Творчество

Глава 32. Уингфолд и Хелен

Хелен попыталась заснуть, но не могла даже лежать спокойно. Несмотря на то, что она предпочла обратиться за советом к Джорджу, и несмотря на надежду, вспыхнувшую в ней благодаря тому, как он отнёсся к произошедшему, одна мысль о том, что в соседней комнате возле Леопольда сидит её кузен, наполняла её тревогой и беспокойством.
Сначала ей не давало покоя простое чувство, что эти двое вместе: ведь она так долго пыталась этому помешать. Затем она испугалась, что Леопольд убедит Джорджа в реаль­ности своего преступления - а что Джордж как честный человек может посоветовать в этом случае? И самое главное: какую надежду на покой дадут Леопольду все его слова, кроме того, чтобы подвести его к вратам смерти и подтолкнуть к абсолютному ничто за её порогом? И потом, вдруг Джордж ошибается, и там всё же что-то есть? Каким бы ни было это «что-то», разве рассуждения её кузена помогут Леопольду хоть сколько-нибудь к нему подготовиться? Может быть, пока остаётся хотя бы малейшая возможность на жизнь после смерти, Леопольду лучше было бы умереть верующим подобно мистеру Уингфолду, а не неверующим подобно Баскому? Тогда, даже если после смерти ничего нет, хуже ему не будет; а если есть, то священник поможет ему хоть немного к этому под­готовиться.
И тут Хелен впервые почувствовала, что немного боится своего кузена, что подда­лась его влиянию или, вернее, позволяла ему думать, что он обладает над ней определён­ным влиянием, до тех пор пока не ощутила внутри какого-то неясного раздражения. Да, он очень славный - но готова ли она передать ему бразды своей жизни? Сможет ли она всегда следовать его принципам, если они поженятся? Но эта мысль лишь лёгким облач­ком скользнула по поверхности её сознания, потому что главной её заботой оставался Леопольд, на которого она сейчас почти сердилась, и это донельзя её огорчало.
Вот какие чувства бродили в её душе, когда горничная постучала в дверь и сказала, что мистер Уингфолд дожидается в библиотеке. Хелен немедленно решила к нему спу­ститься.
Уингфолд ждал её прихода с трепещущим сердцем. Он был не вполне уверен, его ли это дело - говорить с ней о её долге, но что-то неотступно побуждало его к разговору: ему была невыносима сама мысль о том, что мисс Лингард пойдёт по тропе неправедности. Даже в самых простых жизненных вопросах одному человеку весьма нелегко сообщить другому, в чём состоит его долг. А тут от природы застенчивый и сомневающийся в себе мужчина отважился обличать и наставлять женщину, чьё присутствие действовало на него с невероятным могуществом и теперь, когда страдания смягчили её красоту, стало в де­сять раз сильнее!
Она вошла, бледная и голубоглазая, с неспокойным, но горделивым видом; явно бо­рясь с сомнениями, но с неким полудоверием в чертах и движениях, с горькими складка­ми возле рта и веками и плечами, опущенными от усталости и печали, и священник по­чувствовал, что готов преклониться перед ней уже из одного сострадания к её полному достоинства горю.
По натуре Томас Уингфолд был более других склонен помогать ближнему, но до сих пор история его детства, отсутствие друзей, уверенности, убеждений, принципов и жиз­ненных целей не давали этой склонности воплотиться на деле. Но теперь, словно бьющая из земли вода, отыскавшая себе русло и мгновенно набравшая силу, эта тяга служить ближнему, до сих пор запертая в душе, властно заявила о себе. Теперь, когда он немного лучше понимал человеческое сердце и умел распознавать за выражением чужого лица прутья клетки, в которой томилась пленённая душа, сердце его загорелось любовью к бес­помощным. И если в этой любви и было какое-то желание стать благодетелем, стремление к власти, тщеславие, гордость от собственного влияния или желание быть главным источ­ником добра и безраздельно править своим маленьким царством помощи нуждающимся, эту болотную поросль в самом скором времени всё равно ожидала бы бесславная смерть, ибо единственное солнце, несущее пшенице жизнь, а плевелам смерть, есть лик Иисуса Христа а Уингфолд с каждым днём всё больше и больше жил в Его присутствии.
И вот в его жизни появилась Хелен, которая нуждалась в помощи больше, чем все другие люди, чья история была ему известна, - даже, пожалуй, больше, чем Леопольд! - и он с уверенностью надеялся, что сможет указать ей верный источник сил и света. Но те­перь, когда она стояла перед ним, измученная, заплаканная и гордая, явно обвиняя его в
жестокости и бессердечии по отношению к своему брату; когда в душе он чувствовал, что его влияние на Леопольда вызывает у неё жгучую ревность, что она не любит и даже пре­зирает его, ему понадобилось сделать над собой немалое усилие, чтобы не напустить на себя вид, соответствующий её нынешнему о нём представлению, но покорно смириться с несправедливостью её суждений.
Однако когда чистым усилием воли он поднялся над своей слабостью и прямо и от­крыто посмотрел ей в лицо, внутри его поднялась новая ревность к самому себе: Хелен стояла перед ним такая прелестная, такая манящая и в десять раз более женственная в сво­ей печали, что ему пришлось строго следить за собой, чтобы малейший интерес к ней как к женщине не вторгся в сферу простого человеческого участия, не выделяющего благо­склонным взглядом ни иудея, ни еллина, ни князя, ни крестьянина - ни даже мужчины или женщины! - а знающего лишь одно человеческое сердце, способное любить и стра­дать. Правда здесь ему помогла его естественная скромность: он смотрел на Хелен как на страдающую богиню, благородную, величественную, прекрасную и не ведающую лишь одной тайны, из которой он, идущий по стопам Освобождённого Прометея, узнал лишь первые строки, прерывистые, но могущественные, и теперь страстно хотел отыскать ка­кой-нибудь способ поведать ей об этом могуществе. Кроме того, чтобы помочь той, кото­рая сейчас взирала на него с далёкой высоты сознательного превосходства, ему придётся убедить её в том, что казалось ей невыносимым унижением! Обстоятельства решительно уберегали его от всякой опасности предложить ей такие уверения в своём сочувствии, ко­торые она сочла бы нежеланными.
Самую лучшую помощь женщине действительно может оказать подходящий муж­чина. Однако не менее верно и обратное, так что мужчине, дерзающему предложить жен­щине помощь, следует поостеречься. Если он не способен призвать её к самому трудному и тяжёлому долгу, лучше ему воздержаться от совета, даже если она просит о нём сама.
Однако Хелен пришла не для того, чтобы просить у Уингфолда совета. Ничего по­добного ей сейчас не хотелось. Она действительно устала от безнадёжной борьбы, и пока на горизонте не мелькнул лучик надежды на возможную помощь кузена, видела перед со­бой лишь мрак неизбежного крушения. Но возродившееся упование на Джорджа вызвало в ней новый прилив негодования на Уингфолда, вторгшегося к ней с тем, что она сочла непрошеным советом. Но несмотря на всё негодование, страх и боязнь, некий внутренний голос упорно твердил ей, что не её кузен, а именно священник сможет вывести Леопольда к тем местам, где растут травы утешения. Поэтому сейчас она вошла в библиотеку с чув­ством замешательства, душевного разлада и неуверенности.
Уингфолд встал, поклонился и сделал шаг или два ей навстречу. Он не стал протяги­вать ей руку, думая, что это может быть ей неприятно, и Хелен не протянула ему свою. Она грациозно наклонила шею и жестом предложила ему сесть.
- Надеюсь, мистеру Лингарду не стало хуже, - сказал Уингфолд.
Хелен вздрогнула. Неужели что-то произошло, пока её не было рядом?
- Нет. А почему ему должно стать хуже? - ответила она. - Вам что-то сказали?
- Нет, ничего; только мне не разрешили к нему подняться.
- Я оставила его с мистером Баскомом, полчаса назад, - сказала Хелен, не желая, чтобы он обвинял её в том, что это она запретила принимать его.
Уингфолд невольно вздохнул.
- Я вижу, вы не считаете общество этого джентльмена полезным для моего брата, - проговорила она с тусклой, почти горькой улыбкой.
- Он не причинит ему вреда. По крайней мере, я не думаю, что вам стоит этого бо­яться.
- Почему вы так полагаете? Ни один священник не может считать воззрения мистера Баскома безвредными, а он ни в коем случае не станет их скрывать.
- Человек, у которого на душе лежит столь тяжкое бремя, как у вашего брата, не станет воображать, что ему стало легче из-за того, что кто-то добавит к этому бремени па­ру-тройку свинцовых слитков. Когда всё хорошо, человек может принять за крылья саван, висящий на его плечах, но когда наступает час нужды и ему нужно взлететь, ошибиться ему будет трудно. Нет, мистеру Баскому не увести Леопольда с верного пути.
Хелен побледнела. Она как раз надеялась, что Леопольда удастся увести с этого пу­ти, по крайней мере, настолько, чтобы он не выдал себя властям.
- Сейчас меня больше страшит не его влияние, а ваше, - добавил Уингфолд.
- И какое же дурное влияние я, по-вашему, способна оказать? - спросила Хелен с ледяной улыбкой.
- Вы хотите, чтобы он повиновался не собственной совести, а вашей.
- А что, моя совесть хуже, чем у Леопольда? - спросила Хелен, но так, будто его от­вет был ей совершенно безразличен.
- Она чужая, и этого достаточно. Только его собственная совесть и никакая другая может подсказать ему, как поступить.
- Тогда почему не предоставить ему действовать, как он сочтёт нужным? - горько откликнулась Хелен.
- Именно этого я у вас и прошу, мисс Лингард. Мне хотелось бы, чтобы вы поосте­реглись прикасаться к жизни этого несчастного юноши.
- Прикасаться к его жизни! Да я с радостью отдала бы свою жизнь, чтобы спасти его! Это вы призываете его выбросить её на ветер!
- К сожалению, мы с вами по-разному понимаем эти слова. Вы называете жизнью те несколько лет, которые ему суждено прожить в этом мире, а я.
- А вы имеете в виду миллионы лет, о которых ничего не знаете, в каком-то непо­нятном месте, откуда не вернулся ещё ни один человек! К тому же, судя по вашим словам, это не жизнь, а сущее несчастье!
- Простите, но это лишь ваше мнение о том, какой смысл я вкладываю в это слово. Это не так. На самом деле, я говорю вовсе не об этом. Говоря о жизни Леопольда, я думал не о том, что есть здесь или будет там, что есть сейчас и что будет потом. Вы поймёте, что я имел в виду, если вспомните, как загорелись его глаза и зарумянились щёки, когда он наконец-то решился сделать то, что уже давно казалось ему долгом. Когда я увидел его на следующий день, глаза его всё так же светились, и все черты его лица дышали хрупкой надеждой. Из призрачной тьмы, населённой бесами, существование начало превращаться для него в весеннее утро; из послушания и самоотречения начала пробиваться жизнь - жизнь, полная сознательного благоденствия, закона, порядка и покоя. Его воскресение было совсем близко. Но вы, а теперь ещё и мистер Баском, всеми силами мешаете этому воскресению. Вы уселись на могильный камень Леопольда, чтобы не дать ему подняться. И ради чего? Ради того, чтобы он, выйдя из могилы, чтобы открыть всем правду, не навлёк позор на себя, на вас и на вашу семью!
- Сэр, вы забываетесь! - воскликнула Хелен, возмущённо выпрямляясь в полный рост и даже немного больше.
Уингфолд подошёл к ней на шаг ближе.
- Я призван говорить правду, - сказал он, - и потому обязан предостеречь вас: вам никогда не обрести душевного покоя, пока вы не научитесь воистину любить своего бра­та.
- Любить моего брата! - Хелен почти сорвалась на крик. - Да я умру за него!
- Тогда, по крайней мере, пусть за него умрёт ваша гордыня! - ответил Уингфолд с некоторым негодованием.
Ничего не ответив, Хелен вышла из библиотеки, и Уингфолд немедленно покинул дом. Но не успела она закрыть за собой дверь и снова повалиться на постель, как сердце начало шептать ей, что священник прав. Однако чем больше она это чувствовала, тем упорнее не желала признаваться в этом себе самой: это было просто невыносимо.