Творчество

Глава 20. Персе

I

На картине (не самой последней из законченных в тот день Эдгаром Фримантлом, но ей предшествующей) Джон Истлейк стоит на коленях рядом с телом мертвой дочери, а позади него над горизонтом только-только поднялся лунный серп. Няню Мельду я изобразил по бедра в воде, девочек – по обе стороны от нее. С мокрыми, поднятыми кверху, перекошенными от ужаса и ярости лицами. Древко одного из коротких гарпунов торчит между грудями женщины. Ее руки сомкнулись на нем, а она в изумлении смотрит на мужчину, дочерей которого так старалась уберечь от беды, мужчину, который назвал ее черномазой дрянью, прежде чем убить.
– Он кричал, – сообщил я. – Он кричал, пока кровь не хлынула из носа. Пока кровь не хлынула из одного глаза. Просто удивительно, что не докричался до кровоизлияния в мозг.
– На корабле никого нет, – заметил Джек. – Во всяком случае, на рисунке.
– Нет. Персе ушла. Все произошло, как и надеялась няня Мельда. Происходящее на берегу отвлекло эту суку, и Либбит успела с ней разобраться. Утопила, чтобы та заснула. – Я постучал пальцем по левой руке Мельды, где нарисовал две дуги и крестик, символизирующий блик лунного света. – Во многом ее план удался лишь потому, что Мельда надела браслеты матери. Что-то ей подсказало. Браслеты были серебряными, как и известный подсвечник. – Я посмотрел на Уайрмана. – Вот я и думаю, что во всем этом есть и светлая сторона. Что-то хоть и немного, но содействует нам.
Он кивнул и протянул руку к солнцу. Оно грозило вот-вот коснуться горизонта, и тогда яркая полоса отблеска на воде, уже желтая, станет золотой.
– Но с наступлением темноты эти твари вступят в игру. Где сейчас фарфоровая Персе? Ты знаешь, чем все закончилось?
– Я не знаю точно, что произошло после того, как Истлейк убил няню Мельду, но общее представление у меня есть. Элизабет… – Я пожал плечами. – Думаю, она обезумела на какое-то время. Слетела с катушек. Отец, наверное, услышал ее крики, и, вероятно, только они и смогли заставить его очухаться. Должно быть, он вспомнил, что, невзирая на все произошедшее, здесь, в «Гнезде цапли» у него осталась живая дочь. Возможно, он даже вспомнил, что еще две его дочери находятся в тридцати или сорока милях от Дьюма-Ки. И понял, что теперь ему не остается ничего другого, как заметать следы.
Джек молча указал на горизонт, которого уже коснулось солнце.
– Я знаю, Джек, но мы ближе к цели, чем ты думаешь. – Я достал из стопки и положил наверх последнюю из сегодняшних картин. Набросок, конечно, но улыбка узнавалась сразу. Чарли – парковый жокей. Я поднялся, мы отвернулись от Залива и ожидающего корабля, черного силуэта на золотом фоне. – Видите? Я заметил его по пути от дома. Настоящую скульптуру жокея, не проекцию, которая пугала нас, когда мы только приехали.
Они посмотрели.
– Я так нет, – первым ответил Уайрман. – Но думаю, что заметил бы, если б она там была, мучачо. Я знаю, трава высокая, однако красную кепку трудно пропустить. Если, конечно, его не поставили в банановой роще.
– Вижу! – воскликнул Джек и рассмеялся.
– Черта с два. – В голосе Уайрмана слышалась обида. – Где?
– За теннисным кортом.
Уайрман посмотрел, уже начал говорить, что ничего не видит, замолчал.
– Чтоб я сдох! Статую поставили вверх ногами, так?
– Да. А поскольку никаких ног нет, ты видишь квадратный стальной постамент. Чарли стоит на том самом месте, которое нам нужно, амигос. Но сначала мы должны заглянуть в амбар.

II

У меня не было предчувствия, что в этом длинном, оплетенном лианами здании, где царили темнота и удушающая жара, нас может поджидать беда. Я понятия не имел, что Уайрман достал из-за ремня и держит «Дезерт игл» наготове, пока не прогремел выстрел.
Ворота спроектировали и изготовили так, чтобы половинки сдвигались и раздвигались по направляющим, но эти половинки свое отъездили. Раздвинутые примерно на восемь футов, они намертво приржавели к направляющим и недвижно стояли уже не одно десятилетие. Серо-зеленый испанский мох свисал, как занавес, закрывая верхнюю часть проема.
– Будем искать… – начал я, и в этот момент цапля вышла из амбара, сверкая синими глазами, вытянув длинную шею, щелкая желтым клювом. Едва миновав ворота, цапля взлетела и ринулась вперед – несомненно, целясь в мои глаза. Раздался дикий грохот «Дезерт игл», и безумный синий взгляд птицы исчез вместе с ее головой в кровавых брызгах. Тело ударило в меня – легкое, как связка проволочек – и упало у моих ног. В тот же момент в голове раздался пронзительный, серебристый крик ярости.
Услышал этот крик не только я. Уайрман поморщился, Джек выпустил ручки корзинки для пикника и зажал уши ладонями. Потом крик стих.
– Одна мертвая цапля. – Голос Уайрмана дрожал. Он потрогал мыском груду перьев и отбросил ее с моих высоких ботинок. – Ради бога, не сообщайте в Общество защиты животных. Этот выстрел может обойтись мне в пятьдесят тысяч штрафа и пять лет тюрьмы.
– Откуда ты знаешь? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Какое это имеет значение. Ты велел мне застрелить цаплю, если я увижу ее. Ты – Одинокий рейнджер, я – Тонто[190].
– Но ты держал пистолет наготове.
– Думаю, сработала та самая «интуиция», на которую ссылалась няня Мельда, надевая на руку серебряные браслеты матери. – Уайрман не улыбался. – Что-то присматривает за нами, можно даже не сомневаться. И после того, что случилось с твоей дочерью, полагаю, мы вправе рассчитывать на помощь. Но мы должны сделать то, что нам положено.
– Главное, держи свою стреляющую железяку под рукой, пока мы будем это делать, – ответил я.
– Можешь на это рассчитывать.
– Джек, – позвал я. – А ты сможешь разобраться с зарядкой гарпунного пистолета?
Никаких проблем не возникло. Гарпунный пистолет тоже мог нас защитить.

III

В амбаре было темно, и не только потому, что гребень между нами и Заливом отсекал прямые лучи заходящего солнца. Небо было пока еще светлым, да и щелей в крыше и стенах хватало, но вьюны и лианы все эти щели перекрыли. Так что сверху в амбар падал зеленый свет, тусклый и ненадежный.
Центральная часть амбара пустовала, если не считать древнего трактора, который стоял на массивных ступицах, но в одном из боковых отделений луч света от нашего мощного фонаря выхватил из темноты какие-то ржавые инструменты и деревянную лестницу, прислоненную в задней стене. Грязную и очень уж короткую. Джек попытался подняться по ней, тогда как Уайрман светил на него фонарем. На второй перекладине Джек подпрыгнул, и мы услышали треск.
– Перестань прыгать и отнеси к воротам, – остановил его я. – Это лестница, а не батут.
– Я понимаю. Но флоридский климат не идеален для хранения деревянных лестниц.
– Беднякам выбирать не приходится, – заметил Уайрман. Джек поднял лестницу, скривился, когда с шести грязных перекладин на него посыпалась пыль и дохлые насекомые.
– Вам легко говорить. Вам подниматься не придется, при вашем-то весе.
– В нашем отряде я – стрелок, nino[191], – ответил Уайрман. – У каждого своя работа. – Он хотел бы держаться бодро, но голос звучал устало, да и по лицу чувствовалось, что силы у него на пределе. – Где другие керамические бочонки, Эдгар? Потому что я их не вижу.
– Может, в глубине амбара, – предположил я.
И не ошибся. В дальнем конце мы нашли, наверное, с десяток керамических кегов со столовым виски. Я говорю «наверное», потому что определить точное число мы не могли: все они были разбиты вдребезги.

IV

В окружении крупных кусков керамики горками и россыпью поблескивали осколки стекла. Справа от этого «места казни» лежали две древние тачки, обе перевернутые. Слева, у стены, стояла кувалда, заржавевшая, со мхом на рукоятке.
– Кто-то устроил здесь праздник разбивания контейнеров, – сказал Уайрман. – И кто, по-твоему? Эм?
– Возможно, – ответил я. – Вероятно.
И тут я впервые задался вопросом: а не сумеет ли она все-таки взять верх? Немного светлого времени у нас было, но меньше, чем я ожидал, а уж о запасе, при котором я чувствовал бы себя спокойно, говорить вовсе не приходилось. И что теперь? В чем мы собирались топить ее фарфоровую ипостась? В гребаной пластиковой бутылке с водой «Эвиан»? Не самая плохая идея, между прочим. Согласно утверждениям защитников окружающей среды, пластик способен пережить вечность, но фарфоровая фигурка вряд ли пролезла бы в горлышко.
– Какой у нас запасной вариант? – спросил Уайрман. – Топливный бак «Джон Дира»? Подойдет?
При мысли о том, что придется засовывать Персе в топливный бак старого трактора, внутри у меня все похолодело. Он наверняка уже превратился в ржавое решето.
– Нет, не думаю, что бак нас выручит.
Должно быть, в моем голосе прозвучало что-то похожее на панику, потому что Уайрман сжал мою руку.
– Расслабься. Мы что-нибудь придумаем.
– Конечно, но что?
– Мы возьмем ее в «Гнездо цапли», вот и все. А уж там что-нибудь найдем.
Но мысленным взором я видел, как ураганы разбирались с особняком, который когда-то возвышался на южной оконечности острова, методично оставляя от него один лишь фасад. Потом подумал о том, как много контейнеров мы действительно смогли бы там найти, учитывая, что через сорок минут или чуть больше Персе высадит на берег десант, чтобы положить конец и нашим поискам, и нам. Господи, забыть взять собой такую элементарную вещь, как герметичный контейнер для воды!
– Твою мать! – Я пнул груду осколков, которые разлетелись в стороны. – Твою мать!
– Спокойно, vato. Этим не поможешь.
Уайрман говорил правильно. И ей хотелось бы разозлить меня, не так ли? Разозленным Эдгаром легче манипулировать. Я попытался взять себя в руки, но не срабатывала даже мантра: «Я могу это сделать». И все-таки ничего другого у меня не было. А что тебе остается, когда ты не можешь положиться на злость? Признать правду.
– Ладно. Но я не знаю, что нам делать.
– Расслабьтесь, Эдгар. – Джек улыбался. – С этим мы как-нибудь разберемся.
– Как? О чем ты?
– Можете мне поверить, – ответил он.

V

Мы уже стояли перед Чарли-жокеем (свет определенно полиловел), когда мне в голову пришли строки из старой песни Дейва Ван Ронка: «Вместо утки курицу нам мама купила, на стол кверху лапками ее положила». Чарли не напоминал ни курицу, ни утку, но его ноги, которые заканчивались не ботинками, а темным железным пьедесталом, действительно торчали вверх. Голова исчезла: провалилась через прогнившие, покрытые мхом и ползучими растениями доски.
– Что это, мучачо? – спросил Уайрман. – Ты знаешь?
– Я практически уверен, что это цистерна, – ответил я. – Надеюсь, не для сбора нечистот.
Уайрман покачал головой.
– Он не стал бы опускать их в говно, даже если бы совсем тронулся умом. Никогда в жизни.
Джек переводил взгляд с Уайрмана на меня. На его лице читался ужас.
– Адриана там? И няня?
– Да, – ответил я. – Я думал, ты это уже понял. Но самое главное, там Персе. Думаю, цистерну выбрали потому, что…
– Элизабет настояла на этом, чтобы гарантировать, что эта сука будет покоиться в водяной могиле, – мрачно сказал Уайрман. – В могиле с пресной водой.

VI

Чарли оказался невероятно тяжелым, а доски, которые закрывали дыру в высокой траве, прогнили сильнее, чем перекладины лестницы. Оно и понятно: в отличие от лестницы, крышка подвергалась прямому воздействию сил природы. Мы работали осторожно, несмотря на сгущающиеся тени, не зная, какая у цистерны глубина. Наконец нам удалось наклонить этого доставившего нам столько хлопот жокея набок – так, чтобы Уайрман и Джек могли схватиться за его чуть согнутые ноги. При этом я встал на деревянную крышку. Одному из нас все равно пришлось бы это сделать, а я был самым легким. Она прогнулась под моим весом, предупреждающе застонала, выдохнула затхлый воздух.
– Сойди с нее, Эдгар! – крикнул Уайрман, и одновременно раздался крик Джека:
– Держите жокея, а не то он провалится!
Они вдвоем ухватились за Чарли, а я сошел с прогибающейся крышки. Уайрман держал ноги, Джек обнимал талию. На мгновение я подумал, что Чарли все-таки «нырнет» в цистерну и утащит их за собой. Но совместными усилиями им удалось повалиться назад, и жокей оказался на них сверху. Из-под земли появилась его улыбающаяся физиономия и красная кепка, облепленная здоровенными древесными жуками. Несколько попали на перекошенное от напряжения лицо Джека, один – в раскрытый рот Уайрмана. Тот закричал, выплюнул жука, вскочил, продолжая отплевываться и тереть губы. Мгновением позже Джек уже составлял ему компанию, танцуя рядом и вытрясая жуков из рубашки.
– Воды! – проревел Уайрман. – Дайте мне воды, один из них у меня во рту, я чувствую, как он ползает по моему гребаному языку.
– Никакой воды. – Я залез в заметно опустевший пакет с едой. Стоял на коленях, а потому в нос бил запах, идущий из дыры в крышке. И запах этот оставлял желать лучшего. Такой же наверняка шел бы из только что вскрытой могилы. Собственно, цистерна ею и была. – Пепси.
– Чизбургер, чизбургер, пепси! – воскликнул Джек. – Никакой кока-колы! – И дико расхохотался.
Я протянул Уайрману банку газировки. Он скептически посмотрел на нее, потом схватил, дернул за кольцо. Глотнул, выплюнул коричневую пену, сделал еще глоток, снова выплюнул. А потом допил содержимое банки четырьмя долгими глотками.
– Ах, карамба. Суровый ты человек, Ван Гог.
Я уже смотрел на Джека.
– Как думаешь? Сможем мы ее сдвинуть?
Джек посмотрел на крышку цистерны, потом опустился на колени, начал отдирать обвивавшие ее лианы.
– Да, но сначала нужно избавиться от этого дерьма.
– Нам следовало принести лом. – Уайрман продолжал отплевываться. Я его понимал.
– Думаю, он бы нам не помог, – возразил Джек. – Дерево совсем прогнило. Помогите мне, Уайрман. – Я встал на колени рядом с ним и услышал: – Не надо, босс. Это работа для людей с двумя руками.
Я почувствовал, как мгновенно вспыхнула ярость (та самая давняя ярость, которая буквально рвалась наружу), но сумел сдержаться. Наблюдал, как под быстро темнеющим небом они очищают круглую крышку цистерны. Птица пролетела над нами со сложенными крыльями. Лапками, само собой, кверху. Когда видишь такое, возникает ощущение, что тебе пора заглянуть в ближайшую психушку. Возможно, остаться там на длительный срок.
Эти двое работали друг напротив друга, перемещаясь вокруг крышки. И когда Уайрман приблизился к тому месту, где начал очищать крышку Джек, а Джек – туда, где начинал Уайрман, я спросил:
– Гарпунный пистолет заряжен, Джек?
Он посмотрел на меня.
– Да. А что?
– Потому что, боюсь, дело дойдет до фотофиниша.

VII

Джек и Уайрман встали на колени с одной стороны крышки, я – с другой. Небо над нами, уже темно-синее, грозило стать фиолетовым.
– На счет три, – скомандовал Уайрман. – Uno… dos… TRES!
Они тянули, я толкал одной оставшейся у меня рукой. Благо толкать было чем: за месяцы, которые я прожил на Дьюма-Ки, сил у меня прибавилось. Пару секунд крышка сопротивлялась, но потом все-таки поползла на Уайрмана и Джека, открыв серп темноты – черную, приглашающую улыбку. Узкий серп расширялся, пока не превратился в полный круг.
Джек встал. Уайрман последовал его примеру. Принялся осматривать руки в поисках новых жуков.
– Я знаю, каково тебе сейчас, – посочувствовал я, – но, боюсь, нет у нас времени для полной дезинсекции.
– Мне понятна твоя мысль, но только если ты втихаря не сжевал одного из этих maricones[192], тебе никогда не узнать, каково мне сейчас.
– Скажите нам, что делать, босс. – Джек подозрительно смотрел в черную дыру, откуда тянуло вонью.
– Уайрман, тебе доводилось стрелять из гарпунного пистолета?
– Да, по мишеням. С мисс Истлейк. Разве я не говорил, что в нашем отряде я – стрелок?
– Тогда ты нас охраняешь. Джек, посвети вниз.
Ему не хотелось, выражение лица сомнений не оставляло, но другого выхода не было. Не покончив с этим, мы не могли вернуться домой. А если бы не покончили, ни о каком возвращении не могло быть и речи.
Во всяком случае, не по суше.
Джек взял фонарь с длинной ручкой, включил, направил мощный луч в черную дыру.
– Боже, – прошептал он.
Действительно, это была цистерна для воды, выложенная блоками кораллового известняка, но в какой-то момент за последние восемьдесят лет земля сместилась, образовалась щель (вероятно, на дне), и вода вытекла. И теперь луч освещал сырой колодец с замшелыми стенками, в десяток футов глубиной и пять шириной. На дне, в объятии, которое длилось уже восемьдесят лет, лежали два одетые в лохмотья скелета. По ним деловито ползали какие-то жуки. Белесые жабы (маленькие мальчики) прыгали по костям. Рядом с одним скелетом я увидел гарпун. Наконечник второго все еще пронзал желтоватый позвоночник няни Мельды.
Свет закачался. Потому что закачался молодой человек, державший фонарь.
– Не смей падать в обморок, Джек! – прикрикнул на него я. – Это приказ.
– Все нормально, босс. – Но глаза его остекленели, стали огромными, а лицо (над фонарем, который продолжал подрагивать вместе с рукой) – пепельно-белым. – Правда.
– Хорошо. Тогда снова посвети вниз. Нет, левее. Еще немного… вот он.
Луч света уперся в один из кегов для столового виски, который превратился в заросшую мхом кочку. На нем сидела белая жаба. Смотрела на меня, злобно моргая.
Уайрман взглянул на часы.
– У нас… до темноты, думаю, минут пятнадцать. Чуть больше или чуть меньше. Так что…
– Так что Джек опускает лестницу в цистерну, и я спускаюсь вниз.
– Эдгар… амиго… у тебя только одна рука.
– Она забрала мою дочь. Она убила Илзе. Ты знаешь, это моя работа.
– Хорошо. – Уайрман посмотрел на Джека. – Остается только водонепроницаемый контейнер.
– Не волнуйтесь. – Джек поднял лестницу, протянул мне фонарь. – Посветите, Эдгар. Мне нужны две руки, чтобы установить ее.
Прошла, казалось, вечность, прежде чем он решил, что лестница стоит прочно, между костями откинутой руки няни Мельды (я видел серебряные браслеты, пусть мох нарос и на них) и одной из ног Ади. Лестница действительно оказалась короткой: верхняя перекладина находилась на два фута ниже уровня земли. Особых проблем это не создавало – поначалу Джек мог меня поддерживать. Я хотел спросить его о контейнере для фарфоровой статуэтки, потом передумал. Вроде бы у него на этот счет не было ни малейших сомнений, поэтому я решил, что могу полностью ему доверять. Собственно, ничего другого и не оставалось.
В голове зазвучал голос, тихий такой, раздумчивый: «Остановись, и я позволю вам уйти».
– Никогда, – ответил я.
Уайрман посмотрел на меня безо всякого удивления.
– Ты тоже его слышал, да?

VIII

Я лег на живот и начал сползать ногами в дыру. Джек держал меня за плечи. Уайрман стоял рядом, с заряженным гарпунным пистолетом в руках. Три запасных гарпуна с серебряными наконечниками торчали из-под ремня. Включенный фонарь лежал на земле, яркий луч освещал кучу вырванных сорняков и лиан.
Вонь из этой дыры в земле поднималась сильная, и я почувствовал, как зачесалась икра: что-то побежало по ноге вверх. Мне следовало заправить брючины в ботинки, но я уже не мог вылезти из цистерны, чтобы, получше подготовившись, предпринять вторую попытку.
– Вы нащупали лестницу? – спросил Джек. – Коснулись ступеньки?
– Нет, я… – И тут моя нога уперлась в верхнюю перекладину. – Вот она. Но ты меня держи.
– Держу, не волнуйтесь.
«Спустишься вниз – и я тебя убью».
– А ты попытайся, – ответил я. – Я иду за тобой, паршивая сумка, так что воспользуйся своим последним шансом.
Я почувствовал, как руки Джека вцепились в мои плечи.
– Господи, босс, вы уверены…
– Абсолютно. Просто держи меня.
Перекладин было шесть. Джек мог придерживать меня за плечи, пока я не встал на третью сверху, по грудь уйдя в цистерну. Потом он протянул мне фонарь. Я покачал головой.
– Свети на меня.
– Вы не поняли. Фонарь нужен вам не для света, он нужен для нее.
Дошло до меня не сразу.
– Вам нужно открутить крышку и вытащить батарейки. Вы опустите внутрь статуэтку. А воду я вам передам.
Уайрман невесело рассмеялся:
– Уайрману это нравится, ниньо. – Потом он наклонился ко мне: – Давай. Сука она или сумка, утопи ее, и покончим с этим.

IX

Четвертая перекладина сломалась. Лестница наклонилась, и я упал вместе с фонарем, зажатым между боком и культей. Сначала луч осветил темнеющее небо, потом блоки из кораллового известняка, покрытые мхом. К одному я приложился головой, и перед глазами вспыхнули звезды. А мгновением позже я лежал на неровной постели из костей и смотрел в вечную улыбку Адрианы Истлейк Полсон. Одна из белесых жаб выпрыгнула из черноты между замшелыми зубами, и я врезал по ней ручкой фонаря.
– Мучачо! – крикнул Уайрман, и тут же Джек добавил:
– Босс, вы в порядке?
Я поранил голову (чувствовал, как по лицу текут струйки теплой крови), но в остальном жалоб вроде бы не было. Во всяком случае, в Стране тысячи озер[193] мне досталось куда как сильнее. И лестница пусть наклонилась, но устояла. Я посмотрел направо и увидел покрытый мхом кег столового виски, поиски которого и привели нас сюда. Теперь на нем сидели две жабы, а не одна. Они поймали мой взгляд и прыгнули мне в лицо, выпучив глаза, разинув пасти. К большому сожалению Персе (насчет этого я не сомневался), зубов у них, в отличие от большого мальчика Элизабет, не было. Ах, те славные денечки!..
– Все нормально, – ответил я, отшвыривая жаб и пытаясь сесть. Кости ломались подо мной и вокруг меня. Хотя… нет. Они не ломались. Были слишком старыми и влажными, чтобы ломаться. Сначала гнулись, потом разваливались на куски. – Джек, давай воду. Сбрось ее в мешке, только постарайся не попасть мне в голову.
Я посмотрел на няню Мельду.
«Я собираюсь взять ваши браслеты, – мысленно сказал я ей, – но это не воровство. Если вы где-то близко и можете видеть, что я делаю, надеюсь, вы поймете, что просто поделились ими со мной. Передали по наследству».
Я осторожно снял их с ее костей, надел на левое запястье, поднял руку, чтобы под своей тяжестью они соскользнули на предплечье.
Надо мной Джек свесил руки и голову вниз.
– Осторожно, Эдгар!
Пакет упал вниз. Одна из костей, которые я разломил при падении, воткнулась в него, полилась вода. Я вскрикнул от испуга и раздражения, заглянул в пакет. Кость пробила только одну пластиковую бутылку, еще две оставались целыми. Я повернулся к покрытому мхом кегу, сунул руку в мокрую слизь под ним, попытался сдвинуть. Поначалу не получалось, но тварь, которая находилась внутри, забрала мою дочь, и теперь я хотел до нее добраться. Наконец кег покатился ко мне, и тут же приличный кусок кораллового известняка соскользнул с него и упал в грязь на дне цистерны.
Я направил луч на кег. На той его части, что была обращена к стене, мох практически не нарос, и я различил горца в килте, с одной поднятой ногой. Я увидел также зигзагообразную трещину, которая уходила вниз по боковой поверхности. Возникла она от удара вывалившегося из стены и упавшего куска известняка. С того самого момента бочонок, который Либбит наполнила водой из бассейна в 1927 году, потек и теперь практически опустел.
Я мог слышать, как внутри что-то дребезжит.
«Я убью тебя, если ты не остановишься, а если остановишься, позволю тебе уйти. Тебе и твоим друзьям».
Я почувствовал, как мои губы расходятся в ухмылке. Видела ли Пэм такую ухмылку, когда мои пальцы сжали ее шею? Разумеется, видела.
– Не следовало тебе убивать мою дочь.
«Остановись, иначе я убью и вторую».
Сверху позвал Уайрман, в его голосе звучало неприкрытое отчаяние.
– Появилась Венера, амиго. Я это воспринимаю как дурной знак.
Я сидел, привалившись к влажной стене. Коралловый известняк колол мне спину, кости скелетов упирались в бок. Недостаток пространства ограничивал движение, и в какой-то другой стране слепленное бедро пульсировало болью – еще не начало орать, но все к этому шло. Я понятия не имел, как мне удастся в таком состоянии подняться по лестнице, но слишком злился, чтобы волноваться об этом.
– Прошу извинить, мисс Булочка, – пробормотал я Ади и вставил ручку фонаря в ее раззявленный рот. Потом взял керамический кег обеими руками… потому что обе руки были на месте. Согнул здоровую ногу, каблуком ботинка раздвигая в обе стороны грязь и кости. Поднял кег в подсвеченную фонарем пыль и с размаху опустил на выставленное колено. Бочонок треснул снова, выплеснув грязную воду, но не разбился.
Персе закричала внутри, и я почувствовал, как из носа потекла кровь. И цвет луча фонаря изменился. Стал красным. В этом алом сиянии черепа Ади Полсон и няни Мельды таращились на меня, улыбались. Я посмотрел на покрытые мхом стены грязного колодца, в который спустился по собственной воле, и увидел другие лица: Пэм… Мэри Айр – перекошенное от ярости, как и в тот момент, когда она разносила рукояткой пистолета затылок моей дочери… Кеймена – с написанным на нем вечным изумлением, когда он падал на землю после обширного инфаркта… Тома – выворачивающего руль автомобиля, чтобы врезаться в бетонную стену на скорости семьдесят миль в час.
И что хуже всего, я увидел лицо Моники Голдстайн, выкрикивающей: «Ты убил моего песика!»
– Эдгар, что с вами? – донесся голос Джека, находящегося в тысяче миль от меня.
Я подумал о музыкальном дуэте «Shark Puppy», исполняющем песню «Раскопки» на волне радиостанции «Кость». Я подумал о том, как сказал Тому: «Тот человек умер в пикапе».
«Тогда положи меня в карман, и мы уйдем вместе, – сказала она. – Мы уплывем вместе в твою действительно другую жизнь, и все города мира будут у твоих ног. Ты будешь жить долго… я это устрою… и ты станешь художником столетия. Они будут сравнивать тебя с Гойей. С Леонардо».
– Эдгар, – теперь в голосе Уайрмана преобладала паника, – сюда с берега идут люди. Думаю, я их слышу. Это плохо, мучачо.
«Они тебе не нужны. Они нам не нужны. Они – никто, всего лишь… никто, всего лишь команда».
«Никто, всего лишь команда». И вот тут такая красная ярость затопила мой мозг, что даже правая рука вновь начала ускользать из этого мира. Но прежде, чем она исчезла полностью… прежде, чем я потерял контроль что над яростью, что над чертовым треснутым кегом…
– Вставь это в своего друга, ты, тупая сумка! – И я поднял кег над гудящим, выставленным вверх коленом… – Вставь в приятеля! – Опустил со всего маха на коленную чашечку. Ногу пронзила боль, но не такая сильная, как я ожидал… в конце концов, так обычно и бывает, не правда ли? – Вставь в своего гребаного старика!
Кег не просто разбился. Уже треснутый, он разлетелся на тысячу осколков, а на мои джинсы вылилась оставшаяся в нем грязная вода. Маленькая фарфоровая фигурка вывалилась на землю: женщина в плаще с капюшоном. Рука, сжимающая края плаща у шеи, была совсем не рукой, а птичьей лапой. Я подхватил фигурку. Рассматривать ее времени не было (мертвецы с корабля уже шли, я в этом не сомневался, они шли, чтобы разобраться в Уайрманом и Джеком), но я успел заметить, что Персе невероятно красива. Если, конечно, не обращать внимания на птичью лапу и третий глаз, вроде бы выглядывающий из-под падающих на лоб волос. Статуэтка выглядела такой хрупкой, просто эфемерной. Да только когда я попытался переломить ее руками, выяснилось, что проще переломить стальной брусок.
– Эдгар! – закричал Джек.
– Не подпускайте их! – рявкнул я. – Вы не должны их подпустить!
Я сунул статуэтку в нагрудный карман рубашки и мгновенно почувствовал, как болезненное тепло начало распространяться по коже. И она что-то бубнила. Моя ненадежная магическая рука вновь исчезла, так что мне пришлось зажать бутылку с водой «Эвиан» между боком и культей, а потом свернуть пробку. То же самое (и как много времени отнимал этот процесс!) я проделал со второй бутылкой.
Наверху Уайрман крикнул голосом, который с натяжкой можно было назвать спокойным:
– Держитесь подальше! Наконечник серебряный! Я выстрелю!
Ответ прозвучал достаточно громко, чтобы я услышал его на дне цистерны:
– Ты думаешь, что успеешь перезарядить эту штуковину достаточно быстро, чтобы перестрелять нас всех?
– Нет, Эмери. – Уайрман словно говорил с ребенком, и голос его становился все тверже. Никогда я не любил моего друга так сильно, как в тот момент. – Мне хватит и тебя.
И вот тут начался самый трудный, самый ужасный этап.
Я начал свинчивать крышку с фонаря. На втором витке свет погас, и я остался в кромешной тьме. Высыпал батарейки из стальной ручки, начал искать первую бутылку с водой. Нашел и на ощупь залил воду в ручку фонаря. Понятия не имел, сколько в нее вместится воды, но думал, что одной бутылки хватит. В этом ошибся. Ухватился за вторую бутылку в тот самый момент, когда, вероятно, на Дьюма-Ки наступила ночь. Я так говорю, потому что фарфоровая статуэтка в нагрудном кармане ожила.

X

Всякий раз, когда у меня возникает мысль, а не привиделось ли мне случившееся в цистерне, я смотрю на сложный рисунок белых шрамов на левой стороне груди. Любой, кто увидит меня обнаженным, не обратит на эти шрамы особого внимания. Из-за несчастного случая мое тело испещрено шрамами, так что эти теряются среди куда более заметных. Но остались они от зубов ожившей куклы. Она прокусила рубашку, кожу, начала рвать мышцы.
С тем, чтобы добраться до моего сердца.

XI

Я чуть не перевернул вторую бутылку, прежде чем мне удалось ее поднять. Вскрикнул главным образом от изумления, но и от боли тоже. Почувствовал, как вновь потекла кровь – на этот раз под рубашкой, в складку между грудью и животом. Персе дергалась в моем кармане, извивалась в моем кармане, кусала и рвала, проникая все глубже, глубже, глубже. Мне пришлось отдирать ее от себя, вместе с куском окровавленной материи и собственным мясом. Статуэтка более не была прохладной и гладкой. Она стала горячей. Пыталась вырваться из руки.
– Иди сюда! – крикнул наверху Уайрман. – Иди, тебе же этого хочется?
Она вонзила крошечные фарфоровые зубы, острые как иголки, в кожаную перепонку между большим и указательным пальцами. Я взвыл. И она смогла бы вырваться, несмотря на всю мою ярость и решимость, но браслеты няни Мельды соскользнули вниз, и я почувствовал, как она отпрянула от них, попыталась спрятаться в моей ладони. Одна нога попала между средним и безымянным пальцами. Я их крепко сжал, не давая ноге сдвинуться с места. Крепко сжал. Движения Персе замедлились. Я не могу поклясться, что один из браслетов касался ее (происходило все в кромешной тьме), но практически уверен, что касался.
Сверху донесся звук выстрела из гарпунного пистолета, за которым последовал крик, буквально пронзивший мой мозг. В эхе этого крика, почти растворившийся в нем, я все-таки услышал голос Уайрмана:
– Встань позади меня, Джек! Возьми один из…
И все, только шум борьбы и злобный, нечеловеческий смех двух давно умерших маленьких девочек.
Ручку фонаря я зажимал коленями, полностью отдавая себе отчет, что в темноте все могло пойти не так, особенно для однорукого. Шанс у меня был только один. И учитывая условия, я понимал, что наилучший вариант – действовать без лишних раздумий.
«Нет! Прекрати! Не делай…»
Я бросил ее в воду, и в одном это сразу дало результат: злобный смех девочек сменился криками изумленного ужаса. Потом я услышал Джека – истеричный, на грани безумия голос, и как же я обрадовался, что слышу его!
– Вот это правильно, чешите отсюда! До того, как ваш гребаный корабль уплывет и оставит вас на берегу!
А у меня возникла новая серьезная проблема. Я держал фонарь в единственной руке, Персе была внутри… но крышка лежала где-то на земле, я не мог ее разглядеть. И не было у меня второй руки, чтобы нащупать крышку.
– Уайрман! – позвал я. – Уайрман, ты здесь?
После паузы, достаточной для того, чтобы в сердце начали прорастать зернышки всех четырех видов страха[194], он ответил:
– Да, мучачо. Еще здесь.
– Все в порядке?
– Одна из них поцарапала меня, и рану придется продезинфицировать, а в остальном – да. По большому счету с нами обоими все в порядке.
– Джек, ты можешь спуститься? Мне нужна рука. – И вот тут, сидя среди костей, держа наполненный водой фонарь, подняв его, как факел Статуи свободы, я начал смеяться.
Когда испытываешь такое облегчение, по-другому никак нельзя.

XII

Мои глаза достаточно привыкли к сумраку, чтобы различить темное пятно, плывущее по стене цистерны: Джек спускался по лестнице. Из фонаря, который я держал в руке, доносилось постукивание… слабое, едва слышное, но постукивание. Перед моим мысленным взором возникла женщина, утонувшая в узком металлическом баке, но я отогнал этот образ. Слишком уж он напоминал произошедшее с Илзе, а монстр, которого я упрятал в водяную тюрьму, не имел ничего общего с моей дочерью.
– Одной перекладины нет, – предупредил я. – И если ты не хочешь здесь умереть, будь предельно осторожен.
– Я не могу умереть сегодня, – ответил он высоким и дрожащим голосом, каким не говорил никогда. – Завтра у меня свидание.
– Поздравляю.
– Спа…
Он промахнулся мимо перекладины. Лестница сместилась. Я уже не сомневался, что сейчас он упадет на меня, на фонарь, который я держал в руке. А если вода выплеснется, то Персе выскользнет, и все наши усилия пойдут прахом.
– Что там у вас? – крикнул сверху Уайрман. – Что происходит?
Джек удержался, схватился рукой за так удачно подвернувшийся выступ на блоке кораллового известняка. Я увидел, как его нога дотянулась до следующей перекладины.
– Господи, – прошептал он, – Господи, Господи.
– Что там у вас? – проревел Уайрман.
– У Джека Кантори лопнули штаны, – ответил я. – А теперь помолчи. Джек, ты почти на месте. Она в фонаре, но у меня только одна рука, и я не могу взять крышку. Ты должен спуститься и найти ее. На меня можешь наступить, я не против, но только не выбей из моей руки фонарь. Хорошо?
– Х-хорошо. Эдгар, я уже думал, что свалюсь.
– Я тоже. Спускайся дальше. Только медленно.
Он спустился, сначала наступил мне на бедро (больно), потом поставил ногу на одну из пустых пластиковых бутылок. Она затрещала. Наступил на что-то еще, и это что-то, чвакнув, развалилось, как сломанная погремушка.
– Эдгар, что это было? – Джек чуть не плакал. – Что…
– Ерунда. – Я не сомневался, что он раздавил череп Ади. Бедро Джека задело фонарь. Несколько капель холодной воды упали мне на руку. В металлическом цилиндре что-то ударилось и повернулось. А в голове открылся ужасный черно-зеленый (цвета воды в глубинах, куда не проникает свет) глаз. Посмотрел на мои самые тайные мысли в том месте, где злость перекрывает ярость и становится убийственной. Увидел… потом укусил. Как женщина может укусить сливу. Никогда не забуду этого ощущения.
– Осторожно, Джек… места тут – чуть. Как на сверхмалой подводной лодке. Помни об этом.
– Мне не по себе, босс. Легкий приступ клаустрофобии.
– Глубоко вдохни. Ты можешь это сделать. Мы скоро выберемся отсюда. У тебя есть спички?
Спичек у него не было. Как и зажигалки. В субботу Джек мог выпить шесть банок пива, но табачный дым не пачкал его легкие. Потекли долгие, кошмарные минуты (Уайрман говорит, не больше четырех, но по моим ощущениям – тридцать, как минимум тридцать), в течение которых Джек вставал на колени, рылся руками среди костей, чуть смещался, снова вставал на колени, рылся. Моя рука начала уставать. Моя кисть начала неметь. Кровь по-прежнему бежала из раны на груди – то ли медленно свертывалась, то ли не свертывалась вообще. Но хуже всего дело обстояло с кистью. Чувствительность пропала полностью, скоро у меня создалось впечатление, что я уже и не держу фонарь, потому что видеть его не мог и не чувствовал кожей. А ощущение веса скрадывалось усталостью мышц. Мне пришлось бороться с желанием постучать металлической ручкой по стене, чтобы убедиться, что я по-прежнему держу фонарь, хотя я знал: если постучу, могу его выронить. Появились мысли, что крышка окончательно затерялась среди костей и костных осколков, и Джеку никогда не найти ее без света.
– Как там у вас? – крикнул Уайрман.
– Продвигаемся! – ответил я. Кровь капала в левый глаз, щипала, я моргал, чтобы избавиться от неприятных ощущений. Я пытался подумать об Илли, моей If-So-Girl, и пришел в ужас, осознав, что не могу вспомнить ее лицо. – Маленькое приветствие, небольшая державка, но мы этим занимаемся.
– Что?!
– Препятствие! Маленькое препятствие, небольшая задержка! У тебя бананы в ушах, Уайрман?
Ручка фонаря наклонилась? Я боялся, что да. Вода могла бежать по моей кисти, а я бы ничего не почувствовал. Потому что она онемела. А если ручка не наклонилась, и я, пытаясь выправить наклон, только бы все ухудшил?
«Если вода побежит через край, ее голова покажется над поверхностью в считанные секунды. И тогда все закончится. Ты это знаешь, не так ли?»
Я знал. Сидел в темноте с поднятой рукой, боясь шевельнуться. Терял кровь и ждал. Время остановилось, память стала призраком.
– Вот она, – наконец сказал Джек. – Застряла в чьих-то ребрах. Секундочку… Уже держу.
– Слава Богу, – выдохнул я. – Слава Иисусу. – Я видел его перед собой, темный силуэт, стоящий на одном колене между моих расставленных полусогнутых ног, на костях, которые когда-то были частью скелета старшей дочери Джона Истлейка. Я протянул руку к Джеку. – Накрути крышку. Только осторожно, потому что я больше не могу держать фонарь вертикально.
– К счастью, у меня две руки, – отозвался Джек. Одной он обхватил мою, чтобы заполненный водой фонарь не дрожал, второй начал закручивать крышку. Прервался только раз, чтобы спросить, почему я плачу.
– От облегчения, – ответил я. – Продолжай. Доведи дело до конца. Поторопись.
Когда крышка встала на место, я взял у Джека фонарь. С водой он весил меньше, чем с батарейками, но меня это не волновало. Хотелось убедиться, что крышка завернута до предела. Вроде бы так оно и было. Я попросил Джека наверху отдать фонарь Уайрману, чтобы проверил и он.
– Отдам, – пообещал Джек.
– И постарайся не сломать другие перекладины. Мне они потребуются все.
– Для вас главное – перебраться через сломанную ступеньку, Эдгар. А потом мы вас вытащим.
– Ладно, а я никому не скажу, что у тебя лопнули штаны.
Вот тут он даже рассмеялся. Я наблюдал, как его темный силуэт поднимается по лестнице. В один момент он высоко задрал ногу, чтобы перебраться через сломанную перекладину. Именно тогда я испугался, потому что мысленным взором увидел, как крохотные фарфоровые ручонки отвинчивают крышку изнутри (да, хоть я и не сомневался, что пресная вода обездвижила ее), но Джек не вскрикнул, не свалился вниз, и жуткое видение исчезло. Я смотрел на круг более светлой темноты над головой, до которого Джек и добрался.
Когда он вылез из цистерны, Уайрман крикнул:
– Теперь ты, мучачо.
– Минутку, – ответил я. – Твои подружки ушли?
– Убежали. Полагаю, торопились к отплытию.
– А Эмери?
– Думаю, тебе это нужно увидеть собственными глазами. Поднимайся.
– Минутку, – повторил я.
Я прислонился затылком к склизкой от мха стенке кораллового известняка, закрыл глаза, протянул руку. Тянулся, пока не нащупал что-то гладкое и круглое. А потом два мои пальца скользнули в дыру, практически наверняка в глазницу. И поскольку я не сомневался, что Джек раздавил череп Адрианы…
– Все закончилось хорошо, насколько такое возможно на этой оконечности острова, – сказал я няне Мельде. – Могила у вас, конечно, не очень, но, возможно, надолго вы здесь не задержитесь, дорогая моя. Могу я оставить себе ваши браслеты? Им скорее всего еще придется послужить мне.
Да. Я опасался, что меня ждет еще одно испытание.
– Эдгар? – В голосе Уайрмана слышалась тревога. – С кем ты говоришь?
– С той, что действительно остановила ее, – ответил я.
И поскольку та, что действительно остановила Персе, не сказала, что просит вернуть браслеты, я оставил их на руке и приступил к тяжкому труду: подъему на ноги. С брюк на землю посыпались поросшие мхом керамические осколки. Левое колено (здоровое), по ощущениям, раздулось, брючина облепила его. Голова пульсировала от боли, грудь жгло огнем. Казалось, лестница высотой в милю, но наверху я видел очертания Джека и Уайрмана, наклонившихся над краем цистерны, чтобы подхватить меня, когда (если) я окажусь в пределах досягаемости их рук.
Я подумал, что сегодня луна в три четверти, и я не смогу увидеть ее, пока не выберусь из этой дыры в земле.
Я начал подниматься.

XIII

Луна, большая и желтая, поднялась над восточным горизонтом, осветив густые джунгли, отделявшие южную оконечность острова, и позолотив обращенную на восток сторону разрушенного особняка Джона Истлейка, где он когда-то жил с домоправительницей и шестью дочерьми… полагаю, жил достаточно счастливо, пока падение Либбит с возка не изменило всю их жизнь.
Луна также позолотила долго пробывший в воде, поросший кораллами скелет, который лежал на куче сорняков и лиан. Их выдрали Уайрман и Джек, когда очищали крышку цистерны. И когда я смотрел на останки Эмери Полсона, на ум пришли шекспировские строки, и я не удержался, продекламировал их: «Отец твой спит на дне морском… кораллом кости станут»[195].
Джека начало трясти, словно задул сильный холодный ветер. Он даже обхватил себя руками. Наконец он осознал, что нам грозило.
Уайрман наклонился. Поднял одну тонкую откинутую руку. Она беззвучно развалилась на три куска. Эмери Полсон пробыл в caldo долго, очень долго. Сквозь решетку ребер торчал гарпун. Уайрман вытащил его, для этого ему пришлось выдергивать наконечник из земли.
– А как вы не подпускали к себе этих близняшек-из-ада? Когда остались с разряженным пистолетом? – спросил я.
Уайрман сделал выпад, держа гарпун, как кинжал.
Джек кивнул.
– Да, я выхватил гарпун из-под его ремня и делал то же самое. Не знаю, как долго мы смогли бы продержаться… они были, как бешеные собаки.
Уайрман сунул за пояс гарпун с серебряным наконечником, который наконец-то упокоил Эмери Полсона.
– Раз уж мы заговорили о временном факторе, нам надо подумать о другом контейнере для твоей новой куклы. Какие будут предложения, Эдгар?
Он был прав. Я не мог представить себе, что Персе проведет следующие восемьдесят лет в ручке фонаря компании «Гаррити». Я уже задавался вопросом, как долго протянет перемычка между отделениями для батареек и лампочки. И кусок облицовки, вывалившийся из стены и упавший на керамический бочонок со столовым виски – случайность… или победа разума над временем после многих лет целеустремленной работы? Для Персе – подкоп, проделанный заостренным концом ложки?
Однако фонарь справился с отведенной ему ролью. Господи, благослови практичность Джека Кантори. Нет… звучит слишком убого. Господи, благослови Джека.
– В Сарасоте есть серебряных дел мастер, – продолжил Уайрман. – Mexicano muy talentoso[196]. У мисс Истлейк есть… было несколько его работ. Готов спорить, я могу заказать ему герметичный цилиндр, достаточно большой, чтобы вложить в него фонарь. Таким образом мы получим то самое, что страховые компании и футбольные тренеры называют двойной гарантией. Обойдется такой цилиндр недешево, но что с того? После всех юридических проволочек я стану очень богатым человеком. Я сорвал здесь банк, мучачо.
– La loteria, – вырвалось у меня.
– Si, – согласился Уайрман. – Чертова лотерея. Пошли, Джек. Поможешь мне сбросить Эмери в цистерну.
Джека передернуло.
– Ладно, но я… не хочу я прикасаться к нему.
– С Эмери я тебе помогу, – вызвался я. – Джек, ты держи фонарь. Уайрман? Давай это сделаем.
Вдвоем мы закатили Эмери в дыру в земле, потом побросали вниз те его части, которые оторвались… и которые мы смогли найти. До сих пор помню его костно-коралловую улыбку, когда он полетел в темноту к своей жене. Иногда, разумеется, мне все это снится. В этих снах я слышу, как Ади и Эм зовут меня из темноты, спрашивают, не хотел бы я спуститься, присоединиться к ним. И, бывает, во сне я это делаю. Бросаюсь в эту темную и вонючую дыру, чтобы оборвать воспоминания.
Это сны, после которых я просыпаюсь, крича, размахивая рукой, которой давно уже нет.

XIV

Уайрман и Джек задвинули крышку цистерны на место, а потом мы пошли к «мерседесу» Элизабет. Это была долгая, болезненная прогулка, к концу которой я уже не шел – плелся. Время словно двинулось вспять, вернулось в прошлый октябрь. Я думал о нескольких таблетках оксиконтина, которые дожидались меня в «Розовой громаде». Выпью три, решил я. Три не просто убьют боль; при удаче они обеспечат мне как минимум несколько часов сна.
Оба моих друга спрашивали, не помочь ли мне, предлагали подставить плечо. Я отказался. Потому что в эту ночь мне предстояла еще одна прогулка; с этим я для себя уже все решил. У меня еще не было последнего кусочка этого паззла, но я уже представлял, каким он будет. Что сказала Элизабет Уайрману? «Ты захочешь, но нельзя».
Слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно.
Сама идея еще не оформилась. С чем вопросов не было – так это с шумом ракушек. Он слышался и внутри «Розовой громады», в любом месте, но чтобы ощутить полный эффект, следовало подойти к вилле снаружи. Именно тогда шум этот более всего напоминал голоса. И столько вечеров я потратил на рисование, тогда как мог слушать.
В этот вечер я намеревался слушать.
Возле каменных столбов Уайрман остановился.
– Abyssus abyssum invocat, – изрек он.
– Бездна бездну призывает, – откликнулся Джек, вздохнул.
Уайрман посмотрел на меня.
– Думаешь, на обратном пути у нас возникнут какие-нибудь трудности?
– Теперь? Нет.
– То есть здесь мы закончили?
– Да.
– Мы сюда когда-нибудь вернемся?
– Нет. – Я посмотрел на разрушенный дом, спящий в лунном свете. Секретов у него не осталось. Я вдруг понял, что мы где-то забыли коробку-сердце Либбит, но решил, что, может, оно и к лучшему. Пусть остается здесь. – Сюда больше никто не придет.
Джек повернулся ко мне, на его лице читалось любопытство и страх.
– Откуда вы это знаете?
– Знаю, – ответил я.