Творчество

Глава 2 | Когда весь мир как будто за горой

На «Наутилусе» можно было встретить любого жителя острова Линкольна. Чаще всего, конечно, там собирались жюльверновцы, особенно шестерка первых колонистов – люди, которые стольким были обязаны капитану этого судна. Но и все остальные часто бывали тут. Кто-то приходил обсудить планы повседневных дел Колонии с Немо, который успевал участвовать во всем: и в работах на острове, и в космических экспедициях, и в плаваниях на самом «Наутилусе». Кого-то привлекала библиотека «Наутилуса», которая содержала не только книги прошлого века, но и самые современные научные труды, и новинки художественной литературы. Кто-то шел сюда, чтобы просто посидеть в обществе друзей…
Сегодня большой салон, служивший музеем и парадным залом, был пуст, но в библиотеке слышались голоса. Лена прошла туда. Первыми, кого она увидела, были три профессора: Аронакс, Паганель и Енотов из «Приключений Карика и Вали» Яна Ларри. Два чудака – один безгранично преданный географии, другой энтомологии – о чем-то горячо спорили. Аронакс слушал их с легкой улыбкой. Увидев Лену, он шагнул к ней.
– Хорошо, что ты пришла! Не слышала еще про сегодняшнюю сенсацию?
– Нет…
– На Рамерии открыли каких-то животных, которые могут передвигаться по воздуху без всякой опоры – крыльев, перепонок. Впрочем, «открыли» – это слишком громко сказано; просто видел их кто-то. Не знаю, как там, а на Земле, скорее всего, это оказалось бы просто газетной уткой. А Паганель и Енотов сегодня целый день спорят: оба уверены, что такого не может быть, но расходятся во мнениях относительно того, по каким причинам…
…– И все-таки, вы не правы, Енотов! – услышала Лена голос Паганеля. Он с обиженным видом вышел из зала. Енотов только развел руками.
– Ну что, так ничего и не решили? – спросил его Аронакс.
– Ничего! Завтра же лечу на Рамерию и там из-под земли достану эту диковину! С днем рождения, Лена.
– Спасибо, Иван Гермогенович.
Лена окинула взглядом библиотеку. Сегодня тут не очень много посетителей. Вот Гирин и Сима, вот прекрасная Тиллоттама… а где Даярам? Непривычно как-то ее одну видеть. Ах, вот он: с Гербертом разговаривает. А к Тиллоттаме подошла Мэри, а вот и Элен вместе с Гленарваном.
В дальнем конце зала – оживление. О, на «Наутилусе» сегодня были редкие гости. На диване сидели Эрг Ноор и Низа Крит. Рядом с ними – Немо, в стороне стояли Нед Ленд и Консель, Сайрес Смит, Ильсор… Люди Эры Кольца вместе со всеми слушали кого-то. Лена подошла поближе – и узнала Джордано Бруно.
… – Я пробыл на Площади Цветов почти два часа, – услышала она слова Бруно, – но подойти поближе к памятнику так и не смог. Он был постоянно облеплен толпой туристов. Люди за четыре столетия не переменились: прежде они ходили смотреть, как сжигают еретиков, сегодня смотрят на памятники этим еретикам, но вот понять, что они люди, а не стадо коров, все еще не могут.
Раздался дружный смех. Низа Крит, улыбаясь, спросила:
– Надеюсь, вы не станете утверждать, что человечество никогда не изменится?
– Конечно, нет, Низа, ведь я вижу вас и Эрга. Но это будет еще так не скоро…
Да, это был Джордано Бруно. Самый смелый замысел колонистов был осуществлен чуть больше года назад. В то время, как весь мир считал и продолжает считать Бруно погибшим четыре столетия назад, он спокойно ходил по Риму в конце двадцатого века и смотрел издали на памятник самому себе.
Подготовкой спасения Джордано Бруно руководили Немо, Сайрес Смит и Ильсор. У колонистов была возможность путешествовать во времени, и неудивительно, что такой грандиозный замысел возник сначала у Лены, а потом передался и другим. Главной трудностью было не нарушать хода истории – уж кто-кто, а Лена, увлекавшаяся фантастикой, знала, к чему это может привести. Но выход был найден.
17 февраля 1600 года на Площадь Цветов привели узника, приговоренного к «милосердной казни без пролития крови» – сожжению заживо. Он взошел на костер, палач поднес к хворосту горящую головню… Но план, разработанный Ильсором, еще мгновение назад вступил в действие. Джордано Бруно был уже на Рамерии, но ни палач, ни священник, ни толпа зевак ничего не заметили. Ильсором и другими рамерианскими учеными был использован опыт менвитов – целого народа, обладавшего даром внушения. Когда-то он стал причиной многих несчастий на Рамерии, но теперь послужил доброму делу.
На ноги Бруно окончательно встал лишь около месяца назад: долгие восемь лет заточения и пыток сделали свое дело, и даже современной земной медицине было бы очень трудно ему помочь. Но лечился Джордано на Рамерии, а медики этой планеты могли творить чудеса! И все же даже им пришлось заниматься пациентом целый год…
Сейчас он рассказывал о своей поездке в Рим. Не думайте, что она была для него легким делом. Мало кто может сказать, что испытывает человек, вернувшись в то место, где всего год назад он должен был умереть. И уж совсем никто не знает, что чувствовал Джордано – ведь в этот год уместилось четыре столетия…
Он шутил, смеялся, с юмором описывая Рим конца двадцатого века. Но Лена знала, что вчера, вернувшись оттуда, он был серьезен, даже мрачен, и долго разговаривал с Немо. О чем думает он сейчас? Улыбается, в глазах задорная искра. Что было в них на Площади Цветов два дня назад… и тогда? Вот он сказал что-то Эргу Ноору, Низа его о чем-то спросила… Они стоят рядом – люди будущего и гений прошлого.
Лена вышла из библиотеки в полутемный салон. Достала из шкафа ветку коралла, машинально принялась вертеть ее в руках, думая о чем-то, затем села в кресло, в котором просидела минут десять, пока из библиотеки не вышел Гирин.
– Ты что тут сидишь в одиночестве? – удивился он.
– Просто сижу, Иван Родионович. Что там сейчас делает Джордано?
– В данную минуту – иду сюда, – сказал Бруно, закрывая за собой дверь. – Чем обязан интересом к моей персоне?
– Джордано, Немо говорил, что вы просили меня зайти…
– Да, верно! Но ко мне заходить не требуется – я как раз взял эти книги на «Наутилус».
Он вышел и вскоре вернулся с тремя толстыми томами. На черном переплете каждого из них была оттиснута золотой краской известная гравюра – портрет Джордано.
– Это я купил в Риме. Тут собраны работы, посвященные мне… и двадцатого века, и более старые, и даже труды моих современников.
Гирин взял из его рук книгу, раскрыл ее. Лена смотрела через его плечо. Она не понимала текста, написанного на итальянском языке и на латыни, но издание было просто роскошно иллюстрировано. Тут были гравюры, репродукции картин, современные фотографии… Гирин молча листал книги. Молчал и Бруно. Но когда была закрыта последняя страница, он заговорил:
– Я долго стоял перед этими книгами в магазине и думал: купить их или нет? В конце концов, верх взяло простое любопытство: что думают обо мне потомки? Потомки… Как странно произносить это слово. Пока я был на Рамерии, ничего меня не удивляло, все было само собой разумеющимся: и эта планета с ее необыкновенной красотой и людьми, так похожими на нас, и то, что я спасен, перенесен на четыре земных столетия и многие световые годы… Рамерианские ученые рассказывали мне о своих достижениях, колонисты – о победах земной науки. И я был рад триумфу Коперника, Галилея, Ньютона, Эйнштейна, прорыву в космос, победе над многими болезнями, разделял ваш страх по поводу ядерного оружия… Я читал, изучал, думал – но все это было еще на Рамерии! Когда же я ступил на остров Линкольна, я ощутил странное чувство. Хоть тут и смешались все народы и все времена, я понял, что вернулся на Землю, и что Земля стала совсем другой, не той, что я знал раньше. Я хотел очутиться за пределами Колонии – и страшился этого. Что я увижу? Насколько изменилась Земля? Какими стали люди?
Он смолк, задумавшись, затем, улыбнувшись, продолжил:
– Ну, вот я и вернулся из первого своего путешествия по Земле двадцатого века. Я мог бы отправиться куда угодно, но меня тянуло в Италию, в Рим… Я ходил по улицам, время от времени узнавая черты прошлого – а для меня оно еще недавно было настоящим! Перед моими глазами мелькали то средневековые здания, то более поздняя архитектура, то современные вам небоскребы. Иногда я как будто оказывался в своем времени, стоя на какой-нибудь старой площади – но тут же замечал непривычную одежду прохожих, или автомобили… Кстати, об автомобилях: я совершенно не мог освоиться с уличным движением. Я не мог ходить один, и только благодаря Аронаксу не попал под колеса.
– Освоитесь! – сказала Лена. ¬– Аронакс тоже лишь недавно с современными дорогами познакомился.
– Но к Площади Цветов я все же пошел один, – продолжал Бруно. – Первое, что я там увидел – огромная толпа вокруг памятника… Честно признаюсь: сначала я возомнил, что это – благодарные мне собратья-ученые. Но вскоре я понял, что это были лишь праздные путешественники…
– Туристы, – уточнил Гирин.
– Да, туристы. По-моему, нет ничего прекраснее, чем путешествовать по незнакомым местам, открывать для себя новые города и страны… Но у этих людей на лицах было равнодушие, а кое-кто, не стесняясь, зевал, слушая лектора. Так я был наказан за вспыхнувшие было во мне самолюбие и гордыню, – с улыбкой заключил Бруно.
– Джордано, я очень боялась за вас, – призналась Лена. – Все время, пока вы были там, я думала: что вы испытываете, находясь в Риме… а особенно на Площади Цветов?
– Что я чувствовал? Это довольно трудно описать словами. Но будь спокойна: ничего страшного со мной не произошло. Честно говоря, я плохо помню тот день – 17 февраля… Я помню все, что было до него – все до последнего слова – моего или моих обвинителей, помню то, чему подвергали меня в течение этих восьми лет… но тот день… Видимо, такие моменты, если их суждено пережить, не откладываются в памяти. Я не помню и первые дни на Рамерии, хотя мне говорили, что я был в сознании.
– Это действительно было так, – сказал Гирин, – ведь я осматривал вас тогда вместе с рамерианскими врачами. Вы смотрели на меня, и я обратился к вам по-латыни. Вы не могли говорить, но взглядом дали понять, что понимаете меня. Я сказал, что вы спасены, вы у друзей – больше тогда вам ничего нельзя было знать… За годы заточения вам пришлось собрать все свои физические и духовные силы, чтобы выстоять, – и вам это удалось. Но на Рамерии, в полном покое, дало о себе знать то тяжелейшее физическое состояние, в которое вас привели эти изуверы… Скажу честно: если бы вы были на Земле, пусть даже и в двадцатом веке, спасти вас было бы невозможно.
– Тогда рамерианцы сотворили чудо…
– Почему? Когда-то – как раз в ваше время – выздоровление больного оспой или чумой считалось чудом.
– Нет, послушайте, Гирин, вы видели меня тогда, вы знаете, как знаю я сам, на кого я был похож… Прошел всего год – и я выгляжу даже моложе своих лет… особенно, если учесть, что фактически мне сейчас больше четырехсот!
Лена, Гирин и сам Джордано весело рассмеялись. Глядя на Гирина, Лена вспомнила, что он опасался – не будет ли для Джордано его спасение еще большим потрясением, чем то, что он уже пережил? Как воспримет он свое переселение в совсем другой мир, пусть даже и оправдавший его гениальные предвидения?…
Стихи из дневника Лены:

* * *

…Джордано, обращаюсь к Вам:
Да, сжечь – не значит опровергнуть.
И этим суждено словам
В смятенье палачей повергнуть.
Вы звали нас к мирам иным…
И Память на Земле осталась:
Развеял ветер едкий дым,
А пламя с блеском звезд смешалось.
– Да, я не помню первых дней на Рамерии, – сказал Джордано через некоторое время. – Первое, что врезалось в память – комната, залитая лучами солнца… нет, не солнца, а рамерианской звезды. Я лежу, а возле кровати стоите вы, Иван Родионович, ты, Лена, Немо, Ильсор, и еще эта девчушка – Кеяна… Они с Ильсором попали в полосу света от звезды, а он немного не такой, как солнечный, голубоватого оттенка – и их светлая одежда, а у Кеяны еще и волосы светились этим голубоватым светом.
– Это, наверное, было уже через месяц, даже больше, – сказала Лена. – Тогда еще Немо говорил вам, что вы на Рамерии…
– Да, да, именно так все и было! Ну, а затем у меня перебывали все колонисты, стали приходить рамерианцы… Я стал включаться в вашу жизнь.
Неожиданно вспыхнул яркий верхний свет (книги они рассматривали при свете небольшого напольного светильника). В зал вошли Немо, Сайрес Смит и Герберт.
– Джордано! Я думал, что вы уже ушли, – воскликнул Сайрес Смит.
– Как видите, Сайрес, не ушел. Кстати, мне нужен ваш совет: где можно построить павильон для телескопа?
– Да где угодно, лишь бы горизонт был открыт, а засветки у нас на острове практически нет. Стройте хотя бы на Плато Кругозора.
– Телескоп? – удивленно спросила Лена.
– Да, телескоп, – ответил Бруно, – небольшой любительский рефлектор. Я купил его в Риме.
– Зачем вам любительский телескоп? – изумился Герберт. – Вы на Рамерии можете работать на любом крупном инструменте.
– В самом деле, – сказала Лена, – вам благодарны многие поколения ученых Земли, вас признала научная общественность Рамерии…
– Они признали заслуги человека, взошедшего на костер в тысяча шестисотом году. Меня помнят на Земле – ну что ж, значит, я заслужил это… Меня признали рамерианцы – я благодарен им. Но что значат все мои заслуги сейчас? Да, мои догадки подтвердились – Вселенная если и не бесконечна, то огромна до невообразимости, вокруг звезд кружатся планеты, а жители одной из них вместе с землянами спасли мне жизнь… Но это были лишь предположения – а наука обратила их в цифры, формулы, законы. О них я пока не имею ни малейшего представления. Мои знания сейчас ничего не значат, я должен начать все сначала: сесть за учебники, постичь заново науки. Быть может, через какое-то время я смогу сотрудничать с рамерианцами – не знаю, в какой области – я еще ничего не могу сказать! – а пока что позвольте мне быть просто начинающим любителем астрономии.
Разговор продолжался долго. Можно было бы привести его целиком, но я хотела бы напомнить, что Лена всего лишь лежала в постели. Она всегда долго не могла заснуть, и этот вечер не был исключением. Укладываясь, она знала, что не заснет раньше, чем через час-полтора, и стремилась чем-то заполнить это время. А заполнить было чем…
В тот вечер, поговорив еще полчаса с Джордано, она отправилась на прогулку с Эргом Ноором и Низой Крит, затем, встретив Ихтиандра – «человека-амфибию», вернулась вместе с ним на «Наутилус», где стала свидетелем и участником обсуждения проблем экологии Мирового океана… Наконец, она так и уснула во время этой беседы, оборвав начатую фразу на полуслове.