Творчество

Глава 22. Измученная душа

Хелен вошла к брату с тяжёлым, свинцовым сердцем. Увидев его, она вздрогнула: с утра в нём явно что-то переменилось! Какой живой и блестящий взгляд - может, это снова
начинается горячка? Правда, его порозовевшие щёки, словно неверные предрассветные лучи, когда путник и сам ещё не знает, действительно ли небо начало светлеть или ему лишь чудятся проблески утра, больше походили на прежний здоровый румянец, нежели на новую вспышку безумия, но вместе с тем брат показался ей ещё более исхудавшим и слабым, чем раньше, как будто ещё ближе подошёл к порогу смерти. А может, дело было в ней самой? Может, она всего лишь прочла в его лице те терзания, которые ей самой только что пришлось пережить?
- Хелен, Хелен! - воскликнул Леопольд, увидев её. - Иди скоре сюда!
Она торопливо подошла к нему, села возле постели и взяла его за руку, пытаясь вы­глядеть как можно бодрее (хотя на самом деле взгляд её от этого был только печальнее).
- Хелен! - повторил Леопольд со странным выражением, потому что в его голосе явно слышалась надежда. - Сегодня я весь день думал о том, о чём ты говорила в воскре­сенье.
- И о чём же это, Польди? - спросила Хелен, внутренне сжимаясь от страха.
- Ну как же! О тех самых словах, о чём же ещё? Ты же сама мне потом их пела! Хе­лен, мне хотелось бы повидать мистера Уингфолда. Может, он что-нибудь мне скажет?
- Что именно? - запинаясь проговорила она, чувствуя, как комок подкатывает к её горлу. «Так вот, значит, что получается, когда начинаешь молиться?» - с горечью подума­лось ей.
- Ну, что-нибудь, я не знаю, - ответил Леопольд. - Ах, Хелен! - внезапно восклик­нул он во весь голос, но тут же осёкся, вспомнив об осторожности, которая уже успела стать для них обоих второй натурой. - Неужели нет никакого выхода, никакой помощи? Но должен же мистер Уингфолд хоть что-нибудь мне сказать, хоть как-то меня утешить, если я всё ему расскажу! Если он говорил всё то, что ты мне рассказывала, я мог бы ему довериться! Правда, мог бы! Ну почему, почему я тогда убежал? Лучше бы они сразу ме­ня поймали и повесили!
Хелен почувствовала, что стремительно бледнеет. Она отвернулась и сделала вид, что ищет что-то возле его кровати.
- Сомневаюсь, что он тебе поможет, - проговорила она, всё ещё наклонившись, и вдруг показалась самой себе бесом, тянущим душу брата в преисподнюю. Но нет, всё это глупые фантазии, и она должна им сопротивляться!
- Даже если я всё ему расскажу? - с трудом проговорил Леопольд сквозь зубы, слов­но пытаясь удержаться от неистового вопля.
- Даже если ты всё ему расскажешь, - ответила она, чувствуя себя судьёй, пригова­ривающей его к смерти.
- Тогда зачем он нужен? - негодующе воскликнул Леопольд, повернулся лицом к стене и застонал.
Хелен ещё не спрашивала себя, насколько чистой была её любовь к брату и не при­мешивалось ли к этой любви её собственное себялюбие. Она не спрашивала себя, был ли тот новый ужас, который нынешний день долил в её чашу, и так уже переливающуюся через край, наполнен лишь мыслями о брате, а не о том, какой позор угрожает ей самой. Однако насколько она сама могла об этом судить, она не кривила душой, говоря, что свя­щенник не даст Леопольду утешения: разве, беседуя с ней, он хоть сколько-нибудь попы­тался её утешить? Разве он сказал ей хоть что-нибудь кроме обычных, избитых фраз о долге? И потом, кто знает? - вдруг фанатическое рвение этого человека подействует на легко возбудимый темперамент её несчастного брата, и он тотчас уговорит его воплотить в реальность тот жуткий план, о котором он уже говорил, ту страшную возможность, ко­торую она со страхом гнала прочь от своего воображения? И вот Леопольд лежал и сто­нал, а она сидела рядом, лишившись слов и сил от обрушившегося на неё отчаяния.
Но тут Леопольд вскинулся и сел на постели c недвижными горящими глазами и бе­лым лицом: он выглядел трупом, в который вселился дух страха и ужаса. Её сердце ком­ком подкатилось к горлу, лицо судорожно исказилось и оцепенело, и она почувствовала,
что вид у неё точно такой же, как у него: широко раскрытыми глазами она не отрываясь смотрела на брата, а он вперил свой взгляд во что-то такое, к чему она, в страхе увидеть то, что видел он, боялась даже повернуть голову. Несомненно, думала она потом, в тот момент с ними рядом и вправду было нечто потустороннее! Тело не слушалось её, и ей оставалось просто сидеть и ждать, пока эта могучая сила, чем бы они ни была, оставит их и уйдёт прочь.
Сколько продолжалось это оцепенение, она не знала; но вряд ли оно могло длиться долго. Так же внезапно глаза Леопольда угасли, тело обмякло, он без движения и, как видно, без чувств упал на подушки, и она подумала, что он умер. В тот же миг её невиди­мые путы спали, несказанный ужас куда-то исчез, и она бросилась к нему на помощь. Но хлопоча вокруг него, она всё время чувствовала себя палачом, приводящим в чувство бед­нягу, растянутого на дыбе или колесе. Кто дал ей право растягивать эту пытку? - думала она. Если Тот, кто в Своей жестокой силе создал его на такие терзания, кем бы, каким бы и где бы Он ни был, теперь сознательно мучил его, неужели она, его единственный друг, из эгоистичной привязанности, вложенной в неё тем же бессердечным Создателем, тоже должна стать инструментом в Его руках? Однако при всём этом она ни на секунду не пе­реставала хлопотать над братом, пытаясь привести его в создание.
В каждом из нас происходит столько всего неосознанного или такого, что лишь мельком касается нашего сознания и неслышно падает в память, что я невольно начинаю сомневаться в том, что человек способен абсолютно утратить всякую надежду. К сожале­нию, среди нас всегда было и остаётся множество людей, не видящих ни малейшего осно­вания надеяться - более того, не чувствующих в себе ни единого проблеска того, что можно назвать надеждой. Но сдаётся мне, что во всех них живёт подспудное, бессозна­тельное упование. Я думаю, что пока нам известна лишь бледная тень того, что такое без­надёжность. Быть может, полная безнадёжность - это и есть внешняя тьма?
Наконец Леопольд открыл глаза. Его затравленный взгляд метнулся по сторонам, и, схватив сестру за плечи, он притянул её к себе.
- Я видел её! - сказал он глухо, словно со дна могилы, и его голос отозвался в самой глубине её сердца.
- Глупости, Польди! Тебе просто показалось! - откликнулась она почти таким же замогильным голосом, и сама лёгкость её слов, произнесённых таким тоном, пугающе ре­занула ей слух.
- Показалось! - повторил он. - Нет, я не хуже других знаю, что мне кажется, а что нет. Это было взаправду! Она стояла вон там, возле шкафа, в своём белом платье, и лицо у неё было такое же белое. А ещё. Вот, послушай! Тебе я могу об этом сказать! Сейчас ты убедишься, что это не могло быть галлюцинацией! - тут он отодвинулся и посмотрел ей прямо в глаза. - В зеркале шкафа я увидел отражение её спины, и. - на его лицо верну­лось прежнее выражение оцепенелого ужаса, - Да, да! по ней полз могильный червяк, прямо по её прелестному белому плечику!.. Бр-р-р! Я видел его в зеркале!
Его голос поднялся до полузадушенного крика, лицо исказилось, и он весь дрожал, словно ребёнок, который вот-вот истошно завопит от накатившего на него кошмара. Хе­лен сжала его лицо в ладонях и, черпая мужество в отчаянии (если, конечно, из отчаяния можно почерпнуть мужество, и на самом деле мы не находим его в той скрытой надежде, о которой я говорил, и в любви, которая ни за что не оставит любимого), стиснула зубы и проговорила:
- Тогда пусть она приходит, Польди! Я с тобой, и я не боюсь её! Пусть видит, что любовь сестры сильнее, чем ненависть изменницы - даже если ты действительно убил её! Перед Богом клянусь, Польди, что лучше быть на твоём месте, нежели стать такой, как она! Что бы ты ни говорил, она сама во всём виновата, и я не сомневаюсь, что сама она сделала в двадцать раз больше зла, чем ты, когда убил её!
Но Леопольд, казалось, не слышал ни единого её слова. Он откинулся на подушку и уткнулся лицом в стену.