Творчество

Глава 9. Обыденное

Стоял вечер, и в воздухе ещё чувствовалось тепло. На улице никого не было, кроме багрового солнца, которое так ослепило его, что какое-то время он видел перед собой лишь огромные светящиеся пятна. Почти все магазины уже закрылись, однако вскоре Уингфолд с удивлением заметил, что его новый друг-мануфактурщик ещё торгует, хотя всегда ратовал за то, чтобы вечером закрываться пораньше. Правда, ставни его лавки бы­ли уже заперты, но дверь стояла нараспашку. Он заглянул внутрь. Ослепшим от солнца глазам лавка показалась особенно тёмной, но он разглядел в глубине мистера Дрю, кото­рый с кем-то разговаривал.
Уингфолд переступил через порог. Да, он не ошибся: за прилавком стоял сам ману­фактурщик, беседуя с бедно одетой женщиной, державшей на одной руке малыша, а на другой - только что купленный отрез ситца. Священник облокотился на прилавок, решив подождать, пока его друг освободится.
«Может, мистер Дрю - это ещё не проклюнувшийся ангел? - подумал он, вторя вне­запно возникшему ощущению. - А его лавка - куколка, откуда вылупится великая душа? Что если этот мануфактурщик с круглым, добродушным лицом, по которому от улыбки разбегаются весёлые морщинки, однажды расправит грозные крылья и рассечёт ими воз­дух до самого Божьего престола?»
- Знали бы вы, как мне не хочется брать у этой женщины деньги! - неожиданно услышал он голос мистера Дрю над самым своим ухом и, очнувшись, увидел, что перед ним стоит его бескрылый товарищ, а его покупательница ушла.
- Правда, наценки я с неё не взял, - продолжал мистер Дрю с радостным смешком. - За что сам купил, за то и ей продал. На большее не решился.
- И в чём же тут опасность?
- Кому как не мне знать, как полезно человеку немного потрудиться, чтобы полу­чить то, что ему нужно. Я уже не раз убеждался, что это медвежья услуга - облегчать жизнь бедным; ну, разве только в болезни или в полной нищете.
- Так вы не всем беднякам продаёте без наценки?
- Нет, только солдаткам. Уж очень им, бедняжкам, тяжело приходится.
- И давно вы взяли это себе за правило?
- Да уж лет десять. Только они об этом ничего не знают.
- Так это для них вы до вечера держите лавку открытой? А я думал, вы ревностный сторонник того, чтобы магазины в Гластоне закрывались пораньше.
- Я вам расскажу, из-за чего это произошло сегодня, - ответил мануфактурщик, раз­вернулся - не длинным левым ухом вокруг оси своего черепа, а всей своей персоной во­круг оси прилавка (если нам будет позволено вслед за Вордсвортом немного повольни­чать со словом «ось»[32]) и запер дверь на засов. - В общем, когда мои приказчики закрыли ставни и разошлись по домам - запираю-то я обычно сам, - продолжал он, возвращаясь к прилавку, - я отчего-то задумался. На улице было ясно, солнечно, но в лавке света было ровно столько, чтобы я увидел, как в ней угрюмо без солнечных лучей. В дальней части так и вовсе было темно. И очень тихо - так тихо, что сама тишина словно превратилась в сумрак. Вы уж простите меня за такие сентиментальные речи, но не может же человек всегда быть мануфактурщиком! Надо же и ему иногда позволить себе какую-нибудь глу­пость! Вот, помню, лет тридцать лет назад я любил читать Теннисона. По-моему, я был одним из самых ранних его почитателей.
- Глупость,.. - задумчиво повторил Уингфолд.
- Видите ли, - продолжал мануфактурщик, - когда торговля заканчивается и в лавке наступает тишина, в этом всегда есть что-то торжественное. Когда я чувствую это больше, когда меньше, но сегодня мне почему-то показалось, что лавка моя похожа на часовню, словно в самом воздухе витало что-то такое. Вот я и задумался, а дверь запереть поза­был. Уж не знаю, с чего всё началось, только перед глазами у меня встала вся моя жизнь, и я вспомнил, как раньше, в молодости, презирал дело отца (которое он собирался пере­дать мне) питая своё воображение мечтаниями о более благородной стезе. Потом я вдруг понял, что, должно быть, отчасти именно это и заставило меня по дурости жениться на миссис Дрю. Её отец, вдовец, был одним из докторов в нашем городке. Он, бедняга, и сам был болен, так что практика у него была маленькая; когда он умер, дочь его осталась без средств - и, я думаю, только поэтому и согласилась выйти за меня замуж. Что было даль­ше, вы знаете: она сбежала от меня с коммивояжёром одной крупной фирмы в Манчесте­ре. С тех пор я ничего о ней не знаю.
После того, как она ушла, я словно заболел: меня охватило лихорадочное стремле­ние к самосохранению. Признаюсь, уход жены принёс мне не только горе, но и некоторое облегчение. Она всегда презирала мою торговлю, я же в ответ рьяно защищался - и ещё более рьяно из-за того, что в глубине души сам презирал своё занятие. Мы постоянно ссо­рились. Я не проявлял достаточного снисхождения к тому, сколького она лишилась, пре­вратившись из дочери врача в жену торговца. Я забыл, что даже если она была виновна в том, что вышла за меня ради куска хлеба, сам я был повинен в том, что женился на ней ради улучшения своего положения. Когда она ушла, в доме воцарилось долгожданное за­тишье, и в пустоте этого затишья ко мне в сердце вселился нечистый дух себялюбия, при­ведя с собой семерых ещё более злейших духов. С тех пор у меня было только две заботы: сохранность моей души и хорошее обеспечение для тела. Я начал ходить в церковь, как уже и говорил, стал немного прижимистее в делах и принялся понемногу откладывать деньги. Так всё и продолжалось, пока в воскресенье я не услышал вашу проповедь; будем надеяться, что она заставила меня потянуться к чему-то лучшему.
Я вам всё это рассказываю, чтобы вы поняли, о чём я думал и что чувствовал, когда в лавке появилась эта женщина. В тишине и сумраке мне и правда показалось, что я стою в часовне. Я даже начал бессознательно прислушиваться, не зазвучит ли орган. А потом мне на ум вдруг пришли слова одного гимна - уж не знаю, где и когда я его слышал, но запомнился он мне хорошо:
Позволь у двери мне стоять,
Чтоб грех войти в неё не мог,
И Ты свободно мог ступать
На непорочный Свой порог.
Понятно, что здесь говорится о двери и храме сердца, но почему-то сегодня у меня в голове всё смешалось и перепуталось, и мне показалось, что я стою привратником возле дверей своей лавки, а сама лавка, чей дальний конец тонул в священном полумраке, - это храм Святого Духа, и я не должен допускать в неё никакой грех. И с этой мыслью меня объяло великое благоговение: что если. что если Бог и в самом деле здесь и в тишине думает рядом со мной, и знает всё, что в таится во тьме? Я прислонился к прилавку, опу­стил голову на руки и продолжал то ли думать, то ли молиться, как вдруг в душе моей словно вспыхнуло жгучее желание: Ах, если бы мой дом и в самом деле мог стать святым местом, осенённым Его присутствием! «А почему бы и нет? - откликнулось что-то внутри меня - то ли сердце, то ли разум, то ли что-то иное, ещё более глубокое. - Разве дело твоё нечисто? Разве желания твои низменны? Разве ты нечестно продаёшь и покупаешь? Разве ты трудишься только для себя, ничем не помогая ближнему? Разве беззаконно твоё при­звание? Не от Бога ли ты получил его? Но если призвание от Бога, а Его Самого с тобой нет, значит, ты следуешь законному призванию беззаконным путём». В общем, снова к исходной точке. «Видит Бог, я хочу благочестиво исполнять своё призвание, - подумал я. - Ведь сейчас я как раз к этому и стремлюсь!» Но только хоть это и правда, почему-то мне было этого мало. Мне уже мало было благочестиво делать своё дело, даже пред Божьими очами. Неужели никак нельзя сделать его подлинно благородным? Неужели после встречи с Иисусом дело Закхея так и осталось презренным и презираемым? Неужели нельзя сде­лать мою торговлю христианской? Неужели в храме не найдётся уголка, в котором можно было бы продавать и покупать, не боясь того, что тебя изгонят бичом из верёвок?..
Тут послышались чьи-то шаги. Я поднял голову, увидел нищую солдатку с ребёнком на руках и немедленно разозлился: на неё из-за того, что она застала меня в такой позе, словно я был пьян или в отчаянии, и на себя, что забыл запереть дверь. В такие минуты я часто бываю несправедлив, и резкое слово уже дрожало у меня на губах, как вдруг что-то заставило меня обернуться и посмотреть в сумрачные глубины лавки. В то же мгновение я понял: Бог ждёт, чтобы посмотреть, насколько искренними были мои слова.
Да, да, именно это я и почувствовал; надеюсь, это не дерзость - говорить такое. Бед­няжка явно перепугалась (наверное из-за моего вида и из-за того, как я вскинулся) и, должно быть, подумала, что я выжил из ума. Я немедленно поспешил к ней и выслушал её так, будто она была герцогиней - или нет, не герцогиней, а ангелом Божьим; мне тогда и впрямь показалось, что передо мной ангел. Ей нужен был отрез тёмного ситца в горошек; она углядела его у меня в лавке ещё пару месяцев назад, только денег у неё тогда не было. Я перевернул весь товар, что был на полках, и уже почти отчаялся, но в конце концов всё- таки нашёл именно тот отрез, о котором она так долго мечтала, и ткани в нём как раз хва­тало на платье! Но всё время, пока я его искал, мне чудилось, будто я служу самому Богу или, по крайней мере, делаю что-то по Его слову. Я понимаю, вам всё это может показать­ся нелепым.
- Да что вы! - возразил Уингфолд.
- Вот и хорошо, что нет. А то я немного боялся.
- Даже если бы речь шла о сущем пустяке, я всё равно никогда не назвал бы его нелепостью, - продолжал священник. - Но только бессердечный человек осмелится назвать пустяком желание угодить неимущей женщине, которая, должно быть, раздража­ется куда чаще, чем радуется. Она мечтала об этом платье, и вы не поленились исполнить её мечту. Кто знает, какие ростки это породит в её душе? Даже мне стало лучше из-за то­го, что я услышал эту историю.
- Да, по-моему она была довольна, - задумчиво произнёс мануфактурщик. - А уж как я был доволен - ещё больше неё! И так благодарен ей за то, что она пришла, что и пе­редать нельзя!
- Я начинаю подозревать, - помолчав, заговорил Уингфолд, - что обыденные дела повседневной жизни и есть те самые возвышенные пути, по которым людей достигает небесная закваска. В том, что вы продали этой женщине её ситец, было куда больше под­линно духовного, чем если бы вы, во имя Господне, привели её с собой в церковь и пели с ней из одного сборника.
- Хотя от этого я бы тоже не отказался, будь у меня такая возможность, - сказал ми­стер Дрю. - Вы не подумайте, сэр, что наш пастор плохо проповедует, пусть даже сам я мало чему от него научился. Хоть я безмерно вам обязан, сэр, а всё равно у нас в церкви мне нравится больше, и я думаю, что мы ближе к истинному пути. Перебежчиком мне быть не хочется, и я не собираюсь ради вас оставлять нашего мистера Дрейка. Дьяконом я быть больше не могу, но общину свою не покину.
- И правильно сделаете, - одобрил его Уингфолд. - Пользы от этого никакой, один вред. Я как раз на днях читал, что наш Господь говорил о тех, кто непременно пытался перетащить других на свою сторону. Что ж, прощайте!