Творчество

Страница 7 | Снежная смерть

Я все время зеваю. Заснула, Бог знает когда, а утром — подъем в семь часов, чтобы присутствовать при отъезде Магали. Ее другу Шнабелю пришлось применить всю силу убеждения, чтобы заставить ее сесть в перевозку: она боялась, что ее повезут в тюрьму. Вновь помогли волшебные конфетки. Учитывая раннее время, перевозка уже должна доехать до побережья. Я уже «вижу», как защелкиваются наручники на запястьях Вора. На костлявых и волосатых запястьях, исцарапанных ногтями жертв.
Юго отвез меня в гостиную, и там мы позавтракали. Милая Франсина и мадам Реймон составляют список необходимых продуктов. Мартина и Юго занимаются туалетом пансионеров. Жан-Клод рассуждает о концепции повествовательной структуры кинематографиста Абеля Феррара. Леонар не вышел к завтраку, он работает у себя в комнате. Бодрая Жюстина объясняет Летиции последние теории кварков и квазаров, а Летиция просит Иветт передать ей масло. «А я лежу на бреге тишины, где нарушает тихий плеск волны мои меланхолические сны» (Элиз Андриоли, Нобелевская премия за поэзию, 2000 год).
Утро тянется медленно, пока не раздается телефонный звонок. Иветт, оттолкнув Юго, хватает трубку:
— Алло? Да, здравствуйте, старшина… Да, отлично слышу… Как?.. А… Наверное… Конечно… Да, до скорого.
Она кажется разочарованной.
— Что он сказал? — нетерпеливо спрашивает Летиция.
— Магали показала им мужчину.
— Мужчину? — хором повторяют Мартина и Юго.
— Мужчину в красном лыжном костюме.
— В лыжном костюме? — переспрашивает милая Франсина, выходя из кухни.
— В костюме инструктора лыжной школы в Кастене. Он был в черном шлеме, в очках и перчатках.
— Но как же, в таком случае, Магали могла узнать его? — спрашивает Летиция.
— Она просто узнала инструктора, — говорит Жюстина.
Мой блокнот: «В любом случае, это значит, что напавший наменя был одет, как инструктор».
— А может быть, он и в самом деле инструктор, — добавляет Иветт.
Инструктор из Кастена, спокойно перемещающийся по деревне, настолько примелькавшийся, что никто не обращает на него внимания. Или Вор, переодетый в инструктора? В шлеме и очках любой человек может оказаться кем угодно, или наоборот. Браво, Элиз, после поэтической премии ты только что заслужила Гран-При по современной философии, присуждаемый профессором Ла Палисом!
Итак, Лорье перенесет свое расследование в лыжную школу. Но что-то я сомневаюсь, что Соня или Марион Эннекен когда-либо брали там уроки.
Франсина пытается припомнить всех местных инструкторов и приходит к выводу, что они почти всегда ходят в зеркальных очках, с лицами, разукрашенными, по последней моде, разноцветными полосками, а волосы у них обычно спрятаны под повязками или шапочками.
— Вообще их обычно различают по голосам, — заключает она.
— Опять красное, — вздыхает Жюстина. — Видите, Элиз, я была права, зло красного цвета и рыщет в белизне, словно голодное животное.
Мне и впрямь было бы интересно увидеть ее картины. Острое разочарование наполняет меня при мысли, что я больше никогда и ничего не увижу. Неужели это возможно? Почему именно я, которой так нравилось видеть, смотреть, наблюдать?
Наверное, я сжала кулак, потому что Франсина шепчет мне:
— Надо вытянуть пальцы, чтобы выпустить стресс.
Да, сейчас я бы очень хотела вытянуть пальцы, чтобы вцепиться ими тебе в лицо и заставить тебя замолчать. Мне и так гадко, а тут меня еще будут учить. Интересно, хоть кто-нибудь понимает, что я вынуждена постоянно все держать в себе, словно боксер, отупевший от града ударов?
— Не могу понять, — говорит Летиция, — почему Вор отправился смотреть соревнования в Ла Колмиане, переодевшись в форму инструктора?
— Может быть, это вовсе не Вор. Магали просто решила, что узнала друга Элиз, — отвечает ей Жюстина тоном терпеливого, но доведенного до крайности учителя.
— Мы каждый день видим инструкторов в деревне, и она никогда ничего такого не выдумывала, — замечает Летиция.
Потому что Магали, как и все мы, воспринимает человека в целом — его комплекцию, его рост, его манеру держать себя, и ей не обязательно подробно рассматривать его лицо, чтобы понять, кто перед ней. Когда я была зрячей, то могла узнать человека по плечу, по руке, по походке и так далее. Значит ли это, что на пленке — действительно Вор? А если он носит форму инструктора, значит ли это, что он — действительно инструктор? Такое впечатление, что я бесконечно задаю себе одни и те же вопросы. Как хорошо, что это не я писала о деле Буасси, читатели умерли бы со скуки.
И тут я думаю о том, как будет счастлива моя авторша, узнав, что я снова влипла в дело об убийствах. Алле-гоп, предвидится хороший тираж! Новые приключения мешка с картошкой на колесиках. Можно выпустить целую серию: «Элиз в Конго», «Элиз в Сербии», «Элиз и сигара сторонников интеграции», «Кто наступил на Элиз»…
А если я умру, цифры продаж только увеличатся. «Подлинная и трагическая история Элиз Андриоли, заживо съеденной снежным каннибалом!». В привлекательной обложке.
К счастью, никто не догадывается, о каких ужасах я думаю, сидя одна-одинешенька в своем уголке. Я чувствую такую горечь, словно выпила хинную настойку. Или, учитывая место действия, настойку из корней горечавки.
— Мадам Франсина, — говорит вдруг мадам Реймон, — пришел отец Клари, по поводу масла и сыра.
— Иду.
Отец Клари? Священник продает молочные продукты?
— Пойдемте со мной, Иветт, — продолжает Франсина, — он привозит с пастбища натуральные продукты. Молоко, и альпийский мед, ослиную колбасу…
Так он пастух! Как и дядя несчастной Сони? Я нажимаю на электрический рычаг кресла и еду на голоса. Я постепенно привыкаю к новому помещению и уже могу передвигаться в нем самостоятельно. Преодолеваю порог кухни без особенных неприятностей (синяк на колене). Поток свежего воздуха — наверное, открыта балконная дверь. Они разговаривают. Хрипловатый мужской голос с сильным акцентом. Восторженный голос Иветт, она выражает готовность питаться козьей простоквашей с лавандовым медом до конца своих дней. По крайней мере, без подарков мы не вернемся. Если мы вообще вернемся.
Слышу, как отец Клари говорит:
— А для бедной дамы? Возьмите ей немного молодого козьего сыра с зеленым перцем, ей пойдет на пользу.
Я понимаю, что речь идет обо мне, и, пока меня еще не накормили молодым сыром, хватаюсь за блокнот: «Вы знаете Моро?»
— Ах! Вы к тому же и не говорите! Ну, впрочем, учитывая, что чаще всего мы говорим глупости…
Я снова трясу листочком.
— Ах, да, бедняга Моро! — лаконично отвечает он.
— Кажется, он умер полгода назад? — спрашивает Иветт.
— Скоро семь месяцев. Он ушел со стадом в сторону Эгюий. Через неделю овцы вернулись обратно с собаками. Без Моро.
— Ну, а вы сообщили в полицию?
— Какая полиция? Я не спускался. Я искал две недели. Я знаю горы получше жандармов.
— И…?
— Он упал в расселину. Умер на месте, бедный старик. Его наполовину обглодали волки.
— Волки! — восклицает Иветт.
— Ну да, тут недавно появились волки, пришли из Италии. Эти мерзавцы у меня десяток овец сожрали. Когда я спустился, я сообщил и полиции, и его племяннице, этой шлюшке.
— Господин Клари!
— Что, «господин Клари»? Шлюшка — она шлюшка и есть. Пусть даже и славная шлюшка, как эта малышка, упокой Господь ее душу.
Думаю, что он крестится, а я тем временем пишу, как могу быстро:
«Мой дядя, Фернан Андриоли, был ее крестным».
— Вы племянница Фернана? Еще не хватало! Ну, он и прохвост! Мы вместе славно погуляли, когда были помоложе. Теперь этот Фернан настоящий господин. Да вы и вправду похожи!
«Соня получила какое-то наследство?»
— Ага! Я принес ей от старика фетровую шляпу и резную палку из оливкового дерева.
Это движимое имущество вряд ли может считаться достаточным поводом для убийства. После обмена любезностями Клари откланивается: его ждут другие клиенты. С ним уходит целая жизнь — выжженные солнцем альпийские луга, серые камни, катящиеся по плотному снегу. О, воспоминания о прогулках по горам, о ледяных горных речках, о дрожании воздуха, наполненного пением цикад!
Иветт складывает покупки. Я переезжаю в гостиную, устраиваюсь перед большим окном. Это мой любимый уголок, мне кажется, что отсюда я вижу, что происходит, что здесь я ближе к свету. Как угнетает вечный мрак! Как будто находишься в комнате с вечно закрытыми ставнями. Там пахнет затхлостью, болезнью. Я делаю несколько глубоких вдохов.
— Ку-ку! Они дали мне кассету! «Счастливчик Люк. Быстрее собственной тени»!
Магали сует что-то мне под нос, чуть не раздавив его.
— Потише, юная барышня! — говорит Шнабель, отодвигая ее. — Она перевозбуждена, — объясняет он мне.
— Макдо! — кричит Магали. — Много, много!
— Хм, пришлось остановиться в Макдональдсе, малышка умирала с голоду.
— Картошка! Три порции для генерала!
— Вы скрыли от нас повышение, Шнабель! — усмехается Лорье.
Шнабель бормочет что-то неразборчивое.
— Она ничего не будет есть за обедом, — сетует Франсина. — Где Ян?
— Ему захотелось побыть в тишине, он пошел скатиться разок с горы, — отвечает Лорье уже без смеха. — Не очень-то мы продвинулись, — объясняет он мне. — Иветт вам объяснила?
Я поднимаю руку.
— Я послал двух своих людей в лыжную школу, чтобы они взяли списки всех служащих и их фотографии, — продолжает он. — Но не думаю, что это нас куда-то выведет.
Блокнот: «Где можно раздобыть форму инструктора?»
— Ну… Думаю, что ее можно сделать и самостоятельно. Достаточно вышить синим «Лыжная школа Кастена» на спине красного комбинезона и приклеить эмблему на рукав.
Я плохо представляю себе, чтобы Вор мог сам сделать такое. Он что, пошел к вышивальщице? Надо бы выяснить. Пишу свой вопрос.
— Вы правы, это надо проверить. Кроме того, я забыл вам рассказать об отчете, касающемся этой Эннекен. Она из Антрево. Ей двадцать девять лет. Урожденная Гастальди. Из очень хорошей семьи банкиров. В девяностом — двяносто втором годах была замужем за неким Эннекеном, каковой Эннекен в конце девяносто второго года умер от передозировки. Он и Марион пили и постоянно кололись. В девяносто третьем ее уволили с должности кассирши. Со всех дел она перестала оплачивать квартиру, и через шесть месяцев ее выселили. После этого она исчезла из города, и ее следы теряются.
И через шесть лет ее находят мертвой в Антрево.
Блокнот: «Что говорят ее родители?»
— Они умерли. Гастальди-отец — от болезни Альцгеймера в прошлом году. Что касается госпожи Гастальди, она умерла в девяносто седьмом, так и не повидавшись с дочерью. Соседи говорят, что при Эннекене в семье постоянно были ссоры.
«Профессия Эннекена?»
— Компьютерщик. Женился на Марион, будучи безработным. К этому моменту он уже прошел два курса детоксикации. Они познакомились, когда оба проходили лечение метадоном.
Сегодняшняя романтика. Вместо санаториев наших пра-пра-дедушек.
Лорье уходит, а за ним следуют Шнабель, благодарящий Иветт за чашечку кофе, и кудахчущая Магали, которую приходится задержать в комнате. Исход сил правопорядка. Пришло время беспорядочных мыслей. «В голове моей полный бардак, ничего не поймешь, всюду мрак». Мелькает мысль о том, что эта композиция, пропетая с помощью синтезатора голоса, могла бы занять ведущее место в хит-параде, я снова впадаю в мрачную меланхолию, преследующую меня с самого утра.
Умерли две молодые женщины. Какой-то человек пытался убить меня. Кто? За что? Или за кого? Может быть, Вором кто-то управляет? Лорье следовало бы навести справки о неуравновешенных людях, недавно выпущенных из психбольниц.
Марион Гастальди. Соня Овар. Кто были родители Сони? Явно не богатые банкиры. Я записываю вопрос в блокноте. Надо еще спросить у Лорье, кому достанутся деньги Гастальди, если Марион умерла.
— К столу! — кричит Франсина прямо над моим правым ухом, от чего я подпрыгиваю до потолка.
И, не дожидаясь моего ответа, она катит меня к длинному столу, который, надо полагать, ломится от яств. Пансионеры входят толпой, как обычно, очень шумно. Я оказываюсь рядом с Мартиной.
Я шарю по столу, чтобы найти свою тарелку, наполненную копченостями и отварной картошкой, а в это время Мартина шепчет молитву. Внезапно я почему-то чувствую себя страшной грешницей. И ужасно пугаюсь, когда она вдруг предлагает:
— Как насчет того, чтобы в воскресенье пойти к мессе? У нового кюре такие ободряющие проповеди.
Гоп-ля, я притворяюсь глухонемой, поглощенной жратвой. Она не настаивает. Щелканье челюстей, довольное бормотанье.
— Где наша милая Жюстина? — спрашивает Франсина.
— Смотри-ка, она действительно не спустилась, — замечает Мартина.
— И Леонар тоже! — говорит Юго. — Пойду поищу их.
— Хотелось бы, чтобы порядок и дисциплина Центра не очень пострадали из-за драматических событий, которые мы переживаем, — сухо произносит Франсина.
Кристиан начинает испускать сладострастные вздохи.
— Кристиан! — кричит Мартина.
— Ах, ах, ах, Леон'ар, Жю'тина. Ах, ах, ах. Что за бяка!
— Где бяка? — спрашивает Эмили. — Какашки?
— Какашки, какашки! — подхватывают все остальные, колотя по столу своими приборами.
— Хватит, хватит, успокоились! — приказывает Франсина. — Иначе не получите десерта.
Мгновенная тишина.
— Это Кристиан! — говорит Магали.
— Ни слова больше! Мартина, будьте любезны проверить, чтобы Кристиан принял все, что надо, я нахожу его очень… возбужденным.
Мартина шепчет мне на ухо:
— У Кристиана бывают скачки тестостерона. Я часто застаю его, сами понимаете за чем. Я молилась за него и удвоила ему дозу, но природа оказалась сильнее. Меня это немного беспокоит, представьте, вдруг он примется за девочек? Эти невинные души!
Я представляю. Так же хорошо, как представляю себе Леонара и Жюстину. Возвращение Юго прерывает мои фантазии.
— Ну что? — спрашивает Франсина.
Он прокашливается.
— Они не хотят есть.
— Ни тот, ни другая? — удивляется она.
— У Леонара приступ мигрени, а у Жюстины болит желудок. Они предпочитают не вставать.
— Могли бы предупредить, — говорит. Петиция. — В конце концов, мы все — одна команда.
— Именно так! — подтверждает Франсина. — Еще немножко ветчины, милая?
Летиция отказывается и просит разрешения выйти из-за стола. Она забыла капли в своей комнате.
— Я тебе принесу, — предлагает Юго.
— Не стоит, я сама справлюсь.
— Правильно. Покушайте, Юго, все остынет. Летиция вполне дееспособна.
— Я тебя провожу, — говорит Мартина.
— Уж я как-нибудь знаю, где моя комната! — протестует Летиция.
— Я оставила у себя журнал «Вуаси», а мне хотелось бы почитать на террасе, — объясняет Мартина, хотя никто ни о чем ее не спрашивает.
— Вы покупаете такое? — удивляется Франсина.
— Из-за кроссвордов, — уточняет Мартина.
— Это последний номер? — интересутеся Иветт. — Там, где Ричард Гир в кальсонах?
Летиция уже вышла. Я не сомневаюсь, что она полным ходом катит свои ходунки к комнате Жюстины или Леонара. Мартине наконец удается отделаться от Иветт, и она тоже выбегает из столовой. После драмы — водевиль.
Следующие десять минут проходят относительно спокойно. Потом где-то на этаже хлопает дверь, и молодая женщина злобно кричит:
— Как ты можешь? Она тебе в матери годится!
— Летиция! — успокаивает ее Мартина.
Еще один хлопок двери. Тишина. Судя по всему, моторная дисфункция Леонара распространяется не на все части тела. Все, Элиз, это конец, это шикарно, это так изысканно!
Возвращается Мартина. Слышу, как она что-то шепчет, а Франсина отвечает:
— Так я и думала. Позже разберемся. Без паники, переходим к десерту.
Я выпила две чашки кофе, очень крепкого и очень сладкого, как я люблю. Иветт читает светскую хронику в журнале и вслух комментирует заметки. Франсина совещается с мадам Реймон, Юго проводит креативные занятия: паззлы и игры на внимание. Мартина наводит порядок в аптечке. На этаже вроде бы все спокойно. Я разрабатываю мрачную версию: сначала убили старого Моро, а уже потом — его племянницу. Убийцей руководит кровная месть, распространяющаяся также и на семью Гастальди. Может быть, это сын некогда ограбленного фермера, некогда обманутого влюбленного, вора, некогда ставшего жертвой шантажа? Однако, если существовала вендетта, противопоставившая друг другу разные кланы, можно предположить, что о ней стало бы известно людям, да и от полиции это вряд ли укрылось бы. Я временно ставлю крест на своей гипотезе, но меня не покидает ощущение, что темные корни всех убийств уходят очень глубоко в жесткую землю этих мест.
— Я, наверное, пойду вздремну, — говорит Иветт, откладывая еженедельник. — Хотите подняться и немного отдохнуть, Элиз?
Я киваю. Лифт. Мне удается самостоятельно выехать из него, и я еду по коридору. Открывается дверь.
— Это вы, Элиз? — спрашивает Жюстина. — Я услышала звук кресла.
— Да, это мы, — отвечает Иветт. — Хотим немножко отдохнуть.
— Зайдите на пять минут, — предлагает Жюстина.
— Нет, спасибо, вы очень любезны, но я и вправду устала, — отказывается Иветт.
Я поворачиваю кресло на голос Жюстины и медленно еду вперед.
— Ну ладно, я вас оставлю, — говорит Иветт. — Думаю, вы сумеете добраться до комнаты. Это вторая дверь направо от Жюстины.
Я проезжаю еще немного вперед и натыкаюсь на какое-то препятствие.
— Это моя нога, — говорит Жюстина. — Я отхожу, следуйте за мной.
Мы медленно преодолеваем порог ее комнаты. Она закрывает дверь. Пахнет ладаном. Жюстина берется за спинку моего кресла и толкает его через комнату, считая вслух:
— Раз, два, три, четыре. Вот, теперь вы стоите прямо перед своим портретом. На высоте ваших глаз, на стене.
Я поднимаю руку, тянусь, дотрагиваюсь до полотна. Слой краски. Я провожу по нему пальцами. Полотно. Краска. Длинная черта. Извилистая линия. Осязаю небольшие различия в толщине слоя краски и изменения направлений мазков. Горизонтальные, вертикальные… Большое овальное пятно, написанное вертикальными мазками. Мое лицо?
— Вам нравится? — спрашивает Жюстина.
Что за невозможная особа! Она что, думает, будто я вижу кончиками пальцев?
— Я одела вас в фиолетовое платье. Цвета грозового неба.
Рисунок, который я нащупываю пальцами, следуя за направлением мазков, имеет форму перевернутого Г.
— И вы, конечно, сидите. Сидите в межзвездной пустоте, — восторженно добавляет она.
Прелестно! И с кроваво-красным ореолом Зла, обвивающимся вокруг моей головы, я полагаю. И потом — откуда она знает, что нарисовала меня в фиолетовом платье? Может быть, она ошиблась и сделала его желтым. Солнечно-желтым. Желтое так идет брюнеткам.
— Я начала рисовать Леонара, — продолжает она. — Он тут недавно приходил позировать.
Вот именно, позировать, и, я полагаю, обнаженным.
— Я провела руками по его лицу, по его телу…
Надо же!
— … чтобы поймать суть, которая потом ляжет на полотно.
Не знаю, кто и где уж там лег, но…
— А Летиция нам помешала, это очень обидно, в такой хрупкий, в такой деликатный момент.
Сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть.
— Столько злости в таком юном, таком невинном сердце… Иногда мне кажется, что, хотя она может видеть и двигаться, она страдает из-за своих недостатков больше, чем вы или я. Вам следовало бы с ней поговорить.
Ага, с помощью моего компьютера, воспроизводящего голос Каллас.
— Сказать ей, что ее молодость должна оградить ее от всякой ревности. Леонар ее очень любит…
О' кей, но ведь это с тобой он…
— Он ее уважает.
Ну, эти слова я слышала три тысячи раз. Если парень уважает девушку, значит, он не хочет ее, и точка.
— Вы знаете, что Леонар был знаком с мужем молодой погибшей женщины?
Муж молодой погибшей женщины? Эннекен?
— Он учился с ним на втором курсе в Ницце. По словам Леонара, настоящий мерзавец.
Но, может быть, Леонар был знаком и с Марион? Я хватаю блокнот, пишу «Предупредить Лоръе», протягиваю листок перед собой… вслепую и только потом вспоминаю, что Жюстина не может читать. Ее рука натыкается на листок.
— Ах, вы хотите что-то сказать мне! Подождите, я вам дам чашку с песком.
В голове мелькает глупая мысль — лоток для кошки, но тут она ставит мне на колени прямоугольную коробку, наполненную тонким песком.
— Пишите на песке, тогда я смогу прочесть.
Для краткости я пишу «жандармы». Жюстина водит пальцем по буквам.
— Жандармы? Вы действительно думаете, что им это будет интересно? Шапочное знакомство между студентами, еще до женитьбы Эннекена?
Я стираю надпись и пишу: «Точно тот Э.?»
— Думаю, да. Леонар говорит не очень длинными фразами, как вы знаете. Эннекен — не такая уж распространенная фамилия, а Эннекен, занимающийся информатикой… В любом случае, какая тут связь с этими ужасными убийствами?
А почему Леонар решил рассказать тебе об этом? Тем более что ему так трудно говорить.
Она берет коробку с песком. Визит закончен. Я потихоньку продвигаюсь туда, где, по моим расчетам, находится дверь. Бум! Я машинально вытягиваю руку. Смятая простыня. Кровать. Я отъезжаю назад. Бум!
— Боже мой! — безнадежно восклицает Жюстина.
Потом, взяв себя в руки, продолжает:
— Вы недостаточно пользуетесь своим внутренним сонаром, Элиз. Тем, что я называю нашим инфракрасным зрением, позволяющим нам различать в темноте формы. Тепловые массы. Твердые объемы. Надо, чтобы ваш сонар постоянно обшаривал окружающее пространство, и вы увидите, вы у-ви-ди-те!
Она снова начинает считать вслух и везет меня к двери. Оказавшись в коридоре, я веду рукой по стене, чтобы ориентироваться. Вторая дверь направо — моя. Открываю. Наверное, я оставила включенным радио, контр-тенор поет Гайдна.
— Кто… ам? — говорит радио.
Леонар? В моей комнате!
Я действительно ощущаю тепловое излучение этой жестикулирующей массы.
— Ч-то хо-ти-те? — спрашивает он.
Именно этот вопрос я собиралась задать ему. Беседа обещает быть трудной. Блокнот: «Вы знали Эннекена?»
— Да. У-чи-лись.
«А его жену, Марион? »
— Не-ет. Э-лиз… при-нять душ.
Это он изящно намекает, что от меня воняет? У бедняги крыша поехала, или что?
— Вый-ти, по-жа-луй-ста.
Да что он несет? Я поднимаю руку, чтобы возразить, и натыкаюсь на живот. Голый. Волосатый. Я отдергиваю руку, словно засунула ее в муравейник. Живот, со своей стороны, отскакивает назад. Он голый, в моей комнате! Представляю, как Леонар, напевая Гайдна, насилует под душем меня, подвешенную за волосы к карнизу для пластиковой занавески.
— Вый-ти, — повторяет Леонар.
Если ты собираешься зверски овладеть кем-то, то не станешь просить объект своего вожделения уйти. У меня появляются определенные подозрения. Блокнот: «Где мы?»
— Мо-я ком-на-та.
Да, я всю жизнь путала право и лево. Рассыпаюсь в немых извинениях и со всей возможной поспешностью покидаю комнату. Пересекаю коридор. Наконец, моя дверь! Открываю, въезжаю и — бум! Натыкаюсь на две ноги в теннисных туфлях.
Две ноги в теннисных туфлях? С опаской поднимаю руку и ощупываю препятствие, чувствуя, как моя температура падает на несколько градусов. Да, именно так, на высоте моего лица медленно покачиваются ступни, щиколотки, ноги. О, нет! Нет! Я даю задний ход, врезаюсь в дверь. Только бы Летиция не… О, Господи! Коридор. Предупредить Иветт, скорее! Стучусь в ее дверь.
— Я не хочу никого видеть! — кричит нервный голос.
Летиция! Я стучу еще. И еще. Распахиваются две двери.
— Это вы тут шумите? — спрашивает сонная Иветт.
— Элиз, я хочу побыть одна! — кричит Летиция.
Блокнот: «Моя комната, скорее!»
Иветт, готовая к самому худшему, бежит в мою комнату, за ней спешит Летиция в своих ходунках. Крик, вырвавшийся у Иветт, подтверждает мои опасения. Открываются еще две двери.
— Что случилось? — с тревогой спрашивает Жюстина.
Летиция тоже кричит.
— Летиция? — восклицает Жюстина. — Что происходит?
— Магали! Магали! — повторяет Летиция, как автомат, а Иветт командует:
— Помогите мне, держите ее за ноги, надо перерезать веревку!
— Но я не могу! — говорит Летиция. — У меня не хватит сил.
Иветт хватается за мое кресло и подвозит меня под теннисные туфли. Я вздрагиваю от отвращения, но выбора у меня нет. Я слышу, как она подтаскивает стул, забирается на него и командует:
— Жюстина, зовите кого-нибудь, скорее! Леонар, передайте мне эти ножницы!
Леонар задевает меня, чувствую махровую ткань. Летиция издает тихие нечленораздельные звуки, что-то между всхлипываниями и криком. Теннисные туфли задевают мое лицо, запах кожи и земли. Что-то дергается, потом сверху на меня падает тяжесть, у меня перехватывает дыхание. Пытаюсь поддержать тело здоровой рукой, мне помогает Леонар, я чувствую запах его одеколона. Нащупываю волосы, лицо, мне сводит руку, но я заставляю себя провести ею по этому лицу. Широко раскрытые глаза. Странное впечатление от ресниц, щекочущих мою ладонь — все это похоже на дурной сон. Я провожу пальцами по переносице, по холодным мягким губам, по высунутому влажному языку… внезапный позыв к рвоте… я спускаюсь ниже, ищу сонную артерию. Ничего. Запыхавшаяся Иветт:
— Ну?
Она бьет по щекам, трясет безжизненное тело, повторяя: «Дыши, Бога ради, дыши!». Я не шевелюсь, я застыла, все звуки и запахи приобрели невероятную остроту. Магали лежит на моих коленях, как большая неподвижная кукла. Я знаю, что она мертва. От нее больше не исходит тепло, река жизни больше не течет под ее кожей. Теперь это всего лишь масса твердых частиц, как стул или мое кресло.
Беготня по коридору.
— Это немыслимо!
Юго торопится, вырывает тело из моих рук, пытается сделать массаж сердца. Его кулаки стучат по грудной клетке. Теперь Летиция беззвучно плачет. Леонар застыл рядом со мной. Он дрожит. От холода? От эмоций? Мне тоже холодно.
— Но как она смогла?.. — стонет Иветт. — Как ей пришло в голову взять бельевую веревку и перекинуть ее через балку? Наверное, видела в одном из этих проклятых фильмов! Мой троюродный брат умер именно так, играл, что вешается на радиаторе отопления Блокнот: «Где был стул?»
— Валялся, опрокинутый, — отвечает Иветт. — Ну, Юго?
— Думаю, это конец, — говорит он, задыхаясь. — Черт возьми! Где же «скорая»?
Топот в коридоре.
— Это там, — говорит Франсина.
Низкий голос:
— Нас вызывали на перелом ноги. Отпустите, отпустите! А, черт! Давайте, кладем! Раз, два, три, оп-па, подвиньтесь!
— Вы думаете… ? — спрашивает Иветт.
— Ничего я не думаю, дамочка, доктор вам все скажет. Но, честно говоря…
Снова топот. Удаляющийся звук сирены. Юго уехал с ними.
— Она умерла, да? — спрашивает Летиция, сморкаясь.
— По-моему, да, — говорит Иветт.
— Но что делала Магали в вашей комнате? — спрашивает Франсина.
Я задаю себе тот же вопрос. Франсина выходит, чтобы расспросить Мартину, бросив на ходу:
— Не одеться ли вам, Леонар?
Иветт кладет руку мне на плечо. Я прикрываю ее своей рукой. Магали было 22 года. Кажется, она была рыжая. Я до сих пор ощущаю ее лицо под своими пальцами. Ее глаза, не моргавшие под моей ладонью. Я ни на секунду не могу допустить, что она покончила с собой. Даже играя. Играя во что? И в моей комнате? Какая-то бессмыслица. Я совершенно разбита, я не могу вздохнуть полной грудью.
— Не надо здесь оставаться, — говорит Иветт, везя меня к лифту.
Все спускаются. Франсина предлагает нам чаю, а я бы охотно швырнула чайник ей в физиономию. Иветт позволяет себе откупорить бутылку коньяка и, никого не спрашивая, наливает нам по рюмке. От алкоголя ледяной кулак, сжимавший мне желудок, немного ослабевает. Шаги в коридоре. Узнаю походку Лорье, его манеру стучать каблуками.
— Жандармы, — тут же сообщает Жюстина.
— Приветствую дам, — говорит Лорье.
— Она…? — спрашивает Иветт.
— Умерла более получаса назад. Ничего сделать было нельзя. Мадам Ачуель, будьте любезны, сообщите бригадиру Шнабелю все необходимые сведении для составления акта. Надо также известить семью.
— Все у меня в кабинете. Пойдемте со мной, бригадир.
— Что делала Магали одна в комнате мадемуазель Андриоли? — продолжает Лорье.
Наверное, все взгляды обратились к Юго, потому что он бормочет:
— Я… я не знаю. У нас были креативные занятия, Магали их очень любит, вырезать, складывать паззлы…
— Вы не заметили ее отсутствия? — ледяным тоном обрывает его Лорье.
— Все были заняты делом, спокойны, я только дошел до кухни послушать результаты матча, минут на пять, не больше.. , — внезапно признается он.
— Какого матча? — спрашивает Лорье.
— По теннису. Женский финал.
Магали замечает напавшего на меня человека во время соревнований по сноуборду и умирает во время теннисного матча. Не знаю почему, но это кажется мне особенно жалостным.
— А когда вы вернулись? — интересуется Лорье, похлопывая себя записной книжкой по бедру.
— Я услышал, как Жюстина зовет из коридора, пошел посмотреть и вот.. , — устало бормочет Юго.
Он должен был отсутствовать добрых десять минут, чтобы у Магали хватило времени подняться в мою комнату, завязать бельевую веревку и…
— Мне нужно расписание всех присутствующих, поминутно, с завтрака до сего момента! — гремит Лорье. — Бригадир Мерканти запишет ваши показания. Кроме того, мне нужно расписание всех больных.
— Пансионеров, — машинально поправляет Мартина.
— Как вам угодно. Теперь с вами! — говорит он, кладя руку на мое плечо. — Можно подумать, что вы притягиваете смерть, как мед притягивает мух!
Блокнот: «Глупо и зло».
— Вы правы. Простите меня, но я немного нервничаю. Теперь еще эта девочка… И все же, это произошло в вашей комнате!
Он замолкает, думая неизвестно о чем. Так мы сидим некоторое время, молча, прислушиваясь к допросам, которые ведет бригадир Мерканти. Хорошо поставленный новый для меня голос свидетельствует о методичном холодном уме.
В предполагаемое время происшествия, то есть в конце обеда, Иветт прилегла вздремнуть. Петиция дулась у себя в комнате. Мартина беседовала с Франсиной. Леонар собирался в душ. Жюстина принимала меня у себя в комнате. Юго слушал матч по радио. А его подопечные? Жан-Клод лежал и смотрел телевизор, а об остальных ничего не известно. Существует пятнадцатиминутная «дырка». Они утверждают, что не выходили из игровой. Видел ли кто-нибудь, как выходила Магали? Нет, никто. «Магали не вы'адила!» — кричит Кристиан; наверное, он боится, что Магали будут ругать.
— А когда вышел Юго? — настаивает бригадир Мерканти.
— Юго не вы'адил! — кричит Кристиан. — Это ты вы'адил!
Бригадир вздыхает. Кристиан лает.
Остаток вечера проходит в мрачном смятении. Ян появляется около пяти, со сноубордом под мышкой, внося с собой аромат свежего воздуха, и каменеет, увидев наши помертвевшие лица. Его вводят в курс дела, спрашивают, где он был. Он ругается как извозчик, перечисляет трассы, имена приятелей, которых встретил в горах. Но около двух часов, нет, он не может точно сказать, где находился. Наверняка где-то в районе Собачьей головы. Он не умеет кататься, уткнувшись носом в циферблат, тем более что часы у него закрыты перчаткой. Мерканти записывает без комментариев.
Закончив давать показания, Ян бросается на диван рядом со мной, предлагает мне коньяку. Я отказываюсь. Хочу сохранить ясность мыслей. Я как солдат под бомбежкой из фильма про войну. Идти вперед, медленно, шаг за шагом, выйти любой ценой. Я знаю, что Джонни только что убили, что у Фрэнка оторвало обе ноги, что лейтенант погибнет, я знаю это, мне от этого больно, но я должна идти. К спасению. А в данном случае — к правде.
По полу скользят ходунки.
— Ее родители пришлют своего юриста для всех формальностей, — говорит Летиция. — У них гостиница в Фор-де-Франс, а сейчас разгар сезона. У них просто нет времени заниматься трупом своей дочери!
— Мать Магали ни разу не захотела увидеть ее с тех пор, когда поняла, что девочка не будет нормально развиваться, — объясняет мне Ян. — Довольно редкая реакция отторжения, впрочем, не настолько редкая, как думают. Мартина вам скажет, что таким матерям кажется, будто они родили чудовище, и один вид ребенка бесконечно пробуждает в них невыносимое чувство вины. Тут уж лучше, чтобы они сдавали детей в специальные заведения. В противном случае дело часто доходит до детоубийства, замаскированного под несчастный случай. Или до настоящих несчастных случаев.
А смерть Магали — это настоящий несчастный случай?
Блокнот: «Откуда она взяла бельевую веревку?»
— Хороший вопрос, — звучит холодный голос бригадира Мерканти. — Хозяйственные принадлежности обычно лежат на чердаке, постоянно запертом на ключ. У каждого сотрудника есть дубликат этого ключа.
«Оттуда пропала веревка?»
— По словам мадам Реймон, нет, — отвечает он. — Моток, который она хранит про запас, так там и лежит.
«Это та же самая веревка?»
Вздох.
— Точно. Такую марку продают в здешних супермаркетах. Прошу прощения…
Он уходит.
«Что за человек Мерканти?»
— Снулая рыба, — говорит Иветт. — Весь бежевый, глаза светло-голубые. Этакий робот, переодетый жандармом.
Я опять погружаюсь в свои лихорадочные мысли. Если веревка не пропала, значит, Магали где-то нашла ее. Трудно представить, чтобы она отправилась покупать ее в супермаркет! Значит, ей ее дали. Отсюда можно заключить, что ей накинули веревку на шею… но тогда она бы кричала, отбивалась, ведь она была довольно крепкая! Если только ее не убедили, что это такая игра. «Встань на стул, вот увидишь…». Не очень убедительно. Я замечаю, что вся дрожу. Кладу здоровую руку на радиатор отопления: обжигающе горячий.
— Ян, — говорит Жюстина, — не выведете меня глотнуть свежего воздуха?
Ян соглашается без малейшего энтузиазма, но тем не менее Ян встает. Скрип дивана.
— Видели бы вы ее! — шипит мне в ухо Летиция. — Вечно жеманничает, прямо смех! Мадам Ачуель говорила, что она, может быть, уедет раньше, чем собиралась, на выставку в Берлине, помоему, ну, и тем лучше! Пусть заберет свою мазню и оставит нас в покое.
«Мне показалось, что мой портрет удачен».
— Да, согласна, он как-то выделяется из ее работ, сила какая-то, не знаю, но это не мешает ей оставаться… оставаться настоящей потаскухой! — бросает напоследок Летиция.
Перевожу: очень соблазнительная женщина. Которая постаралась завлечь меня к себе в комнату как раз в тот момент, когда Магали… Безупречное алиби. То же в отношении Леонара, ведь я собственноручно удостоверилась, что в роковой час он находился у себя в комнате в костюме Адама. Вы скажете, что он не просил меня ошибаться дверью. Значит, он не мог предвидеть моего прихода. Значит, он действительно раздевался и при этом пел.
Пел? Черт, я и забыла. Он пел! Как любой другой человек. Совершенно чисто. Красивый контртенор, мне даже показалось, что это радио. Разве человек, который так заикается при разговоре, может петь без запинок? Человек, знавший мужа первой из жертв.
«Пожалуйста, позовите Лорье».
Летиция выполняет просьбу. Приходит Лорье.
— Здесь чересчур жарко. Вы хотели меня увидеть… э-э… поговорить… э-э… мне сообщить?
«Леонар де Кинсей был знаком с Эннекеном, мужем».
— Да, я знаю. Шапочное знакомство по лицею. У Кинсея никогда не было много друзей — из-за болезни и из-за того, что он учился гораздо лучше остальных.
«Эннекен знал Соню?»
— Не вижу связи…
Я тоже. Но надо вытащить на свет божий все тайные связи. Где-то все эти люди связаны между собой. Может быть, что-то в их прошлом. Но это всего лишь интуиция, это слишком сложно изложить в письменном виде.
— Были ли знакомы Марион и Соня? — продолжает размышлять вслух Лорье. — Надо проверить.
Он удаляется, я слышу, как он зовет Леонара.
— Уже темно, — говорит Иветт.
Темно и холодно, как в могиле.