Творчество

Глава 26. История Леопольда

Будучи совсем ещё мальчиком (ему только что исполнилось шестнадцать), Леопольд познакомился с семьёй одного мануфактурщика, который, благодаря быстро выросшему состоянию, смог отойти от дел и несколько лет назад купил себе имение неподалёку от Голдсвайра, поместья дяди Леопольда. Такое соседство было весьма не по душе старо­модному семейству Лингардов, гордившемуся своими древними корнями, но, хотя они не ездили к новоявленным соседям с визитами, время от времени им всё-таки приходилось встречаться. Знакомство Леопольда с этой семьёй произошло сразу после того, как он за­кончил Итон и, вернувшись к дяде, готовился к экзаменам в Кембридж, занимаясь с учи­телем своих кузенов.
Эммелину, старшую дочь новых соседей, он впервые увидел на балу. Она тоже не­давно вернулась из пансионата, где с самого начала её соседкой по комнате была одна из тех чёрных овец, которые исподволь портят всё стадо. Правда, в том пансионате заметили бы, пожалуй, только самую что ни на есть чёрную и вопиющую черноту. Это была самая обычная школа, какие встречаются на каждом шагу и где всё направлено на то, чтобы, во- первых, у девочки были хорошие манеры, во-вторых, чтобы она могла слыть образован­ной особой, и, в-третьих, чтобы снабдить её самыми необходимыми сведениями, оставляя высшие проявления и свойства человеческой натуры совершенно без внимания, словно их и вовсе не существует. В таких школах вкус, чувствительность, рассудительность, вооб­ражение и совесть предоставлены самим себе, и все соображения по их поводу и все тре­бования, предъявляемые к ним в соответствии с так называемым религиозным долгом, способствуют лишь тому, что их нравственные стандарты не только не становятся выше, но, напротив, ещё больше опускаются. Такие школы, поставляя обществу бесконечные поколения матерей, выпускают в мир женщин, которые узнают о том, как ведёт себя настоящая леди, только из книг по этикету; думают о том, что модно, а не о том, что кра­сиво; читают романы, столь же неблагочестивые, сколь поверхностные; обращаются в еженедельные газеты с вопросами о том, как следует, а как не следует поступать; и чер­пают всю или главную свою радость в том, чтобы притягивать к себе восхищённые взоры мужчин. Нередко такие девушки выглядят благородно и пленительно, и многие из них прекрасно владеют чарами, достигающими своего полного развития в натуре, чьё ощуще­ние бытия ограничивается собственным отражением в кривом зеркале тщеславного само­сознания. Стоит кому-то по-настоящему их понять, и, в зависимости от характера челове­ка, проникшего в их суть, они вызывают у него либо печаль, либо отвращение. Однако пока этого не произошло, они кажутся постороннему наблюдателю именно такими, каки­ми хотят казаться, хотя под внешней прелестью скрывается вульгарность, которая (если за это время с девушкой не произойдёт самая глубокая и основательная перемена в жизни) проявится во всём своём безобразии к среднему возрасту, когда долгая привычка разру­шит всякую сдержанность былой робости. Такие девушки черпают постоянное и неоспо­римое подтверждение своей значимости во внимании и восхищении мужчин и редко бы­вают способны на подлинное чувство; удивительно, что лишь сравнительно немногие из них после замужества бесчестят себя любовными утехами на стороне.
Уж не знаю, заговорила ли в Леопольде южная часть его натуры, рано созревшая под горячим индийским солнцем, и именно она, неудержимо стремясь прорасти в незнакомые ему пределы человеческого естества, потянула его к светлокудрой и белокожей Эмме- лине, или это саксонская кровь толкала его к своим семейным корням - кстати, вполне возможно, что произошло и то, и другое сразу: ведь единство человеческой натуры допус­кает самое удивительное и сложное многообразие. Как бы то ни было, Леопольд влюбился - пусть не самым возвышенным образом, но искренне и очень страстно. А поскольку эта юная особа не была особо разборчива или щепетильна, она с удовольствием принимала знаки его внимания. Будь она достаточно правдива для того, чтобы хоть немного знать ту любовь, чьё имя постоянно опошлялось в её речах, у неё хватило бы женской мудрости (а она была, по меньшей мере на полтора года старше Леопольда) не поощрять его ухажива­ний: она почувствовала бы, что перед ней всего лишь мальчик, и не следует позволять ему воображать себя мужчиной.
Правда, ради справедливости, надо сказать, что англичанам Леопольд казался стар­ше своих лет. И потом, он был изумительно красив, держался с достоинством, происходил из хорошей семьи (чего никак нельзя было сказать о ней самой), обладал связями в высо­ких кругах - и, в то же самое время, внешне выглядел полной её противоположностью и немало ей нравился. Стоило ей впервые заметить блеск его огромных чёрных глаз, как она охотно приняла их обожание, возложила на алтарь самолюбования и с тех пор неустанно добивалась того, чтобы они сверкали всё ярче, горя преклонением перед одним един­ственным божеством. Она прекрасно осознавала свою власть над Леопольдом и играла на нём, словно на послушном инструменте, заставляя его то бледнеть, то краснеть, вызывая в его глазах то пламя, то слёзы, и эта игра казалась ей прямо-таки необыкновенно увлека­тельной.
Одним из самых сильных орудий этой игры человеческими чувствами, доставляв­шей Эммелине такое удовольствие, была ревность - и мало кто так хорошо знал её дей­ствие и влияние. К тому же, эта юная кокетка обладала всеми необходимыми способно­стями для того, чтобы вызывать её в мужчинах: пожалуй, трудно было найти женщину, по отношению к которой ревность была бы столь оправданной на всех основаниях кроме од­ного: Эммелина просто её не стоила. Однако в качестве смягчающего обстоятельства надо сказать, что она была просто не способна постичь и почувствовать даже десятой доли тех страданий, проявление которых постоянно поднимало её к райским вратам фальши: она сама не ведала, что творит. Быть может, осознание своих поступков вызвало бы в ней хоть немного жалости и сдержанности. Но когда женщине, холодной по натуре, нравится воз- гревать в мужчинах страсть, она, себялюбиво уверенная в собственной безопасности, го­това долго и упорно играть с огнём, разжигая и раздувая гибельное пламя, пожирающее чужую душу.
Нет нужды в подробностях излагать неприятную повесть этого романа, продираясь сквозь непролазное болото, в которое меня непременно заведёт детальное описание его развития. Я не люблю патологоанатомии - разве только в тех случаях, когда она помогает нам отыскать средства исцеления; а в этом случае об исцелении не было и речи. Скажу только, что Эммелина успокаивала, растравляла и снова успокаивала его, пока он не пре­вратился в её покорного раба - ещё более покорного из-за того, что к тому времени он уже немного узнал её подлинный характер, и это знание лишило его и той малой уверенности, которую она внушила ему сама. С той поры он почти перестал учиться и, всякий раз от­правляясь в Кембридж, ничуть не сомневался в том, что в его отсутствие та, кому он отдал всё своё сердце, непременно будет предаваться таким забавы, которые, будь он рядом, свели бы его с ума. Тем не менее, он как-то продолжал жить, время от времени обретая утешение в ласковых письмах, которые она ему писала, и отводя душу в пылких ответах, ещё больше подкреплявшем лживое лицемерие его возлюбленной.
К сожалению, ещё в Индии кто-то из слуг маленького Леопольда пристрастился к опиуму, и мальчику пришлось рано узнать о влиянии этого страшного наркотика. Теперь, будучи в колледже, отчасти для того, чтобы попробовать на себе его воздействие, но, по большей части, из желания прогнать от себя постоянно грызущую его тоску и страсть, он начал понемногу экспериментировать с гибельным снадобьем. Эксперимент, как известно, требует повторения - ради вящей научной точности, как уверяет нас враг. Повторение привело к тому, что Леопольд всё чаще жаждал испытать на себе желанный эффект и, в конце концов, начал испытывать к опиуму неудержимую тягу и пристрастие. Ко времени нашего повествования он колебался на грани безвольного рабства, и ему угрожала опас­ность провести остаток своей жизни между восторгом и пыткой, перемежающимися пери­одами тупого несчастья; причём взрывы упоения становились бы всё реже, а мучения - всё чаще, продолжительнее и сильнее, покуда Аполлон, свергнутый с престола, не обна­ружил бы себя прикованным к колонне собственного разрушенного храма, в отчаянии глядя на то, как сухой южный ветер быстро наполняет его песком, принесённым из пу­стыни.