Творчество

Глава 7. Рейчел

Уингфолд прямиком отправился к своему другу-карлику и спросил, нельзя ли ему как-нибудь привести мистера Дрю к Полвартам на чай.
- Мануфактурщика? - переспросил Полварт. - Конечно, если вам этого хочется.
- Оказывается, некоторые напасти бывают заразными, - сказал священник. - Дрю тоже подхватил мою болезнь.
- Очень рад это слышать. Лучшей болезни и придумать нельзя. К тому же состоя­тельные люди - а он, говорят, из них - заражаются ею куда как редко. Но мне всегда нра­вилось его круглое, добродушное, честное лицо. Если не ошибаюсь, в своё время у него были сильные неприятности с женой. Говорят, она сбежала от него с другим. Но это было ещё до того, как он перебрался в Гластон. Мистер Уингфолд, не заглянете ли вы к Рей­чел? Она сегодня неважно себя чувствует и потому лежит у себя.
- С искренним удовольствием, - отозвался Уингфолд. - Печально слышать, что она нездорова.
- В общем-то, ей всегда немного нездоровится, - сказал карлик. - Но любому видно, что, несмотря на это, она радуется жизни. Для неё это всего лишь малое, несовершенное благо - данное ей, я надеюсь, ради блага совершенного. Проходите сюда, сэр!
Он провёл священника в комнату рядом со своим кабинетом. Это была скромная чердачная каморка, нарядно сиявшая белизной. Люди, мало знавшие Рейчел, могли бы сказать, что эта комнатка походила на её жизнь, бесцветную, но светлую в своей невинно­сти и покое. Стены были выбелены, непокрытый пол из старых сосновых досок был вы­скоблен чуть ли не добела, занавески и постель сверкали кипенной белизной, покрывало тоже было белым - таким же белым, как и лицо, с улыбкой глядевшее на Уингфолда с ни­зенькой белой подушки. И хотя лицо это было хорошо ему знакомо, сейчас он чуть было не вздрогнул, увидев его: таким удивительно прекрасным оно было в своём долготерпе­нии. Всё уродливое пряталось под покрывалом; горбатое тельце Рейчел покоилось в мо­гиле её постели, а воскресшая душа смотрела в глаза священнику со всем изяществом женственности.
- Я не могу подать вам руку, - проговорила Рейчел с улыбкой, когда Уингфолд, чув­ствуя себя Моисеем, только что снявшим свои сандалии, тихонько подошёл к ней. - Она так болит, что мне её не поднять.
Священник почтительно поклонился и уселся на стул возле кровати, как настоящий утешитель, не говоря ни слова.
- Не печальтесь за меня, мистер Уингфолд, - наконец сказала Рейчел своим милым, ласковым голосом. - Бедняжка-карлица, как называют меня здешние ребятишки, вовсе не нуждается в жалости. Вы даже не представляете, как мне хорошо, когда я лежу здесь, зная, что дядя совсем рядом и придёт ко мне по первому зову. А кроме него есть Тот, Кто
ещё ближе ко мне, - добавила она совсем тихо, почти шёпотом. - Его и звать не надо. Я принадлежу Ему, и Он волен делать со мной всё, что Ему угодно. Иногда, когда я вот так лежу и не могу пошевелиться, мне кажется, будто я овечка, связанная по рукам и ногам - или, вернее, со связанными ногами: какие же у овечки руки? - весело рассмеявшись, по­правилась она, - и лежу на жертвеннике - то есть на постели, - сгорая в пламени жизни, поглощающем смертное тело, и в его огненных языках сердцем, душой и чувствами подымаюсь к великому Отцу. Да что это я, всё о себе и о себе! Простите меня, мистер Уингфолд! Просто у вас был такой несчастный вид. Я сразу поняла, что ваше доброе сердце печалится из-за меня. И всё равно, не нужно было мне так разглагольствовать. Правда, простите меня! Мне очень стыдно.
- Напротив, я безмерно признателен за то, что вы почтили меня своей откровенно­стью, - возразил Уингфолд. - Радостно видеть, что страдания совсем не обязательно де­лают человека несчастным. Я тоже был бы не против пострадать, мисс Полварт, если бы вместе со страданиями мне был дарован такой же покой.
- Иногда мне бывает не по себе, - откликнулась она, - но чаще всего я действитель­но спокойна, а порой даже слишком счастлива для слов. Как вы думаете, мистер Уинг­фолд, что сказали бы те люди, о которых вы с дядей говорили на днях? Что все мои мыс­ли, и приятные, и болезненные, одинаково порождены вибрациями в моём мозгу?
- Несомненно. Наверное, они сказали бы, что приятные мысли - это плод нормаль­ной мозговой деятельности, а неприятные - свидетельство какого-то сбоя. Но и у тех, и у других должен быть один и тот же источник. А что скажете вы? Что вышними сферами порождены только приятные мысли, а неприятные обладают чисто физической природой?
Накануне вечером головная боль и уныние подтолкнули Уингфолда на подобные размышления.
- Ах, вот вы о чём! - сказала девушка. - Понятно. Нет. Есть грустные думы, кото­рых, когда они приходят в должное время, мне ни за что не хотелось бы лишиться: ведь их благое влияние останется со мной всегда. В свой срок они лучше сотни счастливых мыс­лей, и корень у них - радость. Но даже если у них чисто физическая природа, разве из это­го следует, что они не от Бога? Ведь Он есть Бог и живых, и умирающих!
- Если Бог есть, мисс Полварт, - со страстным убеждением отозвался Уингфолд, - тогда Он остаётся Богом везде, и без Него не только не родится ни один Шекспир, но и не умрёт ни одна мокрица! Либо в Нём - утоление всех нужд, и Он есть всё во всём, либо Его просто нет.
- Я тоже так думаю - потому что лучше ничего не придумать. Более веской причины у меня нет.
- Если Бог и в самом деле есть, более веской причины и быть не может, - ответил Уингфолд.
Вряд ли мне нужно повторять, что это «если» было для Уингфолда лишь проявлени­ем обыкновенной честности, и он вовсе не стремился поколебать чужую бездумную уве­ренность. В любом случае, его «если» не смогло бы поколебать Рейчел, потому что её уверенность была полна раздумий. Оно также ничуть не поразило её, потому что с перво­го дня она слышала практически всё, о чём дядя говорил со своим новым другом. Вот и сейчас она ничего ему не ответила, потому что никогда не считала себя обязанной развеи­вать сомнения человека, искренне стремящегося к истине, и, поскольку верила сама, ни­когда не считала сомнения вещью дурной и неблагочестивой.
Они немного помолчали.
- Как это, должно быть, чудесно, быть здоровой и крепкой, - наконец сказала Рей­чел. - Я всё время невольно вспоминаю мисс Лингард. Когда я думаю о таких вещах, мне всегда представляется именно она. Ах, какая же она всё-таки красивая и сильная - правда, мистер Уингфолд? И на лошади сидит прямо, как струнка, приятно посмотреть. Пред­ставьте, как выглядела бы в седле я: не иначе, как мешок с картошкой!
Она весело рассмеялась, и на глазах её выступили слёзы.
- Только ведь никто не знает, - продолжала она, словно слёзы эти брызнули только от смеха, хотя на самом деле это было не совсем так, - и мисс Лингард, должно быть, ни­когда бы не поверила, если бы узнала, как мне хорошо, когда я лежу вот так, не в силах пошевелиться. Наверное, здесь действует то, что люди называют законом возмещения. Нет, какое это всё-таки противное слово! Как будто Отец Иисуса Христа действительно пытается чем-то возместить наши изъяны, а не выбирает с самого начала лишь самые лучшие пути для того, чтобы вернуть к Себе домой всех Своих детей, будь они блудными сыновьями или их старшими братьями. Помните, что дядя недавно говорил о снах? - спросила она.
- Да. Мне это показалось весьма разумным, - ответил священник.
- Только всё зависит от того, что это за сны, - отозвалась Рейчел. - Иногда мне снятся сны, которые я не променяла бы ни на какую библиотеку. Благодаря им я расту и узнаю такое, чего иначе просто никогда бы не узнала. Только я не имею в виду всю эту ерунду насчёт предсказаний будущего. Мне кажется, из всех бесполезных знаний это и есть самое бесполезное: ну что можно сделать с тем, чего пока не существует? Из-за этого человеку только труднее решить, как правильно поступить, ведь тогда у него начинает двоиться в глазах! Нет, я совсем не об этом... Вы не будете надо мной смеяться, мистер Уингфолд?
- Честно говоря, мне трудно представить, чтобы я мог над вами смеяться.
- Ну хорошо, тогда я не буду стесняться показывать вам свои игрушки. Знаете, иногда во сне у меня появляется необыкновенное чувство свободы, наполняющее меня чистым блаженством, неведомым мне наяву - разве только как радужное облачко где-то на горизонте! Словно некое небесное сообщество, эти сны дают мне свободу, но не свобо­ду убогого городка вроде Лондона, а свободу всего пространства на свете.
Священник сидел и слушал с возрастающим изумлением, но не чувствовал при этом ни малейшего несоответствия: все эти речи и мысли прекрасно сочетались с тем лицом, что глядело на него с низкой подушки, и его прелестными глазами - потому что они и впрямь были прелестны, сияя светом, в котором угадывались страсть и сила.
- Мне кажется, - продолжала она, - что даже мисс Лингард, скачущая верхом, не знает того блаженного чувства свободы, силы и движения, какое приходит ко мне во сне. Одного только ветра из моих снов достаточно, чтобы дать мне такое невыразимое счастье, что я просыпаюсь, плача от радости. И не говорите мне, что счастье уходит вместе со сном, потому что и днём мне так хорошо, что вечером я едва могу заснуть, чтобы во сне снова отправиться на поиски радости. Не говорите мне, что всё это иллюзия: ибо где оби­тает свобода, в теле или в разуме? Какая разница, лежит моё тело неподвижно или пере­двигается из одного места в другое? В чём радость движения, как не в том, что оно даёт нам чувство свободы? Ведь стремимся мы именно к чувству, и если оно у меня есть, больше мне ничего не надо. Да что там, телесное движение только нарушит его, сковав мой дух. А иногда мне снится новый цветок, какого не видел ни один человеческий глаз, - с какими-нибудь небывалыми, дивными свойствами, из-за которых он становится по­добным настоящему сокровищу - помните, как гемония в мильтоновском «Комусе»[31]? Но почему-то проснувшись я никогда не могу ни вспомнить, ни описать эти необыкновенные свойства, словно они принадлежат совсем иным сферам, не от мира сего. У меня остаётся лишь самое расплывчатое воспоминание о том, какое это было чудо, волшебное и драго­ценное ... А иногда мне снятся стихи, или песня, или диковинный музыкальный инстру­мент наподобие тех, какие бывают у ангелов на старых картинах. И почему-то я всегда знаю, как на нём играть. Так что видите, сэр, уж если Богу было угодно послать меня в мир уродливой каракатицей, ковыляющей, как тюлень, Ему также было угодно дать мне красоту и богатство ночи, чтобы дать мне силы переносить страдания и убожество дня.
Вы ведь радуетесь, когда у вас возникает какая-нибудь чудесная мысль, да, мистер Уинг- фолд?
- Когда возникает, то да, радуюсь, - подчёркнуто, почти обиженно ответил Уинг- фолд. Неужели он завидовал этой крошечной горбунье?
- Так неужели эта мысль становится хуже из-за своей формы? И неужели чувство становится менее реальным из-за того, что приходит к нам во сне?
- Да меня не надо убеждать. Я и так согласен со всем, что вы говорите, - воскликнул Уингфолд.
- Так отчего же вы молчите? Мне кажется, что в душе вы всё время мне возражаете! - улыбаясь проговорила Рейчел.
- Отчасти от того, что вы и так слишком разволновались, и я боюсь, чтобы вам не стало хуже, - ответил Уингфолд, заметивший, что её лицо покрылось лихорадочным ру­мянцем.
В тот момент в комнату вернулся Полварт.
- Знаешь, дядя, я как раз пыталась убедить мистера Уингфолда, что в снах тоже мо­жет быть что-то хорошее, - сказала Рейчел.
- Ну и как, успешно? - улыбнулся Полварт.
- В этом не было необходимости, - вставил Уингфолд. - Чтобы убедиться, мне нуж­ны были только факты. Почему я должен думать, что если Бог и правда есть, сон вытесня­ет Его из нас?
- Мне страшно даже думать о том, что наша тщедушная индивидуальность, произ­ведение Божьей индивидуальности, сильна - и даже не столько сильна, сколько вольна - закрыть перед Ним дверь и вести хозяйство без Него! - сказал Полварт.
- Только что это будет за хозяйство! - пробормотал Уингфолд.
- И правда, - откликнулась Рейчел. - Но только подумай, дядя, как неустанно, слов­но ветер, Он вьётся вокруг наших домов, не отходя от окон и дверей, чтобы улучить удоб­ное мгновение и войти! А иногда Он превращается в бурю, срывающую с петель и окна, и двери, и врывается к нам, неся с собой смятение и ужас.
То, что у Полварта становилось пророчеством, у Рейчел превращалось в поэзию.
- А наши с тобой окна и двери, дядя, Он сделал такими шаткими, что мы просто не смогли бы удержать Его снаружи.
- Вы есть храм Духа Святого, - почти бессознательно проговорил Уингфолд.
- Хоть и немного развалившийся, - рассмеялась Рейчел. В её душе было столько живого благочестия, что в доме духовных истин она позволяла себе вольности любимого ребёнка.
- Но знаете, мистер Уингфолд, - продолжала она, - в моих снах есть ещё кое-что любопытное: там я никогда не вижу себя горбатой карлицей. Правда, прямой и высокой я себя тоже не вижу. Должно быть, мне хорошо, и я просто об этом не думаю. Поэтому мне кажется, что душа у меня не горбатая, а прямая. А вам как кажется, сэр?
- И я так думаю, - сердечно проговорил Уингфолд
- Боюсь, скоро я начну рассказывать вам кое-какие из своих снов.
- Эта слабость свойственна нам обоим, - заметил Полварт. - Причём настолько, что порой я начинаю тревожиться за наш рассудок. Но даже на кривом кусте может вырасти прекрасная роза.
- А-а, должно быть, ты вспомнил моего отца, - сказала Рейчел. - У него был прямой стебель, и роза была чудесная, хоть и немного осыпавшаяся. По-моему, мне этого боять­ся нечего. Если бы я сошла с ума, мне просто не хватило бы сил жить - разве только я осознавала бы Бога и в своём сумасшествии. Сдаётся мне, отец знал Его, хоть и по- своему.
- Конечно, знал, - ответил Полварт. - И знал крепко, по-настоящему. Когда-нибудь я расскажу вам о своём брате и отце Рейчел, - сказал он, поворачиваясь к Уингфолду, - и, может быть, даже покажу вам рукопись, которую он оставил после себя - воистину, одно
из самых странных произведений на свете! По-моему, его даже стоит напечатать, если найдётся издатель, способный увидеть в нём не только безумие. Но на сегодня тебе хва­тит разговоров, девочка моя, так что я увожу мистера Уингфолда к себе.