Творчество

Глава 8. Бабочка

Шагая домой, Уингфолд размышлял о том, что увидел и услышал в тот день у Пол- вартов. «Если Бог есть, - думал он, - тогда всё хорошо, потому что Он не стал бы давать жизнь такой женщине, чтобы потом вышвырнуть её прочь как неудачную поделку и поза­быть о ней. Правда, как-то странно, что Он позволяет так уродовать Свою работу. И всё же, если Он - совершенный Бог, то Он должен быть способен повернуть даже это урод­ство к высшему благу. Разве в жизни мы не видим чего-то подобного, когда усердные вы­кармливают сильных? Разве слишком самонадеянно вообразить, чтобы Бог сказал Рейчел: "Доверься Мне и потерпи, и Я благословлю тебя куда больше, чем ты можешь себе пред­ставить"? И уж, конечно, в этом случае та, кому более всего нужно утешение такой веры, имеет его. Хотелось бы мне быть таким же уверенным в Боге, как Рейчел Полварт! Толь­ко, - усмехнулся он про себя, - у неё есть отличный помощник: горбатая спина! Видимо, полную веру мы обретём лишь тогда, когда наши духовные глаза увидят Предвечного. А до тех пор какое лучшее, какое иное доказательство высшего присутствия может получить низшая тварь, кроме того, что самое её существо возрастает и расширяется под влиянием этого присутствия?
Только вот в чём загвоздка: духовные понятия так велики, а предметы повседневной жизни так обыденны, что одно с утра до вечера изобличает во лжи другое - ну, по крайней мере, у меня в голове. Что же из них истинно? Любящий, заботливый отец или мучения жестокой нищеты и беззащитная покорность рассеянному случаю? Даже хотя первое ка­жется нам единственно верным, разумным и вседостаточным, почему нам проще и есте­ственнее верить во второе? И всё-таки, если подумать, моя вера в это второе всегда огра­ничивалась только ужасом перед мыслью, что оно может оказаться правдой: слишком много всего вокруг казалось тому доказательством. Но тогда что общего у природы с Библией и её метафизикой?.. Нет, тут я неправ: общего у них много. Даже дуновение вет­ра на щеке побуждает меня с новой силой устремиться к чистой, здоровой жизни! А рас­свет? А подснежник, проклёвывающийся из снега? А бабочка? А летний дождь и ясное небо после грозы? А наседка, собирающая цыплят под своими крыльями?.. Получается, что на самом деле в мире нет ничего обыденного, кроме нашей недоверчивой натуры, не желающей возлагать свои заботы на Незримого. Я беспокоюсь о своей духовной жизни, как ученики беспокоились о жизни телесной, когда не поняли слова Господа из-за того, что забыли захватить в лодку хлеба: они так боялись проголодаться, что не могли думать ни о чём, кроме еды».
Так размышлял священник по дороге домой, и эти размышления подвигнули его к молитве, породившей новые мысли. Придя к себе в кабинет, он уселся за стол и там со­ткал, сплёл, связал воедино следующие строки, дерзнув покуситься на притворно лёгкое коварство сонета.
Мне мнилось, что, покинув чувств юдоль, Я ввысь взлетел, не видя ничего, Как вдруг из тьмы до слуха моего Донёсся дикий вопль: «Господь, доколь, Доколь лежать мне в скверне и терпеть Мученья от Твоих палящих стрел, Не в силах ни вздохнуть, ни умереть?»
Внизу, в просвете слабом разглядел
Я жалкий труп в могильных пеленах.
Но тут рассветный луч сквозь мглу блеснул,
По мёртвым скалам прокатился гул,
И, бренной жизни отрясая прах,
Единым взмахом двух могучих крыл
Прекрасный ангел в небо воспарил.
Но, как водится, по закону реакции, сразу же после рождения сонета обыденное сно­ва вторглось в его мир, ещё напористее и правдоподобнее, чем раньше, и потому это вторжение показалось ему ещё более ужасным. Что за глупые, надуманные вирши он написал?
Уингфолд подхватил шляпу, трость и поспешил из дома, надеясь, что ему будет лег­че совладать с этим бесом на свежем воздухе.