Творчество

Глава 34. Проповедь для Леопольда

Когда священник поднялся на кафедру, глаза его сознательно отыскали скамью мис­сис Рамшорн. Он увидел Хелен, и в лице её было больше решимости, чем страдания. Ря­дом с ней восседала тётушка, глядя холодно и недружелюбно, словно церковная кошка, готовая броситься на любую приходскую мышь, осмелившуюся пискнуть на свой мыши­ный лад. Баскома видно не было, и Уингфолд почувствовал облегчение: ведь выражение неверия, где бы оно ни отражалось - на туповатой лоснящейся физиономии мэра или на остром, проницательном лице адвоката - словно кость, застревает к горле проповеди, и требуется немалое усилие воли, чтобы не замечать его и, если получится, совсем о нём позабыть. Уингфолд изо всех сил постарался позабыть о миссис Рамшорн и ещё о двух- трёх прихожанах и, когда настало время проповеди, думал только о людских сердцах, их терзаниях и о Том, Кто пришёл призвать их всех к Себе.
- «Я пришёл призвать не праведников, но грешников к покаянию».
Так, значит, перед тем, как прийти на землю из лона Отца, наш Господь прежде все­го думал о грешниках? Неужели, во всеискупающей нежности Божьего сердца, Его со­вершенная воля объяла тех униженных, обезображенных, осквернённых, изувеченных, чьи ангелы слишком слепы, чтобы увидеть лик своего Отца? Неужели под мерзостной гнилостной грязью былых страстей вечное Слово узнало связанную Психею с покалечен­ными крыльями и замызганными перьями, задыхающуюся в страшнейших мучениях? Правда ли, что Его желание было устремлено к делу Его рук, к детям Его Отца и потому, полный сострадания, Он поспешил ценой страданий избавить сердца, подобные Его серд­цу? Подумать только: чтобы чистота и мертвенная скверна вот так встретились над вели­кой, разделяющей их пропастью закона и нравственности! Друг мытарей и грешников! Подумать только: Он действительно был для них другом, и не отшатывался от них в шо­ке и негодовании, и не подымал в ужасе руки! Ему нужно было только одно: чтобы они больше не грешили.
Как вы думаете, если бы сейчас Он зримо и реально пришёл к нам снова, что за лю­ди столпились бы вокруг Него: респектабельные прихожане или жители трущоб? Я не знаю. Я не осмеливаюсь никого судить. Но то, что церковь привлекает к себе так мало по­пранных и угнетённых - тех, кого привлекал к Себе Иисус и ради кого Он пришёл в мир, - должно заставить нас задуматься, насколько эта церковь похожа на своего Господа. Я не сомневаюсь, что путь к ногам Господа отыщут многие из тех, от кого сейчас гадливо от­вернутся респектабельные прихожане, фарисеи нашего времени и священники, строго со­блюдающие все условности своего ремесла. И, несомненно, именно в религиозном мире такой человек, как Иисус, не имевший богословского образования, родившийся и воспи­танный в семье плотника, в своих проповедях почти не произносивший общепринятых среди духовников фраз и не говоривший особым религиозным языком, но учивший народ вечным истинам веры, надежды и любви с помощью самых простых и естественных форм, встретит главных и, пожалуй, единственных ожесточённых противников своего учения и жизни.
Но разве Господь не призывал к Себе праведников? Разве Он не призывал к Себе честных людей - Иакова, Иоанна и Симона, крепких рыбаков, которые могли выдержать ночь и бурю, много трудились, кормились как придётся, жили честно и вели хорошую, добропорядочную жизнь, кто с отцом и матерью, а кто с женой и ребятишками? Я не пом­ню, чтобы Он как-то особо убеждал их в том, что они грешники, перед тем, как призвать их к Себе. Давайте вспомним, как повёл себя Симон Пётр, впервые оказавшись близко к Иисусу. Этот рыбак устыдился себя, но даже под горечью стыда из его души вырвались честные, открытые и страстные слова. Правдивый человек не должен был обмануться насчёт того, кто оказался рядом с ним! «Выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный». Как бы мне хотелось увидеть то, что увидел в Иисусе Пётр и что породило в нём этот возглас! Да, он узнал в Нём Мессию; но что именно в этом плотнике заставило рыбака убедиться, что перед ним Христос? Может, для этого хватило бы одного чуда с
ловлей рыбы, даже без той проповеди, которую Иисус произнёс из его лодки? Думаю, что нет. Как бы то ни было, святой Пётр причислял себя к грешникам, и мы можем быть уве­рены, что если бы эти рыбаки самодовольно гордились своей праведностью, они не стали бы бросать всё, чтобы последовать за Тем, Кто призвал их.
Правда, Он не призывал их к Себе именно как грешников. И потом, разве к Господу не приходили те, кого даже Он Сам почитал праведниками: Никодим, Нафанаил, тот юноша, что прибежал к Нему и склонился у Его ног, тот книжник, что был недалеко от Царствия Божьего, или тот сотник, в котором Иисус нашёл более веры, чем в любом иудее, и который построил в Капернауме синагогу, вырезав на дверной перекладине гор­шок манны? Они тоже приходили к Нему, и мы знаем, что Он охотно принимал их. Но Он знал, что такие люди всегда будут приходить к Нему, потому что их привлёк Отец. Они даже не нуждались в особом призыве и потому не так упорно занимали Его мысли. Он не тревожился о них: они были подобны девяноста девяти праведникам, старшему сыну, оставшемуся дома, девяти драхмам, преспокойно лежащим в Его суме. Конечно, им пред­стояло многому научиться, и они ещё не вошли в Царство, но толпились возле его дверей. Не знаю, прав ли я в своих рассуждениях; но так мне всё это представляется сейчас.
И ещё одного я не могу забыть, потому что сталкиваюсь с этим снова и снова: по крайней мере, некоторые (а может, даже и все; кто знает?) из самых честных, самых чи­стых людей считали себя величайшими из грешников. Не забыть мне и ещё одних слов нашего Господа, которые для многих становятся камнем преткновения - кстати, Господь был вовсе не так осторожен, каким выставляют Его некоторые, и не боялся позволять лю­дям спотыкаться об истину! Он сказал, что первые будут последними, а последние пер­выми. Когда Господь произносил слова: «Наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу», Савл Тарсянин сидел у ног Гамалиила, готовясь принести Богу именно такое служение; словно изверг, рождённый в неурочное время, он увидел Господа позднее всех, но более всех познал труды и страдания. Вот так последний стал первым. А любимый ученик, приклонявшийся к груди Господа и более всех дерзав­ший спрашивать Его по дерзновению любви, тот самый, кого Кроткий и Смиренный назвал Сыном грома, последним из всех пришёл в обители своего Отца. Но какая разница, последние мы или первые, если только пребываем с Ним? Ясно одно: прежде всего Гос­подь заботился о грешниках.
Любой разумный человек, поразмыслив, непременно согласится, что преступление заставляет преступника лицом к лицу столкнуться с реальностью. Человек, осознавший себя грешником - я не имею в виду, что он считает себя частью греховного рода; в этом смысле даже самый самодовольный господин готов признать, что, будучи человеком, он уже является грешником, - и на ком воспоминание о своих грехах лежит горьким и невы­носимым бременем, вдруг понимает, как безнадёжно он потерян. Он уже не может высоко держать голову среди своих соплеменников, не может смотреть в лицо женщине или ре­бёнку, не может оставаться наедине с хаосом своих мыслей и теми чудовищами, которых его сознание порождает чуть ли не ежеминутно. Он утратил радости своего детства и утешения земной жизни. В нём живёт вечное осуждение и пламенный гнев. От слов про­щения и утешения он вскидывается, словно верблюд, учуявший в пустыне запах воды. Посему такой грешник куда ближе к вратам Царства, чем тот, о ком в мире ни разу не хо­дило сплетен, кто ни разу не согрешил даже против общественных условностей и чья со­весть чиста, как у младенца, но кто знает себя так мало, что, даже считая себя вполне при­личным человеком, всё время носит в себе семя каждого из смертных грехов, ожидающих лишь подходящего искушения, которое, как спичка, зажжённая возле заряженного снаря­да, с оглушительным грохотом разнесёт всё в клочья! Такой человек даже не подозревает об опасности и не помышляет о том, чтобы молиться о защите. Воскресенье за воскресе­ньем он занимает своё место на церковной скамье рядом с домашними, произносит слова: «Не введи нас во искушение», даже не задумываясь о том, какая это страшная штука - ис­кушение, но повторяет их, откликается на слова литургии и слушает проповедь в безмя­тежном самодовольстве, ничуть не сомневаясь, что Безгрешному должно быть весьма приятно взирать на мир, состоящий из таких, как он, людей. Есть люди, которые не видят, на что они способны, и не замечают опасности, покуда не совершат какое-нибудь страш­ное зло. Есть такие, кому и этого недостаточно: чтобы они наконец-то признали или поня­ли собственную низость, им нужно, чтобы их вывели на чистую воду и облили позором в глазах мира. А бывают люди и ещё хуже.
Однако порой человек мучается под бременем своих грехов, сам не понимая, что именно мучает его. На наших плечах куда больше греха, чем нам кажется. И совсем не обязательно, чтобы мы совершили что-то по-настоящему большое и страшное. Видим ли мы в себе тот вывих, который нужно вправить; то, чего следует стыдиться; то, из-за чего, даже поднявшись над всеми мирскими заботами, мы всё равно чувствовали бы некую не­ловкость и недовольство; из-за чего солнечный свет лишился бы своей первородной радо­сти, земля стала бы нам безразлична, доверчивый взгляд превратился в подозрительную гримасу, а смерть - в непроницаемую мглу? Уверяю вас, друзья: человек, осознающий всё это - неважно, что он сделал и чего не сделал - недалеко отстоит от Царства Божьего и может войти туда, если захочет.
И если сейчас, здесь, есть душа, иссушённая страхом, истерзавшаяся от мучительно­го ужаса из-за того, что оказалась способной сотворить великое зло, я взываю к ней: Беги поскорее прочь от своего грешного «я» и укройся с Христом в Боге! Или, если эти слова кажутся тебе пустыми, бестолковыми и непонятными, словно на чужом языке, тогда я скажу так: в своей тоске воззови, воскликни, чтобы Бог, если Он и вправду есть, услышал голос Своего чада, протянул к нему руку и, крепко ухватившись за него, сорвал с него липкие, ядовитые, жгучие одежды, выжал из его сердца чёрную желчь и заставил слёзы летним ливнем политься из его глаз. О благословенное, святое, прекрасное покаяние, к которому пришёл призвать нас Сын Человеческий, Источник всего человеческого и сам человек от человеков! Оно воистину благо, и я твёрдо знаю это. Приди и покайся, несчастная душа, израненная собственной несправедливостью и грехом, и мы вместе от­правимся искать Его милости. Не пытайся преуменьшать свой грех или возвеличивать его. Принеси его Иисусу, и пусть Он Сам покажет тебе, какая это мерзость. Пусть Он произне­сёт над тобой суд. Не сомневайся, суд Его будет справедлив: Он ни на волосок не смягчит твоей вины, ибо хочет очистить тебя до конца, но не забудет и ни малейшего оправдания, покрывающего ужас твоего греха или свидетельствующего о том, что грешил ты с закры­тыми глазами. Перед смертью Он взмолился: «Отче, прости их, ибо не ведают что тво­рят!» Даже о врагах Он говорит истину, и истинными были Его первые слова, когда враги пригвоздили Его к кресту. Но я повторю ещё раз: пусть Сам Христос оправдывает тебя; у Него это получится куда лучше, и Он не повредит ни твоей душе, потому что не оправдает тебя ни на йоту больше, чем следовало, ни твоему сердцу, потому что не станет оправды­вать тебя ни на йоту меньше, чем ты того заслужил.
Однажды мне приснилось, что я совершил страшное преступление. В порыве стра­сти я вышел из себя и сам не понимал, какое жуткое зло творит моя рука, хотя и знал, что поступаю дурно. Только потом, когда было уже поздно, до меня вдруг дошла вся гнус­ность содеянного. Это осознание принесло с собой дикий ужас, живущий лишь в самых глубинных тайниках души. Я оставался тем же самым человеком, что и раньше, но моё прежнее «я» не могло и представить, что в нём затаилось! По сравнению с открывшимся во мне чудовищем оно казалось мне образчиком прелестнейшей невинности, но ведь именно из этой кажущейся чистоты и родилась та мерзкая, скверная тварь, которой я стал теперь! Лицо убитого мною ближнего стало для меня законом возмездия, ликом справед­ливого врага. Где и как мне было скрыть этот кошмар? Да, всезнающая земля примет его в своё израненное лоно, пока не настал всевидящий день. Но ведь он всё равно настанет, и мне придётся стоять в его свете, и каждый луч, пронзающий напоённый солнцем воздух, будет указывать на меня!
Не знаю, с чем можно сравнить терзавшие меня мучения, и у меня нет слов, чтобы их описать - разве только сказать, что это было как мерзостное зловоние вкупе с тошно­творной болью. Возможно, как бывает во снах, я висел на дыбе лишь краткое мгновение, но оно показалось мне целым столетием, насквозь пронизанным обжигающими узами преступления, пока я, корчась от нестерпимого кошмара, носился со страшной истиной, неотступно присутствовавшей в моём сознании. Я действительно совершил это зло, и мне некуда было скрыться от содеянного: я знал, что сделанного не вернёшь вовеки.
Но тут произошла внезапная перемена: я проснулся. Солнце окрасило своей славой занавески на моих окнах, и луч света острой стрелой пронзил мне душу. Слава Богу! Всё это мне только приснилось, я был невиновен! От гробницы отвалили камень, и вместе с породившим его мраком моё зловещее преступление откатилось прочь. Я был созданием света, а не тварью тьмы! Для меня сияло солнце и дул ветер; для меня шумело море, и цветы испускали аромат. Земле нечего было от меня скрывать. Моя вина была уничтоже­на, и сердце мне уже не сосал кровавый червь; я мог открыто смотреть ближнему в глаза; сынишка моего друга мог вложить свою ручку мне в ладонь, не боясь скверны, и весь день душа моя была переполнена радостью чудесного избавления.
Но для грешника покаяние будет ещё более драгоценным, ещё более прекрасным, чем моё пробуждение! Ведь оно освободило меня лишь от призрачного злодеяния, кото­рого никогда не существовало в взаправдашнем мире, а тот ужас, от которого избавляет нас покаяние, - это вовсе не сон, но самая настоящая, упрямая реальность. Кроме того, проснувшись, человек остаётся каким был, и в нём, быть может, продолжает жить семя того преступления, на которое он оказался способен во сне и от которого не вполне очи­стился. Покаяние же делает из него нового человека, пробудившегося от кошмара греха, чтобы уже никогда в него не погружаться. Разве можно сравнить одно с другим?! Солнце, заставляющее нас просыпаться по утрам, - это всего лишь внешнее светило земной жиз­ни. Да, оно прекрасно и удивительно, но даже сейчас вокруг него собирается кольцо тьмы, угашающей и поглощающей его. Но то солнце, что пробуждает человека от сна смерти, - это живой Свет, Чья мысль породила наше светило и поместила его среди звёзд и планет; это Отец светов, перед Чьим сиянием во внутреннем мире вечной истины даже порочные дела превращаются в призрачные сны и уносятся прочь вместе с породившей их ночью нечестия.
Но быть может, кто-то возразит и скажет: «Вы всего лишь витаете на крыльях вооб­ражения, но факт преступления остаётся неизменным! Даже если человек в порыве покая­ния вырвет себе сердце, всё равно никакое пробуждение не вернёт ему утраченной невин­ности!» «Сами по себе эти слова верны, - отвечу я, - но ваше невежество превращает их в ложь. Вы не знаете ни силы Божьей, ни подлинной сущности воскресения из мёртвых. Что если вместо прежней непорочности, вы обретёте столь драгоценную праведность и внут­реннюю чистоту, рядом с белоснежным великолепием которой утраченная невинность покажется вам жалким ничтожеством, превращающимся в окалину в первом же горниле искушения? Непорочность воистину не имеет цены - но лишь та непорочность, которую считает таковой Бог. Ваша же праведность была лишь хлипким фасадом или бережно хранимым осколком полированного стекла, вместо которого, если вы покаетесь, в вашей шкатулке окажется сверкающий бриллиант! О прекрасная Психея земного мира! Крылья твои ещё не запятнаны грязными брызгами, и покуда ты не ведаешь покаяния и не знаешь в нём нужды. Но разве сравнится твоя чистота с чистотой Психеи небесной, рождённой дважды, которой даже сейчас, когда она дремлет в вечерних сумерках Небес, снится, что она своими слезами омывает ноги Господа и отирает их своими волосами? Щедр и мило­стив наш Бог, Который даже невинность возвращает нам сторицей! Он способен даровать нам такое пробуждение, которое отодвигает наше прошлое в десять раз дальше, чем утро оставляет за спиной любые ночные сны.
Если бы сила этого пробуждения лежала в приливе новой жизни, льющейся прямо из своего Источника и несущего с собой высвобождение и возрастание всей человеческой натуры и каждой её части, когда каждое свойство, каждое чувство расцветает в полноте славы, и человек, не забывая своего прошлого и его позора, восклицает в радости нового рождения: «Се, я новая тварь! Я уже не тот, кто совершил то страшное злодеяние, ибо я более не способен его совершить! Да будет благословенно имя Господне! Отныне всё хо­рошо!» - разве такое пробуждение не сможет изгнать прошлое в смутную даль первого творения и завернуть совершённое зло в чистый холст прощения, как бездумная морская тварь обволакивает вторгнувшуюся к ней песчинку в прелестные одежды жемчуга? Такое пробуждение означает, что в душе человека поселяется сам Бог, не чураясь близости и общения с тем, кого Он предузнал и создал, а человек без тени сомнения знает, что исце­лён от своей чёрной оспы. Более того, он даже не станет пытаться избавиться от рытвин и шрамов, оставленных болезнью на его лице, ибо они напоминают ему, что он есть без Бо­га, и заставляют внимательно следить за тем, чтобы дверь в небесный сад всегда остава­лась открытой, дабы Бог мог войти к нему в обитель, когда пожелает. И кто знает? - быть может, такое пробуждение повлечёт за собой тысячи средств и возможностей загладить нашу вину перед теми, кто пострадал от нашего греха?
Но я должен предупредить и тех, на чьей совести нет особых преступлений: пока вы не покаетесь в своей низменной сущности и не отречётесь от всякого зла, над вами так и будет висеть опасность самого страшного греха. Когда-то я не понимал, почему человек, не любящий своего брата, является убийцей. Сейчас я вижу, что это не фигура красноре­чия, а самая настоящая реальность нравственной и духовной природы человека, абсолют­ный и простой факт. Убийца и человек, не любящий брата, окажутся на одной скамье пе­ред Судией вечной истины. Я не хочу сказать, что человек, не любящий своего брата, спо­собен в любую минуту убить его. Но если не помешать естественному действию и разви­тию этой нелюбви, рано или поздно он непременно обретёт такую способность. Пока мы не научимся любить своего брата - да что там! пока мы не научимся любить своего врага, который тоже является нам братом! - в нас таится зародыш будущего убийства. То же са­мое можно сказать о любом грехе, мыслимом и немыслимом. Сейчас среди нас нет ни од­ного человека, кто был бы вправе бросить осуждающий взгляд даже на самого закорене­лого преступника, когда-либо сидевшего в одиночной камере! И это не преувеличение, а чистая правда! Мы всегда торопимся провести различие между респектабельными греха­ми (возможно, называя их человеческими слабостями) и грехами постыдными, такими, как воровство и убийство. Однако на самом деле никакого различия не существует. Наверняка, найдутся грабители, которые куда лучше многих священников и куда ближе к вратам Царствия! Небесные порядки строятся совсем на иных принципах, и многие пер­вые в конце концов окажутся последними, а последние - первыми. Помните: в корне вся­кого человеческого блаженства лежит покаяние.
Так отзовитесь же на призыв живого Источника, Целителя, дающего нам покаяние и свет, Друга мытарей и грешников! Отзовитесь все те, на кого давит бремя греха и каторж­ная ноша тысячи преступлений! Он пришёл призвать таких, как вы, чтобы сделать вас чи­стыми и невинными. Ему невыносимо тяжко смотреть, как вы живёте в таком несчастье, в такой нечистоте, в такой непроницаемой мгле! Он хочет заново возвратить вам жизнь и радость. Он не станет упрекать вас, если только вы не начнёте оправдывать себя, обвиняя ближнего. Он не станет забрасывать вас камнями, оставив это тем, в чьих сердцах таятся те же самые грехи: ибо не имеющий греха не будет никого осуждать. Он горячо любит вас и так же горячо ненавидит живущее в вас зло - так горячо, что готов швырнуть вас в огонь, чтобы пламя выжгло из вас всякую нечистоту. Очистив вас, Он даст вам покой. А если Он и будет кого-то укорять, но не за прошлый грех, а за нынешнее маловерие, протя­гивающее ему жалкую ореховую скорлупку, чтобы Он наполнил её живой водой. Если кто-то не желает подходить к Нему - что ж, оставайтесь так, пока какой-нибудь страшный грех не заставит вас возопить об избавлении. Но если вы знаете свой грех, придите к Нему, чтобы Он совершил в вас Своё дело, ибо Он пришёл призвать не праведников, но грешников - нас с вами! - к покаянию.