но по-моему, по воскресеньям в церкви не хватает, скорее, совести, нежели мозгов.
- Что ж, я могу сказать только одно: мне никак не понять, зачем вам так нужно ве­рить в Бога! Мне кажется, что без подобных вымыслов дела в мире пошли бы гораздо лучше. Ну вот возьмите хотя бы молодого Спенсера; это мой пациент, из Харвуда. Вчера у него умерла жена, прелестнейшее создание, всего двадцать два года! Бедняга просто убит горем. Он, правда, тоже, вроде вас; на днях сказал мне, как сказали бы, наверное, и вы: «Это воля Божья, и мы должны смиренно её принять». «Не говорите со мной о Боге! - не выдержав, ответил я. - Вы что же, хотите сказать, что если бы Бог существовал, Он отнял бы у мужа чудесную жену, а у беспомощного младенца - любящую мать? Да мне бы было стыдно в такое верить!»
- И что он вам ответил?
- Побледнел, как смерть, и не сказал ни слова.
- Вы забыли, что своими словами отнимаете у него единственную надежду снова с нею увидеться.
- Да, об этом я и правда не подумал, - признался Фабер.
- И всё равно, - продолжал Уингфолд, - я не стал бы утверждать, что вы поступили неправильно, если бы при этом вы готовы были добавить, что исследовали все сферы все­ленной, где обитает жизнь, и не нашли там Бога. Или испытали все придуманные челове­ком теории, или даже собственную теорию, и обнаружили, что они, все до одной, проти­воречат возможности Его существования. Я не говорю, что тогда ваше суждение было бы верным: возможно, другой человек, равный вам по интеллекту и способностями, придёт к совершенно противоположному выводу. Я только говорю, что в этом случае не стал бы
винить вас. Но вы должны признать, что это довольно серьёзно - без веских и убедитель­ных доказательств выдвигать в качестве аксиомы то, что лишь в десять раз глубже вонзит в человека жало смерти.
Доктор ничего не ответил.
- Я не сомневаюсь, что вы сказали это в порыве негодования, но, по-моему, ваше негодование было негодованием человека, не привыкшего размышлять о тех предметах, насчёт которых он высказывает столь уверенные суждения.
- Тут вы неправы, - возразил Фабер. - Меня воспитывали в одной из правоверней- ших фарисейских школ, и я знаю, что говорю.
- Вряд ли в подобной школе можно получить представление о таком Боге, чьего су­ществования действительно можно было бы желать.
- Они утверждают, что знают истину.
- Неужели вы считаете фарисеев и их мнения веским аргументом, зная, что это за люди? Если Бог и вправду есть, неужели вы полагаете, что Он сделает Своими устами ка­кую-либо из этих самодовольных сект?
- Но вопрос состоит не в том, что я думаю о Боге, а в том, существует ли Бог вообще - особенно принимая во внимание то, что если Он существует, человеческое сердце нико­гда не сможет принять Его как Бога, если Он хотя бы допускает жестокость, не говоря уже о том, чтобы творить её Самому. Я не могу взять обратно того, что сказал Спенсеру, какими бы необдуманными или жестокими ни были мои слова.
- Не стану отрицать, в них есть определённая логика - как в жалобах гластонских ребятишек, которые на днях хором соглашались, что доктор Фабер ужас какой бессердеч­ный и нехороший: выдернул у няньки зуб, а маленькому Бобби дал противное- препротивное лекарство!
- Вы считаете, это справедливое сравнение? Надо подумать.
- Мне кажется, да. То, что вы делаете, часто бывает неприятным, а иногда приносит страшную боль, но ведь из этого не следует, что вы жестокий человек, обожающий при­носить людям не исцеление, а вред!
- Мне кажется, в этой аналогии есть слабое место, - проговорил Фабер, - потому что я - всего лишь раб существующих законов и вынужден действовать в соответствии с ни­ми. В том, что пациентам неприятны те средства, которые мне приходится использовать, не моя вина. Бог же, если Он существует, сам устанавливает законы, так что тут всё зави­сит только от Него.
- Что ж, ваше возражение довольно веско и справедливо, и на первый взгляд анало­гия действительно может показаться ущербной. Но что если найдётся теория, которая устранит это слабое место?
- Я лично не вижу, откуда ей взяться. Ведь если, как вы утверждаете, Бог тоже свя­зан законами, как и я, тогда получается, что царство разделилось против себя, и Бог пере­стал быть Богом.
- Мне кажется, - проговорил Уингфолд, - что лично я мог бы поверить в Бога, лишь отчасти способного творить добро; но в Бога, который всевластен, но не всеблаг, мне не поверить никогда. Но что если Божий замысел предполагает возрастание людей как детей Божьих - помните, как написано: «Я сказал, вы боги»? - и Он хочет сделать их причаст­никами Своего, высшего блаженства, сделать их подобными Себе? Что если Его дивному замыслу мало того, чтобы Его создания становились совершенными исключительно по Его дару и не имели никакого реального участия в своём становлении - то есть не были причастниками Божьей индивидуальности, свободной воли и выбора в пользу добра? Что если страдание является единственным способом, посредством которого человека, в его отдельной, личной индивидуальности, можно было бы так отдалить от Бога, чтобы тот смог волей устремиться к Его единственности и свободе и таким образом обрести их? Что если первым это страдание (и несравнимо большую его долю) должен был вкусить и вкусил сам Бог? И что если Бог увидел в вашем друге и его жене семя чистой любви, но
столь несовершенное и слабое, что оно не выдержало бы грядущих морозов и ветров мира без утрат и тления; но если сейчас разлучить их на несколько лет, оно вырастет, укрепится и возрастёт в незыблемость неизмеримо более высокой, глубокой и крепкой любви, не преходящей вовеки, и посредством страдания, вместо благодушного увядания, выкидыша и смерти, эти двое обрели трудное рождение радостного плода, в здоровье и бессмертии. Представьте себе всё это; что вы скажете тогда?
Фабер немного помолчал и затем ответил:
- У вашей теории только один недостаток: она слишком хороша и потому невероят­на.
- Может быть, она не всё объясняет до конца, но такого недостатка у неё нет. Так какого же Бога вам надо, мистер Фабер? Одно для вас слишком дурно, другое - слишком хорошо и потому невероятно. Неужели вы так и будете то растягивать, то подрезать своё представление о Боге, пока не получите того, что в точности соответствует вашей мерке, и только тогда примете его как разумное или возможное? Только ведь такого Бога вашей душе не хватит и на неделю! Мне кажется, что вера в Бога возможна лишь в том случае, если Он настолько огромен, настолько велик, настолько свят и настолько прекрасен, что­бы быть достойным этой веры.
- Ну и как? Сами вы нашли такого Бога?
- Мне кажется, что нашёл и продолжаю находить.
- Где?
- В Человеке из Нового Завета. Сдаётся мне, что я размышлял об этих вещах больше вас, мистер Фабер. Возможно, однажды я обрету уверенность в чём-то реальном. Но как человек может верить в ничто, я не понимаю.
- Прошу вас, не думайте, что меня поколебали ваши аргументы, просто потому, что я не могу ответить вам сразу, - сказал Фабер, когда они подошли к его дому. - Пойдёмте ко мне; я составлю лекарство сам, это сбережёт нам немного времени. Знаете ли, - про­должал он уже у себя в кабинете, - во всём этом есть уйма неувязок и трудностей, с кото­рыми сталкиваются люди нашей профессии, и я сомневаюсь, что вам удастся так легко их разрешить. Но давайте вернёмся к этому бедняге Лингарду. Гластонские сплетники гово­рят, что он сошёл с ума.
- На вашем месте, Фабер, я не стал бы опровергать эти слухи. Пока Лингард в своём уме, но его терзают тяжкие мысли, которые вполне могут лишить его рассудка. Только я очень прошу вас даже не намекать на это другим.
- Понятно, - отозвался Фабер.
- По-моему, если бы врач и священник понимали друг друга и трудились вместе, - сказал Уингфолд, - они смогли бы сделать гораздо больше.
- Несомненно. Кстати, а что за человек этот их кузен? Как там его зовут - Баском, кажется?
- А вот он как раз должен прийтись вам по сердцу, - ответил священник. - Он обла­дает прямо-таки необыкновенной способностью ни во что не верить.
- Постойте, постойте! - перебил его доктор. - Вы слишком мало меня знаете, чтобы рассуждать о том, кто придётся мне по душе, а кто нет.
- Ну, тогда я скажу о господине Баскоме лишь одно: он был бы честным, не будь он так тщеславен; но если бы он и вправду был так честен, каким себя считает, то не стал бы так поспешно обвинять в нечестности всех, кто с ним не согласен.
- Надеюсь, это не последний наш разговор, - сказал Фабер, оглядываясь вокруг в поисках пробки. - Как-нибудь я сообщу вам пару-тройку фактов, которые заставят вас пошатнуться.
- Что ж, это вполне вероятно, - согласился Уингфолд. - Я только учусь ходить. Но ведь можно пошатнуться и не упасть, так что я вполне готов выслушать всё, что вы мне расскажете.
Фабер протянул ему пузырёк с лекарством, и Уингфолд, попрощавшись, отправился назад.