Творчество

Глава 24. Хелен и её тайна

Выйдя в коридор, Хелен увидела, что занимается день. Тоскливый блеклый свет наполнял угрюмый дом, но из-за свечи Хелен не замечала тех слабеньких проблесков, ко­торые всё-таки пробивались в потайную каморку. Жгучий страх хлестнул её по сердцу, и, как запоздалая душа пробудившейся сомнамбулы, она заспешила к выходу из парка. Всё случившееся походило на дьявольский кошмар, от которого она должна проснуться у себя в постели, - но она знала, что надеяться на это было тщетно. Её милый брат остался в жутком старом особняке, и если кто-то сейчас увидит её, ему конец. Было ещё очень рано, и первые рабочие должны были появиться на новой постройке не раньше чем через пару часов, но она бежала прочь, как убийца, стряхнутый зарёй с лица земли. Оказавшись в безопасности своей комнатки, она уже собиралась улечься в постель, но тут дурнота с но­вой силой подступила к её горлу, всё потемнело, и только потом, медленно и мучительно придя в себя, Хелен поняла, что лишилась чувств.
Она всё-таки заснула беспокойным, тяжёлым, напряжённым сном, часто вздрагивала и испуганно просыпалась, будто во сне совершила какой-то грех, но тут же от чистого из­неможения снова проваливалась в дремоту. Каким добрым другом бывает порой уста­лость! Она похожа на Отцовскую руку, которая чуть сильнее придавливает сердце, чтобы угомонить его. Однако сны Хелен были полны пугающих видений, и даже когда ей не снилось ничего определённого, подспудно ей всё время чудилась кровь.
Проснулась она много позже обычного и только тогда, когда в комнату вошла гор­ничная. Она устало поднялась с постели, но кроме давящей тяжести на сердце и общего ощущения беды, ночные похождения никак на ней не сказались. Даже голова у неё ни­сколько не болела.
Однако со вчерашнего утра прошла целая вечность, и самым удивительным было не то, что Хелен чувствовала себя совершенно иначе, а то, что она по-прежнему ощущала себя всё тем же человеком, несмотря на всё, что произошло. Теперь главное было не да­вать себе думать до конца завтрака. «Эбеновый ларец» прошедшей ночи должен был оставаться закрытым даже для неё самой, чтобы кишащие в нём бесы не вырвались нару­жу, затемнив собой весь мир. Хелен решила поскорее принять ванну, чтобы набраться сил: ласковая вода поможет ей подняться навстречу настоящему, смоет прошлое, как дур­ной сон, и наделит её смелостью перед лицом будущего. Само её тело казалось Хелен осквернённым из-за таившегося в нём знания. Боже правый! Как же тогда должен чув­ствовать себя бедный Леопольд! Нет, нет, думать нельзя!
Пока она одевалась, мысли её, словно мошки вокруг нечистого пламени, витали во­круг зловещей тайны, от которой она никак не могла их отогнать. Она снова и снова за­прещала себе о ней думать, но всё равно через щели в стенах обители своего разума то и дело невольно всматривалась в то ужасное, что сидело внутри, чью форму она не могла различить и видела только цвет - багровый, - багровый вперемешку с отвратительной бе­лизной. И во всём мире лишь один человек - её дорогой брат, любимец её деда - мог ска­зать, как этот ужас попал к ней в душу.
Но хотя всё внутреннее существо Хелен взволновалось настолько, что она уже не могла оставаться той хладнокровной, безразличной и самодостаточной девушкой, какой была до сих пор, прежние привычки и формы существования как нельзя лучше помогали ей сохранять внешнее спокойствие, не выдавая тайны. При виде неоконченного чепца в ней пробудился смутный проблеск радости: лучшего извинения за позднее пробуждение нельзя было и придумать, и, когда с многими пожеланиями здоровья и долголетия она преподнесла его тётушке, ни один подозрительный взгляд миссис Рамшорн не добавил ей нового беспокойства.
Но как всё-таки медленно ползёт время! Она не осмеливалась приблизиться к бро­шенному дому, пока его, словно цепной пёс, сторожил дневной свет. А вдруг она опозда­ет, и Леопольд в безумном отчаянии убьёт себя?! У неё не было ни единого друга, к кото­рому можно было бы обратиться за помощью. Джордж Баском? Хелен содрогнулась при одной мысли о нём. С его возвышенными представлениями о долге он немедленно выдаст Леопольда властям! Естественнее всего было бы обратиться к священнику; к тому же ми­стер Уингфолд и сам недавно согрешил. Правда он публично покаялся в содеянном! Нет - он слишком жалок и не сумеет удержать язык за зубами. При каждом стуке в дверь, при каждом звонке её трясло от страха, что пришла полиция. Да, Леопольд гостил у них срав­нительно мало, и прежде всего его будут искать в Голдсвайре, дядином поместье - но ку­да они отправятся после этого? Конечно же, в Гластон! Каждый раз, когда в комнату вхо­дила прислуга, Хелен отворачивалась, чтобы нечаянно не выдать себя. Что если полицей­ские уже наблюдают за их домом и тайком последуют за ней, когда она отправится к бра­ту? С помощью театрального бинокля она внимательно исследовала луг, а потом, неза­метно сбежав в сад и добравшись до его дальнего края, пригнулась и осторожно выгляну­ла в низкую калитку. Вокруг не было ни души. Вернувшись домой, она надела шляпку, и, сказав тётушке, что идёт за покупками, отправилась посмотреть, нет ли на улице подозри­тельных личностей. Между крыльцом особняка и мануфактурной лавкой мистера Дрю она не встретила ни одного незнакомца. В лавке она купила пару перчаток и потихоньку по­шла обратно, но, даже миновав свой дом и дойдя до самого аббатства, не встретила ни од­ного человека, который вызвал бы у неё подозрение.
Всё это время её сознание походило на единственный узелок ослепительного света посреди тьмы, которую он не способен был рассеять. Она знала лишь одно: её брат пря­чется в пустом доме, и, если его слова - не безумный бред, за ним наверняка охотится по­лиция. Даже если пока они подозревают не его, а кого-то другого, даже если пока они ещё не напали на его след, это может произойти в любую минуту, и рано или поздно они всё равно явятся за преступником. Она должна спасти его, спасти всё, что от него осталось!.. Бедная, бедная Хелен! Ну что она знала о спасении?
Вернувшись домой, она неожиданно обнаружила в себе ещё кое-что: доселе неведо­мое ей умение притворяться, прятаться от чужих глаз. До сих пор у неё не было ничего такого, что нужно было бы скрывать - даже мимолётной неприязни. Однако это внезапное осознание принесло с собой только чувство торжества: её натура ещё не была настолько деликатной, чтобы покоробиться при мысли о том, что её слова и внешний вид не вполне соответствуют тому, что делается внутри.