Творчество

Глава 10. Карлики

Не успели они разминуться со встречными, как Джордж повернулся к кузине с вы­ражением справедливого негодования пополам с отвращением. Сам вид этого физическо­го недоразумения, этой насмешки над человечеством был противен всем здоровым ин­стинктам его отборной, утончённой натуры.
В девушке было всего четыре фута роста. Она была горбата, одно плечо у неё урод­ливо выдавалось вверх, и двигалась она вперевалку, потому что одна нога у неё была ко­роче другой. Зато её спутник шёл ровно, даже с некоторым ненарочитым, но неизбежным достоинством, и потому вид у него был несколько торжественный. Ростом он был ничуть не выше, с рахитической грудной клеткой и головой, словно вдавленной в широкие, квад­ратные плечи. Он выглядел вдвое старше своей спутницы и, казалось, приходился ей от­цом. Проходя мимо, Хелен с Джорджем услышали его громкое, астматическое дыхание.
- Бедняги! - проговорила Хелен с равнодушным сочувствием.
- Это просто позор! - воскликнул Джордж тоном праведного гнева. - Подобные су­щества не имеют права на существование! Мерзкие карлики!
- Но Джордж, - укоряющим голосом остановила его Хелен, - эти несчастные не ви­новаты в своём уродстве.
- Нет, но какое право он имел жениться и плодить столь отвратительное потомство?!
- Вы делаете чересчур поспешные выводы, Джордж. Это его племянница.
- Тогда надо было задушить её при рождении, ради всего человеческого! Таким страшилищам нельзя позволять жить!
- К сожалению, у всех них есть матери, - ответила Хелен, и что-то в её лице подска­зало Баскому, что он зашёл слишком далеко.
- Хелен, милая, поймите меня правильно, - заговорил он. - Я не призываю морить этих уродов голодом или топить их в реке, если они уже достигли того возраста, чтобы этому воспротивиться. Боюсь, - добавил он с улыбкой, - нам не удастся убедить их самих в справедливости и необходимости подобных мер. Но ведь такие люди всё-таки умудря­ются жениться - я сам знаю несколько случаев! - а вот уж это нам следует всячески предотвращать соответствующими законами и даже наказаниями.
- То есть вы готовы взвалить на них новое несчастье просто потому, что они уже несчастны? - парировала Хелен.
- Ну же, Хелен, не будьте ко мне несправедливы, даже ради справедливости к своим горбунам! Я пекусь о благе большинства, а ведь оно, несомненно, важнее блага немногих.
- Мне не нравится только то, что благо большинства достигается в ущерб этим не­многим - притом, что они меньше других способны это вынести.
- Ну, большого ущерба тут нет, - заметил Баском. - Признайте, что для общества было бы лучше, если бы таких людей вовсе. Нет, лучше выразиться иначе: признайте, что каждому человеку, входящему в состав общества, было бы лучше, если бы он не был уродом, инвалидом или умалишённым, и вы увидите, что мы с вами говорим об одном и том же. В той или иной местности при заданных условиях всегда будет оставаться опре­делённое количество людей; поэтому закон, который я предлагаю, не приведёт к тому, что число людей, дышащих воздухом небес, уменьшится (если взять для примера этих ваших карликов) на два человека. Нет, этот закон будет означать, что двое других, живущих в этой самой местности, будут совсем не такими, как эти создания, которые только что прошли мимо нас и чьё существование является обузой для них самих, но такими, как, например, мы с вами. Думаю, вы согласитесь, что уж за нас-то с вами, Хелен, природе яв­но нечего стыдиться!
Особой чувствительностью Хелен не отличалась. Она не покраснела и не опустила глаз. Теперь, когда Баском таким образом изложил ей свои воззрения, они не показались ей такими уж предосудительными, и больше она ему не возражала. Они пошли дальше по саду, мимо множества напоминаний об уходящем, пусть менее роскошном, но более ве­личавом бытии прошлого поколения, и на ходу она безмятежно слушала лекцию об осно­ваниях закона, а именно: о необходимости поступиться некоторыми личными правами для обеспечения иных, более важных свобод. Она всё прекрасно понимала, выказывала к сло­вам кузена спокойный интерес и была вполне им довольна.
Они уселись в маленькой деревянной беседке под низкими ветвями огромного кедра и продолжали разговор - или, вернее сказать, Баском продолжал свой монолог. Пожалуй,
любой более живой девушке давно стало бы с ним смертельно скучно, но Хелен не отли­чалась живостью и не чувствовала ни малейшей скуки. К тому времени, когда они верну­лись домой, она успела выслушать от Баскома чуть ли не сотню умудрённых сентенций, включая его взгляды на преступление и наказание, изложением которых (какими бы они ни были, верными или неверными, хорошими или дурными) я не стану утомлять читателя, кроме одного момента: суровой, незыблемой убеждённости Джорджа в том, что всякое преступление должно быть наказано. Ни в коем случае нельзя допускать, провозгласил он, чтобы слабость или жалость мешали нам карать человека, если он нарушил закон, на ко­тором зиждется благосостояние общества: нам следует помнить, что прежде всего нужно заботиться не о судьбе отдельного индивидуума, но о всеобщем благе.
Короче говоря, это был во всех отношениях превосходный тет-а-тет двух безупреч­ных экземпляров человеческого рода, и, войдя в дом, оба они выразили друг другу удо­вольствие от совместной прогулки.
При его воззрениях, в одном Баском всё-таки проявил непоследовательность: в вос­кресенье он отправился с тётушкой и кузиной на богослужение, снисходя к предрассуд­кам не столько Хелен, сколько миссис Рамшорн, которая, как я уже говорил, ощущала свою принадлежность к кругам официального духовенства и весьма сурово осуждала по­рочность тех, кто не посещал церковь. Что толку пытаться её переубедить, говорил он се­бе: если ему удастся это сделать, он только сделает её несчастной, а ведь его главная цель - даровать человечеству счастье! Вот почему он сидел сейчас в величественном старом аббатстве вместе с дамами, слушая сначала утренние молитвы, литанию и служение при­чащения, сведённые в одно целое по утомительному и ленивому современному обычаю, а потом - скучную, благоразумную проповедь о христианском долге прощения, короткую и неплохо прочитанную.
Пожалуй, большинству прихожан это приносило даже некоторое благо, неуловимое, как присутствие звёзд, - сидеть под этим «высоким сводчатым куполом»[10], посреди гро­мадного, отстранённого великолепия, в чьих могущественных пределах воплощается бес­предельное и где мы учимся ощущать ту жутко-прекрасную бесконечность, из которой оно почерпнуто. Пожалуй, умягчённый годами голос старинного органа касался тех глу­бин их души, которых ещё не достигло самосознание. Ещё я думаю, что в молитвах, чи­тавшихся с толком и пониманием, многие из них не только видели сакральные формулы, но и ощущали некое утешение и успокоение, хотя не прилагали ни малейшего усилия к тому, чтобы следовать им сердцем. Так что, по большому счёту, посещение богослужений не ожесточало их, но даже шло им на пользу. Однако что касается главного предназначе­ния церкви - расшевелить в детях Всевышнего желание ухватиться за края риз своего От­ца, пробудить совесть каждого настолько, чтобы она сама сказала: «Встану и пойду», дать силы порабощённой воле, чтобы та разорвала свои путы и освободилась во имя веч­ной творящей Свободы, - в этом отношении особой помощи прихожане не получали. По естественному раскладу вещей, всё это должна была давать им проповедь; хотя бы в ней должен был звучать голос Святого Духа, обитающего в Своём святом храме, если, как го­ворил апостол Павел, храмом этим действительно является живая человеческая душа. Но священник, по всей видимости, не считал всё это частью возложенных на него обязанно­стей, хотя в его проповедях ещё оставались кое-какие слабые признаки того, что изна­чально речь, произносимая с церковной кафедры, должна было преследовать именно та­кие цели.
По пути домой Баском отпустил по поводу проповеди несколько критических заме­чаний, отчасти для того, чтобы показать тётушке, что он внимательно всё выслушал. Он допускал, что можно простить и забыть то, что не подлежало осуждению закона, но, как и раньше, продолжал категорично настаивать, что человек просто обязан понести наказание за то зло, которое через него принесло вред всему обществу.
- Нет, Джордж, - изрекла миссис Рамшорн, - тут я с тобой не согласна. Нам не сле­дует обращаться в суд, чтобы покарать обидчика. Я готова простить почти что угодно, лишь бы не прибегать к подобным мерам. Но вот чтобы забыть - ну, по крайней мере, некоторые обиды - нет, тут уж вы меня увольте! И что бы там ни говорил этот молодой человек, я не считаю, что мы обязаны это делать!
Хелен промолчала. У неё не было врагов, которых нужно было прощать, и никто ещё не причинял ей такой обиды, которую стоило бы вспоминать, так что вопрос не пред­ставлял для неё никакого интереса. Проповедь показалась ей очень даже хорошей.
Отправляясь на следующее утро в Лондон, Баском увозил с собой долгое шуршание шёлка, аромат лаванды и ощущение синевы, скрывающей в себе нечто иное; синева неба была здесь не при чём, потому что оно никогда не производило на Джорджа подобного впечатления. Он ещё не встречал женщины, которая была бы столь достойна стать его су­пругой, как его кузина Хелен Лингард - как по внешней прелести, так и по внутреннему развитию разума, проявляющемуся в способности принимать истину. Может, всё это по­тому, что они родственники?
Хелен же не помышляла ничего подобного. Она считала Джорджа прекрасным, му­жественным человеком. Как смело и оригинально он мыслил обо всём на свете! По срав­нению с ним её брат Леопольд казался совсем мальчиком - но каким милым, каким чуд­ным мальчиком! Таких глаз и такой улыбки больше не было ни у кого в мире. Хелен с приязнью относилась к Джорджу, была привязана к тётушке, но любила только своего брата. Его мать, индуска высокой касты, подарила ему лучистые глаза и жемчужную улыбку, и они с первого взгляда и навсегда покорили сердце его сестры. Когда его при­везли в Англию, ему было всего восемь, а ей одиннадцать. С тех пор Леопольд воспиты­вался в семье старшего брата их отца, в родовом йоркширском поместье, но часть своих каникул обязательно проводил с ней, и они часто писали друг другу. Правда, последнее время писем от него приходило мало, и до неё дошли слухи, что в Кембридже у него не всё ладится, но она легко успокаивала себя, придумывая этому возможные объяснения, и продолжала строить воздушные замки, причём Леопольд неизменно присутствовал в её небогатых фантазиях и всегда разделял её недалёкие мечты.