Творчество

Глава 17. Южная оконечность

I

Я помню, что вернулся в этот мир, когда подошел Уайрман и поднял меня на ноги. Помню, как прошел несколько шагов, а после меня ударило, будто хлыстом: Илзе мертва – и я упал на колени. И что самое постыдное (пусть у меня разрывалось сердце), мне очень хотелось есть. Донимал волчий голод. Я помню, как Уайрман помог мне войти в открытую дверь, говоря, что это всего лишь плохой сон. Убеждал, что мне приснился кошмар, а когда я возразил, мол, все правда, это сделала Мэри Айр, Мэри Айр утопила Илзе в ее собственной ванне, он рассмеялся и ответил, что теперь у него отпали последние сомнения, и он точно знает, что мне это приснилось. На какое-то мгновение я даже поверил ему.
Потом я указал на автоответчик и пошел на кухню. Волоча ноги, поплелся на кухню. Когда заговорила Пэм («Эдгар, мне звонили из полиции и сказали, что Илли мертва!») – я уже горстями, прямо из коробки, ел глазированные пшеничные хлопья. У меня возникло ощущение, будто я – препарат на предметном стекле. И очень скоро меня положат под микроскоп и начнут изучать. Автоответчик в гостиной замолк. Уайрман чертыхнулся и начал слушать сообщение второй раз. Я продолжал есть хлопья. Время, которое я провел на берегу до прихода Уайрмана, полностью выпало из памяти. Точно так же, как и время, проведенное мною на больничной койке сразу после несчастного случая.
Я достал из коробки последнюю горсть хлопьев, затолкал в рот. Проглотил. Хлопья застряли в горле, и это было хорошо. Просто отлично. Я надеялся, что они меня задушат. Я заслуживал того, чтобы задохнуться. Но потом комок соскользнул вниз. Волоча ноги и прихрамывая, я вернулся в гостиную. Уайрман смотрел на автоответчик округлившимися глазами.
– Эдгар… мучачо… во имя Бога?..
– Одна из картин.
Я по-прежнему волочил ноги, но теперь набил желудок, и мне хотелось забыться. Хотя бы на время. Не просто хотелось – не мог без этого обойтись. Я сломал черенок… потом пришел Уайрман. А что произошло в промежутке? Я не знал.
Решил, что не хочу знать.
– Одна из картин?..
– Мэри Айр купила картину. Я уверен, из цикла «Девочка и корабль». Она взяла ее с собой. Нам следовало догадаться. Мне следовало догадаться. Уайрман, мне нужно прилечь. Я должен прилечь. Два часа, хорошо? Потом разбуди меня, и мы поедем на южную оконечность.
– Эдгар, ты не можешь… После того, что случилось…
Я остановился, чтобы взглянуть на него. Голова весила сотню фунтов, но мне это удалось.
– Она тоже от меня этого не ожидает, но мы должны поставить точку сегодня. Два часа.
Входная дверь «Розовой громады» открывалась на восток, так что солнечные лучи били ему в лицо, высвечивая столь сильное сострадание, что я едва мог его выносить.
– Хорошо, мучачо. Два часа.
– А пока постарайся держать всех подальше.
Я не знал, услышал ли он меня, потому что говорил, уже повернувшись лицом к спальне и себе под нос. Я упал на кровать, и там была Реба. Хотелось швырнуть ее с размаху в стену, как чуть раньше хотелось швырнуть телефон, но я подтянул куклу к себе, уткнулся лицом в бескостное тело и заплакал. Все еще плакал, когда заснул.

II

– Просыпайся! – Кто-то тряс меня. – Просыпайся, Эдгар. Если мы хотим это сделать, нам надо пошевеливаться.
– Я бы его не трогал… едва ли он очухается. – Голос принадлежал Джеку.
– Эдгар! – Уайрман шлепнул меня по одной щеке, потом по другой. Не так, чтобы нежно. Яркий свет проник в закрытые глаза, окрашивая мир красным. Я попытался отвернуться от всего этого (знал, что по другую сторону век меня ждет только плохое), но Уайрман мне не позволил. – Мучачо! Просыпайся! Уже десять минут двенадцатого!
Вот это меня проняло. Я сел и посмотрел на него. Он держал перед моим лицом зажженную настольную лампу, и я чувствовал идущий от нее жар. Джек стоял позади Уайрмана. Осознание, что Илзе мертва (моя Илли), пронзило сердце, но я отпихнул эти мысли.
– Двенадцатого! Я же сказал тебе – два часа! А если бы кто-то из родственников Элизабет захотел бы…
– Расслабься, мучачо. Я позвонил в похоронное бюро и сказал, что их нужно держать подальше от Дьюмы, поскольку мы все слегли с краснухой. Болезнь очень заразная. Я также позвонил Дарио и рассказал про твою дочь. Все картины на складе галереи, во всяком случае, пока. Я сомневаюсь, что для тебя это вопрос первостепенной важности, но…
– Разумеется, первостепенной. – Я встал, потер рукой лицо. – Больше Персе никому вреда не причинит.
– Я сожалею, Эдгар, – подал голос Джек. – Примите мои соболезнования. Я понимаю, горю этим не поможешь, но…
– Поможешь, – ответил я, и, возможно, со временем действительно бы помогло. Если бы я продолжал так говорить, если бы старался так думать. Вот этому несчастный случай точно меня научил: единственный способ жить – это жить. Говорить себе: «Я могу это сделать», – даже зная, что не можешь.
Я увидел, что они принесли из «Эль Паласио» мою одежду, но сегодня мне требовались высокие ботинки, которые стояли в стенном шкафу, а не кроссовки, поставленные у изножья кровати. Джек был в высоких ботинках и рубашке с длинным рукавом, то есть оделся правильно.
– Уайрман, ты сваришь кофе? – спросил я.
– А время у нас есть?
– Нам придется выделить для этого время. Мне нужно кое-что сделать, но прежде всего я должен проснуться. Да и вам, парни, возможно, не помешает взбодриться. Джек, помоги мне с ботинками, ладно?
Уайрман ушел на кухню. Джек достал из стенного шкафа ботинки, расслабил шнуровку, а когда я всунул в них ноги, зашнуровал.
– Что тебе известно? – спросил я.
– Больше, чем мне хотелось бы знать. Но я ничего не понимаю. Я говорил с этой женщиной – Мэри Айр? – на вашей выставке. Мне она понравилась.
– Мне тоже.
– Уайрман позвонил вашей жене, пока вы спали. Долго она говорить с ним не стала, поэтому он позвонил какому-то парню, с которым познакомился на вашей выставке… мистеру Боузману?
– Расскажи мне.
– Эдгар, вы уверены…
– Рассказывай.
Фрагментарная, бессвязная версия Пэм уже во многом забылась: подробности заслонил образ волос Илзе, плавающих по поверхности переполненной ванны. Возможно, ничего такого и не было, но образ этот, дьявольски яркий, дьявольски четкий, заслонял собой едва ли не все остальное.
– Мистер Боузман сказал, что полиция не нашла следов взлома, и они думают, что ваша дочь сама открыла дверь, пусть даже произошло это глубокой ночью…
– Или Мэри нажимала на все кнопки домофона, пока кто-то не впустил ее в подъезд. – Моя ампутированная рука зудела. В глубине. Сонно. Даже мечтательно. – Потом она подошла к квартире Илзе и позвонила в дверь. Предположим, назвалась кем-то еще.
– Эдгар, вы гадаете или…
– Предположим, сказала, что она из певческой группы, именуемой «Колибри», предположим, сказала, что с Карсоном Джонсом произошло несчастье.
– Кто…
– Только она называет его Смайликом, и вот это убеждает мою дочь.
Уайрман вернулся. Как и плавающий в воздухе Эдгар. Находящийся-на-земле-Эдгар видел повседневность залитого флоридским солнцем утра на Дьюма-Ки. Парящий-над-головой-Эдгар видел больше. Не все, но слишком уж многое.
– Что произошло потом, Эдгар? – спросил Уайрман. Очень мягко. – Как по-твоему?
– Предположим, Илзе открывает дверь и, когда она это делает, видит перед собой женщину, которая нацелила на нее пистолет. Откуда-то она знает эту женщину, но в ту ночь она уже пережила страшные мгновения, она дезориентирована, не может понять, где видела ее прежде – память отказала. Может, оно и к лучшему. Мэри приказывает Илзе повернуться к ней спиной, а когда Илзе это делает… когда она это делает… – Я опять заплакал.
– Эдгар, не надо. – Джек и сам был на грани слез. – Это всего лишь догадки.
– Не догадки, – возразил Уайрман. – Пусть говорит.
– Но зачем нам знать…
– Джек… мучачо… мы сами не знаем, что нам нужно знать. Так что пусть говорит.
Я их слышал, но издалека.
– Предположим, Мэри ударила Илзе по затылку, когда та повернулась к ней спиной. – Я вытер слезы. – Предположим, ударила несколько раз, четыре или пять. В кино тебя бьют один раз, и ты отключаешься. В реальной жизни, подозреваю, этого мало.
– Скорее всего, – пробормотал Уайрман, и, разумеется, мои предположения подтвердились. Череп моей If-So-Girl раздробили в трех местах последовательными ударами рукоятки пистолета, и Илзе потеряла много крови.
Мэри тащила ее по полу до ванной комнаты в конце короткого коридора между спальней и закутком, который служил Илли комнатой для занятий. Кровавый след протянулся через гостиную-кухню (где, вероятно, еще стоял запах сожженного рисунка) и коридор. Потом Мэри наполнила ванну водой и утопила мою потерявшую сознание дочь, как котенка. Покончив с этим, вернулась в гостиную, села на диван и выстрелила себе в рот. Пуля вышла через макушку, выплеснув на стену все идеи об искусстве вместе с немалым количеством волос. Произошло это в четыре утра. Внизу жил мужчина, страдающий бессонницей. Он знал, как звучит пистолетный выстрел, и позвонил в полицию.
– Зачем ее было топить? – спросил Уайрман. – Я этого не понимаю.
«Потому что у Персе такая манера», – подумал я.
– Больше мы не будем это обсуждать, – подвел я итог. – Хорошо?
Он сжал мою оставшуюся руку.
– Хорошо, Эдгар.
«А если мы закончим это дело, может, нам уже и не придется», – подумал я.
Но я нарисовал мою дочь. В этом я не сомневался. Я нарисовал ее на берегу.
Мою мертвую дочь. Мою утопленную дочь. Нарисовал на песке, чтобы ее забрали волны.
«Ты захочешь, но нельзя», – сказала Элизабет.
Ох, Элизабет.
Иногда у нас нет выбора.

III

Мы глотали крепкий кофе в залитой солнцем кухне «Розовой громады», пока пот не выступил на щеках. Я принял три таблетки аспирина, запил все тем же кофе, отправил Джека за двумя «мастерскими» альбомами. И попросил заточить все цветные карандаши, которые он сможет найти наверху.
Уайрман наполнил большой пластиковый пакет продуктами из холодильника: упаковками с нарезанной кружочками морковкой, ломтиками огурца, одной «курицей-астронавтом» Джека, по-прежнему в герметичном «скафандре». Добавил шесть банок пепси и три большие бутылки с водой «Эвиан».
– Удивительно, что ты можешь думать о еде. – В голосе Уайрмана слышался легкий упрек.
– Еда меня нисколько не интересует, – ответил я, – но, возможно, мне придется рисовать. Даже больше, я уверен, что мне придется рисовать. А процесс этот жжет калории с невероятной скоростью.
Вернулся Джек с альбомами и карандашами. Я просмотрел его добычу, отправил назад за ластиками. Подозревал, что мне может понадобиться что-то еще (а разве бывает иначе?), но на тот момент не мог сказать, что именно. Глянул на часы. Без десяти двенадцать.
– Ты сфотографировал разводной мост? – спросил я вновь спустившегося на кухню Джека. – Пожалуйста, скажи «да».
– Да, но я подумал… эта история с краснухой…
– Покажи фотографии.
Джек сунул руку в задний карман и достал несколько полароидных снимков. Перетасовал их и протянул мне четыре, которые я выложил на кухонный стол, как карты в пасьянсе. Схватил один из альбомов и начал быстро перерисовывать фотографию, на которой шестерни и цепи под поднятой половиной моста (маленького, узкого, в одну полосу движения) запечатлелись наиболее четко. Моя правая рука продолжала зудеть, где-то внутри и несильно.
– Краснуха – гениальная находка. – Я рисовал и говорил. – Благодаря ей практически все будут держаться от острова подальше. Но для нас «почти» – недостаточно. Мэри пошла бы к моей дочери, даже если бы ей сказали, что у Илзе – ветряная ос… Твою мать! – Перед глазами все расплылось, и линия ушла в сторону.
– Успокойся, Эдгар, – сказал Уайрман.
Я посмотрел на часы. 11:58. Разводной мост поднимется в полдень. Всегда поднимался. Я моргнул, стряхивая слезы, и продолжил рисовать. Подъемный механизм соскальзывал в этот мир с кончика черного карандаша, и даже теперь, после смерти Илзе, процесс меня зачаровывал: что-то реальное появлялось из ничего, будто выплывало из густого тумана. Почему бы и нет? Оно же все к лучшему. Отвлекает от скорбных мыслей.
– Если она призовет кого-то еще, чтобы напасть на нас, а мост будет выведен из строя, она пошлет их на Дон-Педро-Айленд, где есть пешеходный мост, – заметил Уайрман.
Я ответил, не отвлекаясь от рисунка:
– Может, и нет. Многие не знают о «Солнечной дорожке», и я уверен, что Персе тоже не знает.
– Почему?
– Потому что этот пешеходный мост построили в пятидесятых годах, ты мне сам рассказывал, а она тогда спала.
Он помолчал немного, потом спросил:
– Ты думаешь, над ней можно взять верх, так?
– Да, думаю. Если и не убить, то хотя бы отправить спать.
– Ты знаешь как?
«Найти течь в столе и заделать ее», – чуть не сказал я… но фраза получалась бессмысленной.
– Пока не знаю. В том доме, на южной оконечности острова, должны быть другие рисунки Либбит. Они подскажут нам, где искать Персе, и подскажут мне, что делать.
– Откуда ты знаешь, что есть другие рисунки?
«Потому что они должны там быть», – едва не сорвалось с моих губ, но тут раздался полуденный гудок. В четверти мили от «Розовой громады» начали расходиться половинки моста – единственной ниточки, связывающей северную оконечность Дьюма-Ки с Кейси-Ки. Я сосчитал до двадцати, вставляя «Миссисипи» перед каждым следующим числом, как делал ребенком. Потом стер самую большую шестерню. И когда стирал, возникло ощущение (и в ампутированной руке, и в голове – чуть повыше глаз), будто я занят каким-то ювелирным трудом.
– Готово, – кивнул я.
– Теперь мы можем ехать? – спросил Уайрман.
– Еще нет, – ответил я.
Он посмотрел на часы, на меня.
– Вроде бы ты куда-то спешил, амиго. И учитывая, что нам довелось увидеть здесь прошлой ночью, я бы тоже предпочел поторопиться. Так что нас задерживает?
– Я должен нарисовать вас, – ответил я.

IV

– Меня только радует, что вы хотите сделать мой портрет, Эдгар, – сказал Джек, – и я уверен, моя мама будет в восторге, но, думаю, Уайрман прав. Мы должны ехать.
– Тебе доводилось бывать на южной оконечности Дьюмы, Джек?
– Э… нет.
В этом я, собственно, и не сомневался. Но, вырывая из альбома рисунок подъемного механизма моста, смотрел я на Уайрмана. И невзирая на свинцовую тяжесть, что лежала на сердце и придавливала все чувства, я понял, что именно это мне как раз очень хочется знать.
– Как насчет тебя? Ты бывал в первом «Гнезде цапли»? Не разведывал, что там и как?
– Если на то пошло, нет. – Уайрман подошел к окну, выглянул. – Разводной мост по-прежнему поднят… я вижу западную половину на фоне неба. Пока все хорошо.
– А почему нет? – Я не собирался закрывать тему.
– Мисс Истлейк мне не советовала. – Он по-прежнему смотрел в окно. – Она сказала, что там неблагоприятная окружающая среда. Грунтовые воды, растительность, даже воздух. Сказала, что во время Второй мировой войны военные летчики проводили на южной оконечности Дьюмы какие-то эксперименты, все там отравили, и, возможно, в этом причина появления этих джунглей. Она сказала, что ядовитый дуб здесь, возможно, опаснее, чем во всей Америке. Хуже сифилиса до изобретения пенициллина, так она сказала. Если он прикасается к коже, образуются язвы, от которых долго нельзя избавиться. Вроде бы они исчезают. Потом снова появляются. И этот ядовитый дуб там везде. Так она сказала.
Рассказ этот вызывал определенный интерес, но Уайрман так и не ответил на мой вопрос. Поэтому я его повторил.
– Она еще говорила, что там полно змей, – сказал Уайрман, наконец-то поворачиваясь к нам. – Я до смерти боюсь змей. Боюсь с тех пор, как в детстве пошел с родителями в поход, а утром, проснувшись, обнаружил, что делю спальный мешок с молочной змеей. Она даже забралась мне под майку. Обрызгала меня мускусом. Я думал, что меня отравили. Ты доволен?
– Да. Ты рассказал ей эту историю до или после того, как она предупредила тебя о полчищах змей в южной части острова?
– Не помню, – ответил он после паузы. Потом вздохнул. – Вероятно, до. Я вижу, к чему ты клонишь… она хотела, чтобы я держался подальше.
«Я этого не говорил и тебя за язык не тянул», – подумал я. Сказал другое:
– В основном я тревожусь из-за Джека. Но лучше подстраховаться.
– Из-за меня? – удивился Джек. – Змей я не боюсь. И я знаю, как выглядят ядовитый дуб и ядовитый плющ. Я был бойскаутом.
– В этом доверься мне.
Я начал его рисовать. Работал быстро, подавляя желание вдаваться в детали… как хотела какая-то часть меня. И пока работал, со стороны Кейси-Ки послышался первый раздраженный автомобильный гудок.
– Такое ощущение, что разводной мост снова сломался, – заметил Джек.
– Похоже на то, – согласился я, не отрываясь от рисунка.

V

Уайрмана я рисовал еще быстрее, но вновь обнаружил, что приходится подавлять желание с головой уйти в работу… потому что, когда я работал, боль и горе отступали. Рисование служило лекарством. Но световой день продлевать никто не собирался, и я жаждал встречи с Эмери не больше, чем Уайрман. Мне хотелось, чтобы к тому времени, когда закатные цвета начнут подниматься из Залива, мы трое уже закончили бы все дела и покинули остров… находились бы как можно дальше от острова.
– Ладно, – сказал я, когда рисунки были готовы. Джека я нарисовал синим карандашом, Уайрмана – ярко-оранжевым. До идеала в обоих случаях было далеко, но, думаю, главное я на бумагу перенес. – Остается только одно.
– Эдгар! – простонал Уайрман.
– Рисовать больше ничего не нужно. – Я захлопнул альбом с двумя рисунками. – Просто улыбнись художнику, Уайрман. Но прежде чем улыбаться, подумай о чем-то действительно очень радостном для тебя.
– Ты серьезно?
– Более чем.
Он нахмурился, потом морщины на лбу разгладились. Он улыбнулся. И, как всегда, улыбка осветила его лицо, превратила в другого человека.
Я повернулся к Джеку:
– Теперь ты.
И поскольку я чувствовал, что именно его улыбку мне следует хорошенько запомнить, то и всматривался более внимательно, когда он выполнил мою просьбу.

VI

Внедорожника у нас не было, но нам представлялось, что «мерседес» Элизабет – достойная замена: прочностью и надежностью он не уступал танку. До «Эль Паласио» мы доехали на автомобиле Джека и припарковались во дворе. Мы с Джеком перенесли припасы в «SEL 500». Уайрману поручили красную корзинку для пикника.
– Раз уж мы здесь, надо взять кое-что еще, если есть такая возможность, – сказал я. – Средство от насекомых и хороший, мощный фонарь. Такой найдется?
Уайрман кивнул.
– На восемь батареек. Лежит в сарае для садовых инструментов. Светит далеко и ярко.
– Отлично. И, Уайрман?
Он опять одарил меня взглядом «ну что еще» (когда раздражение проявляется главным образом во вскинутых бровях), но ничего не сказал.
– Гарпунный пистолет?
Вот тут он даже просиял.
– Si, senor. Para fijaciono[176].
Он ушел за пистолетом, а я привалился к «мерседесу», глядя на теннисный корт. Калитку в дальнем конце оставили открытой. Возле сетки на одной ноге стояла наполовину прирученная Элизабет цапля, смотрела на меня обвиняющими синими глазами.
– Эдгар? – Джек коснулся моего локтя. – Все хорошо?
Мне как раз было нехорошо, и я знал, что будет нехорошо еще очень долго. Но…
«Я могу это сделать, – подумал я. – Я могу это сделать. Она не победит».
– Отлично.
– Мне не нравится, что вы так побледнели. Выглядите, как в тот день, когда приехали сюда, – на последних словах голос Джека задрожал.
– Я в порядке, – ответил я и на мгновение сзади обхватил шею Джека ладонью. Потом понял, что это первый и единственный раз, если не считать рукопожатий, когда я прикасался к нему.
Вернулся Уайрман, обеими руками держа за ручки корзинку для пикника. С тремя бейсболками с длинными козырьками на голове. Гарпунный пистолет Джона Истлейка он зажал под мышкой.
– Фонарь в корзинке, – доложил Уайрман. – Вместе со спреем от насекомых и тремя парами садовых рукавиц, которые я нашел в сарае.
– Великолепно! – похвалил его я.
– Si. Но уже четверть первого, Эдгар. Если мы собираемся ехать туда, давай поедем.
Я вновь глянул на цаплю на теннисном корте. Она по-прежнему стояла возле сетки, застывшая, как стрелка сломанных часов, и смотрела на меня без всякой жалости. Удивляться не следовало: мир, в котором мы живем, по большей части не знает жалости.
– Да, – откликнулся я. – Поехали.

VII

После несчастного случая память ко мне вернулась. Не столь идеальная, как прежде, и нынче я иногда путаюсь с именами и последовательностью событий, но каждый момент нашей экспедиции к дому на южной оконечности Дьюма-Ки запечатлен в моей памяти ясно и четко, как первый фильм, который потряс меня, или первое полотно, от которого перехватило дыхание («Гроза» Томаса Харта Бентона[177]). И однако, поначалу я ощущал полную отстраненность от всего этого, вел себя, как слегка пресытившийся ценитель живописи, разглядывающий экспозицию второсортного музея. И лишь после того, как Джек нашел куклу под ступенькой лестницы, ведущей в никуда, до меня дошло, что я – часть этой картины, а не просто зритель. И что никому из нас не жить, если мы не сможем остановить Персе. Я знал, что она сильна. Если она могла дотянуться до Омахи и Миннеаполиса, чтобы получить желаемое, а потом до Провиденса, чтобы удержать свое, разумеется, силы ей хватало. И все-таки я ее недооценивал. До того момента, как мы попали в дом на южной оконечности Дьюма-Ки, я не осознавал, насколько сильна Персе.

VIII

Я хотел, чтобы Джек сел за руль, а Уайрман – на заднее сиденье. Когда Уайрман спросил почему, я ответил, что на то есть причины и скоро они проявят себя.
– А если не проявят, – добавил я, – то меня это порадует больше всех.
Джек задним ходом выкатил «мерседес» на дорогу и повернул на юг. Скорее из любопытства, чем руководствуясь чем-то еще, я включил радиоприемник и услышал Билли Рэя Сайруса[178], ревущего о своем разбитом сердце. Джек застонал и протянул руку, возможно, чтобы найти «Кость». Но до того как он успел сменить настройку, голос Билли Рэя поглотил оглушающий треск атмосферных помех.
– Господи, выключи немедленно! – взвыл Уайрман.
Я уменьшил звук, однако треск не стих, пожалуй, даже усилился. Я почувствовал, как завибрировали пломбы в моих зубах, и выключил приемник – прежде, чем начали кровоточить барабанные перепонки.
– Что это было? – спросил Джек. Автомобиль он остановил. Глаза округлились.
– Считай, что причина – в загрязнении окружающей среды, – ответил я. – Почему бы и нет? Последствия экспериментов, которые проводили здесь военные летчики шестьдесят лет тому назад.
– Очень забавно, – донеслось с заднего сиденья.
Джек смотрел на радиоприемник.
– Я хочу попробовать еще раз.
– Имеешь право. – Я пожал плечами и закрыл рукой левое ухо.
Джек включил радиоприемник. Статические помехи с ревом вырвались из всех четырех динамиков «мерседеса», на этот раз громкостью не уступая реактивному двигателю истребителя. Даже с заткнутым ухом треск грозил разорвать голову. Мне показалось, что на заднем сиденье вскрикнул Уайрман, но ручаться за это я не мог.
Джек выключил радиоприемник, и дьявольский шум смолк.
– Думаю, придется обойтись без музыки.
– Уайрман? Все нормально? – Собственный голос доносился до меня издалека, прорываясь сквозь ровный низкий звон.
– Жить буду, – ответил он.

IX

Джек, возможно, продержался чуть дольше Илзе; а может, и нет. Когда растительность окружила нас плотными стенами, с определением расстояний возникли серьезные трудности. Дорога превратилась в узкую полосу, корни то и дело вспучивали покрытие. Ветви над дорогой переплетались, блокируя большую часть неба. Мы словно двигались в живом тоннеле. Ехали с поднятыми стеклами, но салон все равно наполнял зеленый и ядреный запах джунглей.
Джек испытал подвеску «мерседеса» на прочность на особенно большой рытвине, перебрался через нее, потом нажал на педаль тормоза, поставил ручку переключения скоростей в нейтральное положение.
– Извините… – Губы у него дергались, глаза округлились. – Меня сейчас…
Я прекрасно знал, что с ним сейчас произойдет.
Джек открыл дверцу, высунулся из машины, его вырвало. Я думал, что воздух в салоне пропитался запахом джунглей (такое случалось, стоило отъехать на милю от «Эль-Паласио»), но с открытой дверцей запах этот усилился десятикратно – зеленый и яростно живой. Однако я не услышал ни единой птахи, поющей в густой листве. Тишину нарушал только вылетающий из Джека ленч.
За ленчем последовал завтрак. Наконец Джек откинулся на спинку сиденья. И этот парень когда-то сказал, что я напоминаю ему «перелетную птицу», человека, приехавшего с севера, чтобы провести зиму во Флориде? Смех да и только. Потому что в тот солнечный флоридский день в середине апреля Джек Кантори был бледен, как март в Миннесоте. И выглядел не на двадцать один год, а на сорок пять. Илзе во всем винила салат с тунцом, но тунец не имел к этому ни малейшего отношения. Причина действительно появилась из моря, только звали ее иначе.
– Извините, – проговорил Джек. – Не знаю, что со мной. Запах, наверное… этот запах гниения… – Грудь Джека поднялась, в горле булькнуло, он опять высунулся из салона. На этот раз правая рука разминулась с рулевым колесом, и, если бы я не схватил его за воротник и не дернул на себя, он бы плюхнулся физиономией в собственную блевотину.
Джек опять откинулся на спинку, с закрытыми глазами, мокрым от пота лицом, учащенно дыша.
– Нам лучше отвезти его в «Эль Паласио», – подал голос Уайрман. – Я не хочу терять время… черт, но я не хочу потерять и его… и все это очень уж нехорошо.
– А вот с точки зрения Персе как раз хорошо, – возразил я. Теперь моя больная нога зудела, как и ампутированная рука. Ее словно пронзали электрическими разрядами. – Это ее ядовитый защитный рубеж. А как ты, Уайрман? Желудок не беспокоит?
– Нормально, но мой слепой глаз… тот, что был слепым… чертовски чешется, и гудит голова. Вероятно, от этого гребаного радио.
– Это не радио. А не рвет нас, в отличие от Джека, только потому, что мы… ну… скажем так, вакцинированы. Ирония судьбы, верно?
Сидящий за рулем Джек застонал.
– Чем ты можешь ему помочь, мучачо? Можешь что-нибудь сделать?
– Думаю, да. Надеюсь на это.
Альбомы лежали у меня на коленях, карандаши и ластики – в поясной сумке. Я открыл карандашный портрет Джека, нашел в сумке ластик. Стер Джеку рот и нижние дуги глаз, до самых уголков. Зуд в правой руке усилился, и я уже не сомневался, что задуманное мною сработает. Я вызвал из памяти улыбку Джека на кухне (когда я попросил его улыбнуться, думая о чем-то особенно радостном), и быстро зарисовал ее синим карандашом. На это ушло не более тридцати секунд (когда дело касается улыбок, ключевой элемент – глаза, так было и есть), но эти несколько линий кардинально изменили лицо Джека.
И я получил не только то, что ожидал. Когда рисовал, увидел Джека, целующего девушку в бикини. Больше, чем увидел. Ощутил гладкость ее кожи, даже несколько песчинок, прилипших к пояснице. Почувствовал запах ее шампуня и легкий привкус соли на губах. Узнал, что имя девушки – Кейтлин, а Джек называл ее Кейт.
Я вернул карандаш в поясную сумку, закрыл ее на молнию.
– Джек? – позвал я ровным, спокойным голосом. Он не открыл глаз, пот по-прежнему блестел на щеках и лбу, но дыхание стало ровнее. – Как ты? Тебе получше?
– Да, – ответил он все еще с закрытыми глазами. – Что вы сделали?
– Раз уж мы тут одни, могу сказать, что это и есть та самая магия. Перебил одно заклинание другим.
Уайрман перегнулся через мое плечо, взял блокнот, всмотрелся в портрет, кивнул.
– Я начинаю верить, что ей следовало оставить тебя в покое, мучачо.
– Ей следовало оставить в покое мою дочь, – ответил я.

Х

Мы простояли еще пять минут, чтобы Джек привык к открывшемуся у него второму дыханию. Наконец он сказал, что можно ехать дальше. Бледность с лица сошла. Я задался вопросом: а столкнулись бы мы с той же проблемой, если бы попытались добраться до южной оконечности по воде?
– Уайрман, ты видел когда-нибудь рыбацкие лодки, стоящие на якоре у южной оконечности Дьюмы?
Он задумался.
– Между прочим, нет. Они обычно держатся ближе к Сан-Педро. Странно, не правда ли?
– Не просто странно – чертовски зловеще, – буркнул Джек. – Как эта дорога.
Дорога окончательно превратилась в тропу. Морской виноград и ветви баньянов противно скреблись о борта медленно продвигающегося вперед «мерседеса». Дорога, вспученная корнями, где-то разбитая до щебенки, где-то в рытвинах, продолжала заворачивать в глубь острова, но теперь еще и начала подниматься.
Мы ползли, оставляя позади милю за милей, листья и ветки лупили по окнам «мерседеса». Я ожидал, что дорога разрушится окончательно, но этого как раз и не произошло, потому что густая листва над головой в какой-то степени защищала твердое покрытие от природных стихий. Баньяны уступили место впечатляющим зарослям бразильского перца, и вот тут мы увидели первое животное: здоровенная рысь застыла на разбитой дороге, зашипела на нас, прижав уши к голове, потом скрылась в кустарнике. Чуть позже с десяток толстых черных гусениц упали на ветровое стекло, лопнули и измазали его своими внутренностями. Дворники и омывающая жидкость не смогли справиться с этой липучей слизью, лобовое стекло превратилось в глаз с катарактой.
Я велел Джеку остановить «мерседес», вылез из машины, нашел в багажнике чистые тряпки. Воспользовался одной, чтобы протереть дворники и стекло, предварительно надев садовую рукавицу (из принесенных Уайрманом), а волосы закрыв бейсболкой. Как выяснилось, гусеницы были самыми что ни на есть обычными: пачкающие, но не сверхъестественные.
– Неплохо, – сказал Джек в приоткрытую водительскую дверцу. – Я открою капот, чтобы мы смогли посмотреть… – Он замолчал, глядя мне за спину.
Я повернулся. Увидел взломанный асфальт, переплетенные лианы, а чуть дальше, в тридцати ярдах от меня, дорогу гуськом пересекали пять лягушек размером со щенка кокер-спаниеля. Первые три – ярко-зеленые, какие, наверное, и не встречаются в природе, четвертая – синяя, пятая – блекло-оранжевая (возможно, была красной, пока не выцвела). Все они улыбались, но в улыбках этих чувствовалась неестественность и усталость. Прыгали они медленно, словно лапки отказывались им служить. Как и рысь, добравшись до кустарника, лягушки исчезли в нем.
– И что это было? – спросил Джек.
– Призраки, – ответил я. – Остатки могучего воображения маленькой девочки. И, судя по их виду, долго они не протянут. – Я вернулся на пассажирское сиденье. – Поехали, Джек. Пока еще можно ехать.
«Мерседес» пополз дальше. Я спросил Уайрмана, который час.
– Начало третьего.
Мы смогли доехать до ворот первого «Гнезда цапли». Я бы никогда не стал на это спорить, но – смогли. Джунгли на последнем участке просто перекрыли дорогу – ветви баньянов и виргинской сосны, со свисающими серыми бородами испанского лишайника, – но Джек взломал эту растительную стену «мерседесом», и мы выехали под чистое небо. Вот здесь природа полностью расправилась с твердым покрытием, так что этот участок дороги превратился в проселок, но «мерседес» справился, пусть его и немилосердно трясло по пути к двум каменным столбам, что стояли выше по склону. Громадная неровная зеленая изгородь, высотой добрых восемнадцать футов и бог знает какой ширины, уходила в обе стороны от столбов и уже начала выбрасывать зеленые щупальца вниз, к джунглям. Сохранились и ворота, ржавые и приоткрытые, но я не думал, что «мерседес» сможет протиснуться в просвет.
Конец дороги у самых ворот охраняли высоченные казуарины. Я огляделся в поисках птиц, летящих лапками вверх, но ни одной не увидел. Не заметил, правда, и таких, кто летел бы, как положено, а вот жужжание насекомых я слышал.
Джек остановился у ворот, сконфуженно посмотрел на меня.
– Наша старушка туда не пролезет.
Мы вышли из автомобиля. Уайрман остановился, чтобы получше разглядеть древние таблички, закрепленные на каменных столбах. На левой была гравировка: «ГНЕЗДО ЦАПЛИ». На правой – «ИСТЛЕЙК», а ниже кто-то нацарапал целую фразу, похоже, острием ножа. Изначально она наверняка была почти незаметна, но с годами царапины заполнил лишайник, так что фраза стала выпуклой: «Abyssus abyssum invocat».
– Представляешь себе, что это означает? – спросил я Уайрмана.
– Представляю. Эти слова часто слышат молодые адвокаты, только-только сдавшие экзамены. Вольный перевод: «Одна ошибка ведет к другой». Дословный: «Бездна бездну призывает»[179]. – Он мрачно посмотрел на меня. – Подозреваю, это итог, который подвел Джон Истлейк, навсегда покидая первое «Гнездо цапли».
Джек протянул руку, собираясь коснуться нацарапанной фразы, но в последний момент передумал.
Это сделал за него Уайрман.
– Вердикт, господа… и вынесен языком закона. Пошли. Закат в девятнадцать пятнадцать, плюс-минус несколько минут, а дневной свет мимолетен. Корзинку для пикника будем нести по очереди. Она чертовски тяжелая.

XI

Но прежде чем куда-то пойти, мы остановились у ворот, чтобы внимательно рассмотреть первый дом Элизабет на Дьюма-Ки. У меня вид этого дома в первую очередь вызвал страх.
Где-то в глубине сознания уже сложился четкий план действий: мы входим в дом, поднимаемся наверх, находим комнату Элизабет, где она спала в те далекие дни, когда все звали ее Либбит. А потом моя ампутированная рука, в узких кругах известная как магический экстрасенсорный компас Эдгара Фримантла, приведет меня к оставленному в доме сундуку (а может, к более неприметному фанерному ящику). Внутри будут рисунки, недостающие рисунки, которые подскажут, где находится Персе, и откроют тайну текущего стола. И все до заката солнца.
И все бы с этим планом было хорошо, да только возникла одна проблема: верхних этажей «Гнезда цапли» больше не существовало. Дом стоял на открытом всем ветрам холме, вот их и снес какой-то давнишний ураган. Первый этаж остался, но стены полностью исчезли под серо-зелеными лианами, которые обвивали даже колонны перед парадным входом. Испанский мох свешивался с карнизов, превратив веранду в пещеру. Вокруг дома кольцом лежали куски оранжевой черепицы – все, что осталось от крыши. Они торчали, словно гигантские зубы, среди моря сорняков, в которое превратилась лужайка. Последние двадцать пять ярдов усыпанной дробленым ракушечником подъездной дорожки захватил фикус-душитель. То же произошло с теннисным кортом и детским домиком. Лианы вскарабкались по стенам похожей на амбар постройки за кортом и цеплялись за уцелевшие кровельные плитки детского домика.
– Что это? – Джек указывал в проем между особняком и теннисным кортом. Там под лучами послеполуденного солнца блестел прямоугольник зловещей черной жижи. Оттуда по большей части и доносилось гудение насекомых.
– Сейчас? – спросил Уайрман. – Думаю, дегтярный колодец. А вот в Ревущих двадцатых[180], полагаю, семья Истлейков называла это место бассейном.
– Представляю себе купание в нем. – Джека передернуло. Бассейн окружали ивы. Далее виднелись заросли бразильского перца и…
– Уайрман, это банановые деревья? – спросил я.
– Да, – кивнул он. – И, наверное, там полно змей. Бр-р-р. Посмотри на запад, Эдгар.
С той стороны «Гнезда цапли», что выходила на Залив, сорняки, лианы и другие ползучие растения, захватившие лужайку Джона Истлейка, уступали место униоле. Сильный ветер и открывающийся прекрасный вид навели меня на мысль, что во Флориде не так уж много мест, возвышающихся над уровнем моря. А здесь мы стояли достаточно высоко, чтобы весь Мексиканский залив лежал у наших ног. Дон-Педро-Айленд расположился слева от нас, справа Кейси-Ки окутывала серо-голубая дымка.
– Раздвижной мост по-прежнему поднят. – В голосе Джека слышалось веселое изумление. – На этот раз у них серьезные проблемы.
– Уайрман, посмотри вниз. – Я вытянул руку. – Вдоль старой тропы. Видишь?
Он проследил за моим указательным пальцем.
– Скальный выступ. Конечно, вижу. Не коралловый, я так не думаю, хотя надо бы подойти поближе… а что такое?
– Перестань корчить из себя геолога и просто посмотри. Что ты видишь?
Он посмотрел. Они оба посмотрели. Джек разглядел первым:
– Профиль? – Потом повторил, уже увереннее: – Профиль.
Я кивнул.
– Отсюда видны только лоб, глазница и переносица, но наверняка спустившись на берег, мы увидим и рот. Или что-то, его напоминающее. Это Ведьмина скала. И справа от нее Тенистый берег – могу поспорить на что угодно. С него Джон Истлейк отправлялся на охоту за сокровищами.
– И там утонули близняшки, – добавил Уайрман. – Значит, это тропа, по которой они ходили туда. Только…
Он замолчал. Ветер трепал наши волосы. Мы смотрели на тропу, все еще видимую, несмотря на прошедшие годы. Маленькие ножки девочек, идущих поплавать, такую бы не протоптали. Прогулочная тропка между «Гнездом цапли» и Тенистым берегом исчезла бы за пять лет, может, и за два года.
– Это не тропа. – Джек будто читал мои мысли. – Тут была дорога. Не мощеная, но дорога. Зачем кому-то могла понадобиться дорога между этим домом и берегом, если идти туда десять минут?
Уайрман покачал головой.
– Не знаю.
– Эдгар?
– Понятия не имею.
– Может, он нашел на дне нечто большее, чем несколько побрякушек, – предположил Джек.
– Может, но… – Я уловил движение краем глаза (что-то черное) и повернулся к дому. Ничего не увидел.
– Что такое? – спросил Уайрман.
– Наверное, нервы, – ответил я.
Ветер, который до этого дул с Залива, чуть переменился, став южным. Принес собой запах гнили.
Джек отпрянул, поморщился.
– Это еще что?
– Готов предположить, аромат бассейна, – ответил Уайрман. – Джек, мне нравится вдыхать запах этой жижи по утрам.
– Да, но сейчас вторая половина дня.
Уайрман смерил его пренебрежительным взглядом и повернулся ко мне:
– Что скажешь, мучачо? Идем дальше?
Я провел быструю инвентаризацию. Красная корзинка у Уайрмана; пакет с продуктами у Джека; рисовальные принадлежности у меня. Я не знал, что нам делать, если остальные рисунки Элизабет разметал ураган, сорвавший крышу с высившихся перед нами руин (если рисунки вообще были), но мы прошли долгий путь, так что не могли и дальше стоять столбом. Илзе настаивала на действии, взывала из моих костей и сердца.
– Да. Идем.

XII

Мы подошли к тому месту, где разросшийся фикус-душитель начал подминать под себя подъездную дорожку, когда я увидел что-то черное, мелькнувшее в сорняках справа от дома. На этот раз движение заметил и Джек.
– Там кто-то есть.
– Я никого не видел. – Уайрман поставил корзинку на землю, смахнул пот со лба. – Давай поменяемся, Джек. Ты бери корзинку, а я – еду. Ты молодой и сильный. Уайрман – старый и выдохшийся. Он скоро умр… срань господня, это еще что?
Он отпрянул от корзинки и упал бы, если б я не успел рукой обхватить его талию. Джек вскрикнул от удивления и ужаса.
Мужчина выскочил из кустов впереди и слева от нас. Он никак не мог там оказаться (мы с Джеком только что заметили его в пятидесяти ярдах), но тем не менее оказался. Черный мужчина, однако не человек. Мы сразу поняли, что перед нами – не человек. Во-первых, его ноги, согнутые и в синих бриджах, не шелохнулись, когда он проскочил перед нами. Не шелохнулась и подстилка фикуса-душителя, по которой он «пробежал». Однако губы его улыбались, вращающиеся глаза светились злобным весельем. Он был в кепке с козырьком и пуговицей на макушке, и почему-то это было самым ужасным.
Я подумал, что кепка сведет меня с ума, если я буду достаточно долго смотреть на нее.
Нежить исчезла в траве справа. Это был черный мужчина в синих бриджах, ростом пять с половиной футов. Трава же высотой не превышала пяти футов, и очень простые арифметические действия однозначно говорили о том, что исчезнуть в траве этот черный мужчина не мог – однако исчез.
А мгновением позже он возник на крыльце, как давний слуга семьи, и тут же, без паузы, оказался у лестницы, снова метнулся в сорняки, все это время широко нам улыбаясь.
Улыбаясь из-под козырька кепки.
Его кепка была КРАСНАЯ.
Джек повернулся, собравшись бежать. На его лице отражалась всепоглощающая паника. Я отпустил Уайрмана, чтобы перехватить Джека, а если бы побежал и Уайрман, думаю, наша экспедиция на том бы и закончилась. В конце концов, у меня была только одна рука, и я не мог остановить их обоих. И не смог бы остановить и одного, если бы они действительно собрались дать деру.
Сам я, пусть и в ужасе, бежать не собирался. И Уайрман, благослови его Бог, не сдвинулся с места, с отвисшей челюстью наблюдая, как черный мужчина вновь появился уже из банановой рощи между бассейном и похожей на амбар постройкой.
Я поймал Джека за ремень и дернул на себя. Не мог отвесить ему оплеуху (не было необходимой для этого руки), поэтому пришлось ограничиться криком:
– Он не настоящий! Это ее кошмар!
– Ее… кошмар? – Что-то похожее на понимание мелькнуло в глазах Джека. А может, блеснуло сознание. Я бы поставил на второе.
– Ее кошмар, ее Бука, которого она боялась, когда гасили свет. Это всего лишь еще один призрак, Джек.
– Откуда вы знаете?
– Во-первых, он мерцает. Как старый фильм, – ответил Уайрман. – Посмотри сам.
Черный мужчина исчез, вновь появился – на этот раз перед ржавой лестницей вышки у бассейна. Улыбался нам из-под красной кепки. Я заметил, что рубашка у него такая же синяя, как и бриджи. Он перескакивал с места на место, всегда с одинаково согнутыми ногами, как фигурка в тире. Опять исчез, материализовался на крыльце. Через мгновение возник на подъездной дорожке, чуть ли не перед нами. От того, что я смотрел на него, заболела голова, и он по-прежнему меня пугал… но только потому, что боялась она. Либбит.
Теперь он показался на заросшей тропе к Тенистому берегу, и на этот раз сквозь его рубашку и бриджи мы увидели сияющий Залив. Черный мужчина исчез, и в тот же момент Уайрман дико расхохотался.
– Что такое? – Джек повернулся к нему. Чуть ли не навалился на него. – Что?
– Это же гребаный парковый жокей! – Уайрман засмеялся еще громче. – Он из тех черных парковых жокеев, которые сейчас неполиткорректны. Только увеличен в три или в четыре раза! Бука Элизабет – стоящий на лужайке парковый жокей!
Уайрман попытался сказать что-то еще, но не смог. Согнулся пополам, смеялся так сильно, что ему пришлось упереться ладонями в колени. Я понимал шутку, но не мог ее разделить… и не только потому, что мою дочь убили в Род-Айленде. Уайрман смеялся сейчас, потому что чуть раньше перепугался, как мы с Джеком и как, должно быть, боялась Либбит. А почему она боялась? Потому что кто-то – вполне вероятно, случайно – подбросил ложную идею в ее головку с таким богатым воображением. Я бы поставил на няню Мельду… и, наверное, на сказку перед сном, предназначенную для того, чтобы успокоить ребенка, который еще не оправился от черепно-мозговой травмы. Может, даже страдал бессонницей. Ох, не туда, не туда попала это сказочка и отрастила ЖУБЫ.
Мистер Синие бриджи отличался от лягушек, которых мы видели на дороге. Тех полностью придумала Элизабет, и в них не было ни грана злобы. А вот парковый жокей… скорее всего первоначально он появился из разбитой головы Элизабет, но я подозревал, что потом Персе приспособила его для своих целей. Если кто-нибудь слишком уж приближался к первому дому Элизабет, жокея хватало, чтобы отпугнуть незваного гостя. Может, и отправить в ближайшую психушку.
А значит, здесь все-таки есть что искать.
Джек нервно смотрел туда, где утоптанная тропа (достаточно широкая, чтобы по ней проехала телега, а то и грузовик) уходила вниз и терялась из виду.
– Он вернется?
– Это не имеет значения, мучачо, – ответил Уайрман. – Он – не настоящий. А вот корзинку для пикника нужно нести. Так что бери. И в путь.
– Когда я смотрел на него, возникало такое ощущение, будто я схожу с ума. Вы понимаете, в чем тут дело, Эдгар?
– Конечно. Тогда у Либбит было невероятно сильное воображение.
– И что с ним случилось?
– Элизабет забыла, как им пользоваться.
– Господи, – выдохнул Джек. – Это ужасно.
– Да. Причем я думаю, что такая забывчивость крайне проста в исполнении. И вот это еще ужаснее.
Джек наклонился, поднял корзинку, посмотрел на Уайрмана.
– Что в ней? Золотые слитки?
Уайрман взялся за пакет с едой и широко улыбнулся.
– Я положил туда кое-что еще.
Мы двинулись дальше по заросшей подъездной дорожке, поглядывая по сторонам в ожидании нового появления паркового жокея. Он не появился. Когда мы поднялись на крыльцо, Джек со вздохом облегчения поставил корзинку на землю. У нас за спинами захлопали крылья.
Мы дружно обернулись и увидели цаплю, спускающуюся к подъездной дорожке. Возможно, ту же самую, что холодно смотрела на меня с теннисного корта «Эль Паласио». Взгляд определенно не изменился: синий, пристальный, начисто лишенный жалости.
– Она настоящая? – спросил Уайрман. – Как думаешь, Эдгар?
– Настоящая, – ответил я.
– Откуда ты знаешь?
Я мог бы указать, что цапля отбрасывает тень, но не сомневался в том, что тень отбрасывал и парковый жокей, просто мы не обратили на это внимание.
– Знаю. Ладно, идем в дом. Стучать не обязательно. Мы не в гости пришли.

XIII

– Похоже, у нас проблема, – заметил Джек.
«Портьеры» из испанского мха погрузили веранду в глубокий сумрак, но, едва наши глаза привыкли к нему, мы смогли разглядеть толстую ржавую цепь, которая полукружиями висела перед двойной дверью. С цепи свисали не один, а два замка. И протянули ее через кольца на штырях, вбитых в дверные косяки.
Уайрман подошел ближе, пригляделся.
– Думаю, мы Джеком без труда вытащим штыри. Они знавали лучшие дни.
– Лучшие годы, – поправил его Джек.
– Возможно, – кивнул я, – но двери наверняка заперты, а если вы будете греметь цепями, то разбудите соседей.
– Соседей? – переспросил Уайрман.
Я указал наверх. Джек и Уайрман подняли головы, увидели то же, что и я: целую колонию коричневых летучих мышей, спящих, как казалось, в свисающем облаке паутины. Я посмотрел вниз: толстый слой гуано устилал пол. И я очень порадовался тому, что голову прикрывала бейсболка.
Когда же оторвал взгляд от пола, Джек Кантори уже сбегал со ступенек вниз.
– Никогда. Называйте меня трусом, называйте маменькиным сынком, называйте как угодно, но я туда не пойду. Если бзик Уайрмана – змеи, то мой – летучие мыши. Однажды… – Он хотел сказать что-то еще, возможно, много чего, только не знал как. Вместо этого отступил еще на шаг. У меня было мгновение, чтобы поразмыслить над особенностями страха. С тем, что не удалось сверхъестественному жокею (почти удалось, но почти считается только в игре в «подковки»), справилась колония спящих летучих мышей. Если говорить о Джеке.
– Они могут переносить бешенство, мучачо… ты это знаешь? – спросил Уайрман.
Я кивнул.
– Думаю, нам нужно поискать черный ход.

XIV

Мы медленно шли вдоль боковой стены дома. Джек – первым, с красной корзинкой для пикника. Рубашка на его спине потемнела от пота, но тошнота больше не беспокоила. А могла бы. И не только его. Наплывающая с бассейна вонь едва не валила с ног. Доходившая до бедер трава шуршала, терлась о брючины, твердые, сухие стебли лиродревесника кололи лодыжки. Окна в доме были, но высоко. Джек мог бы до них достать, лишь встав на плечи Уайрмана.
– Который час? – Джек тяжело дышал.
– Для тебя самое время идти чуть быстрее, амиго, – ответил Уайрман. – Хочешь, чтобы я освободил тебя от корзинки?
– Конечно. – Впервые после нашей встречи в аэропорту я уловил раздражение в голосе Джека. – А потом у вас случится сердечный приступ, и мне с боссом придется демонстрировать, по силам ли нам сделать искусственное дыхание.
– Ты намекаешь, что я не в форме?
– В форме, конечно, но, думаю, фунтов пятьдесят у вас лишних.
– Прекратите. – Я попытался их остановить. – Вы оба.
– Поставь ее на землю, сынок, – не унимался Уайрман. – Поставь на землю эту cesto de puta madre[181], и я буду нести ее остаток пути.
– Нет. И хватит об этом.
Краем глаза я уловил, как шевельнулось что-то черное. Поначалу не стал поворачивать голову. Подумал, что опять появился парковый жокей, на этот раз на краю бассейна. А может, и на заполняющей его вонючей жиже. Слава Богу, что я все-таки решил посмотреть.
Уайрман тем временем, сверкая глазами, сверлил взглядом Джека. Тот уязвил его мужское достоинство.
– Я хочу освободить тебя от корзинки.
Часть набухшей поверхности бассейна ожила. Отделилась от черноты и вылезла на потрескавшийся, в сорняках, бетонный бортик, расплескивая вокруг себя кляксы жижи.
– Нет, Уайрман, ее понесу я.
Мерзость с глазами.
– Джек, говорю тебе в последний раз.
Тут я увидел хвост и понял, на что смотрю.
– А я говорю вам…
– Уайрман. – Я схватил его за плечо.
– Нет, Эдгар, я могу это сделать.
«Я могу это сделать». Слова эти лязгнули у меня в голове, и я заставил себя говорить медленно, громко, решительно.
– Уайрман, заткнись. Тут аллигатор. Только что вылез из бассейна.
Уайрман боялся змей, Джек боялся летучих мышей. Я понятия не имел, что боюсь аллигаторов, пока не увидел, как этот шмат доисторической черноты отделился от навозной жижи, которая теперь заполняла бассейн, и направился к нам – сначала по бетонной полосе (отбросив последний перевернутый садовый стул), потом сквозь сорняки и лианы, свисающие с кустов бразильского перца. На мгновение я увидел бугристую морду аллигатора, один черный закрытый глаз, словно зверюга подмигивала мне, а потом в зоне видимости осталась лишь черная спина, продвигающаяся по зелени подобно субмарине, три четверти которой находились под водой. Аллигатор направлялся к нам, и, обратив на него внимание Уайрмана, я больше не мог произнести ни слова. Мир расплылся и посерел. Я привалился спиной к старым, теплым на ощупь, потрескавшимся доскам «Гнезда цапли». Привалился к ним и ждал, пока меня сожрет двенадцатифутовый ужас, обитавший в старом бассейне Джона Истлейка.
Уайрман не терял ни секунды – вырвал корзинку из рук Джека, уронил на землю, упал на колени рядом с ней, одновременно откидывая крышку. Сунул в корзину руку и достал самый большой пистолет, который мне только доводилось видеть не на экране, а в реальной жизни. Стоя на коленях в высокой траве перед открытой корзинкой, Уайрман держал пистолет двумя руками. Я видел его лицо, и подумал тогда (думаю и теперь), что выглядел он совершенно спокойным… особенно для человека, у которого змеи вызывают панический ужас. Он ждал.
– Стреляйте! – заорал Джек.
Уайрман ждал. А я увидел в небе цаплю. Она летала над длинной, заросшей лианами постройкой, что стояла за теннисным кортом. Летала ногами вверх.
– Уайрман! – позвал я. – Предохранитель.
– Caray[182], – пробормотал он и что-то сдвинул большим пальцем. Красная точка в верхней части рукоятки пистолета исчезла. Он не отрывал глаз от высокой травы, которая уже зашевелилась. Потом стебли раздвинулись, и появившийся аллигатор молниеносно ринулся на Уайрмана. Я видел этих тварей на канале «Дискавери» и в специальных выпусках «Нэшнл джеографик», но и представить себе не мог, что они способны так быстро передвигаться на лапах-обрубках. Трава стерла практически всю грязь с морды аллигатора, и теперь я видел его широченную ухмылку.
– Пора! – заорал Джек.
Уайрман выстрелил. Раздался оглушительный грохот, и раскаты выстрела покатились, словно что-то каменное по железу. Результат оказался впечатляющим. Верхняя половина головы аллигатора взлетела облаком грязи, крови и плоти. Но зверюга не остановилась; наоборот, коротенькие ножки прибавили в скорости, пробегая последние тридцать футов. Я уже слышал, как трется трава о чешуйчатые бока аллигатора.
Ствол пистолета после выстрела подпрыгнул. Уайрман даже не пытался его удержать. Никогда я не видел моего друга таким спокойным, и до сих пор поражаюсь его самообладанию. Когда пистолет опустился под собственным весом, Уайрман снова взял аллигатора на мушку – расстояние между ними не превышало каких-то пятнадцати футов. Уайрман выстрелил, и вторая пуля подбросила переднюю часть твари к небу, выставив на обозрение зеленовато-белый живот. Зверюга словно танцевала на хвосте, как веселые крокодильчики в мультфильмах Диснея.
– Получай, мерзкий урод! – прокричал Джек. – Мать твою так! Вместе с бабкой!
После второго выстрела пистолет вновь подскочил вверх. И опять Уайрман ему не мешал. Аллигатор, демонстрируя брюхо, упал на бок, лапы-обрубки трепыхались, хвост метался, вырывал траву, разбрасывал комья земли. Кода ствол пистолета опустился, Уайрман в третий раз нажал на спусковой крючок, и в середине живота твари образовалась круглая, с неровными краями дыра, из которой на примятую зеленую траву тут же выплеснулось красное.
Я огляделся в поисках цапли. Она исчезла.
Уайрман поднялся, и я увидел, что его трясет. Он подошел к аллигатору (следя за тем, чтобы не попасть под все еще хлещущий по земле хвост), выпустил в тварь две пули. Хвост в последний раз ударил по земле, тело дернулось и застыло.
Уайрман повернулся к Джеку, поднял дрожащую руку, сжимающую пистолет.
– Израильский «Дезерт игл» калибра ноль триста пятьдесят семь, – пояснил он. – «Большой надежный пистолет задиристых евреев». Джеймс Макмертри[183], две тысячи шестой год. Корзина такая тяжелая из-за патронов. Я взял все запасные обоймы. Больше десятка.
Джек подошел к Уайрману, обнял, поцеловал в обе щеки.
– Если понадобится, я буду нести эту корзину до самого Кливленда и не скажу ни слова.
– По крайней мере тебе больше не придется нести пистолет, – ответил Уайрман. – Отныне эта славная малютка будет у меня за поясом. – С этими словами он засунул пистолет под ремень, предварительно поставив на предохранитель, что удалось ему лишь со второй попытки – так тряслись руки.
Я подошел к Уайрману и тоже поцеловал его в обе щеки.
– Господи, – выдохнул он. – Уайрман более не чувствует себя испанцем. Уайрман определенно начинает чувствовать себя французом.
– Как у тебя вообще оказался пистолет? – спросил я.
– Идея возникла у мисс Истлейк после последней стычки торговцев кокаином в Тампе и Сент-Пите. – Он повернулся к Джеку: – Ты помнишь, не так ли?
– Да. Четверо убитых.
– Вот мисс Истлейк и предложила приобрести пистолет для самозащиты. Я купил самый большой. Мы стреляли по мишеням. – Он улыбнулся. – У нее был зоркий глаз, грохот ей не мешал, а вот отдачу она терпеть не могла. – Он посмотрел на аллигатора. – Полагаю, пистолет я брал не зря. Что теперь, мучачо?
– Обходим дом сзади… кто-нибудь из вас видел цаплю?
Джек покачал головой. Уайрман тоже, на его лице отразилось недоумение.
– Я видел, – продолжил я. – И если увижу снова… или если кто-то из вас увидит… я хочу, чтобы ты подстрелил ее, Джером.
Уайрман вскинул брови, но промолчал. И мы вновь двинулись вдоль восточной стены брошенного особняка.

XV

Как выяснилось, войти в дом через черный ход труда не составило: эта часть дома перестала существовать, за исключением восточного угла. Вероятно, ее уничтожил тот самый ураган, что снес верхние этажи. Глядя на заросшие руины бывшей кухни и кладовой, я осознал, что от «Гнезда цапли» остался разве что покрытый мхом фасад.
– Мы можем залезть здесь, – в голосе Джека слышалось сомнение, – но я не уверен в прочности пола. Что думаете, Эдгар?
– Не знаю, – ответил я. Навалилась усталость. Может, из-за потери адреналина, растраченного на встречу с аллигатором, может, из-за чего-то еще. Я почти смирился с поражением. Минуло столько лет, над островом пронеслось столько ураганов… А рисунки маленькой девочки с самого начала были такими недолговечными.
– Который час, Уайрман? Если можно, без шуточек.
Он посмотрел на часы.
– Два тридцать. Что скажешь, мучачо? Заходим?
– Не знаю, – повторил я.
– А я знаю, – заявил он. – Я убил гребаного аллигатора, чтобы попасть сюда, и не уйду, не осмотрев старый дом. Пол кладовой выглядит прочным, и находится не так уж высоко. Давайте поищем какой-нибудь хлам, на который можно встать. Джек, ты залезешь первым, потом поможешь мне. А вдвоем мы поднимем Эдгара.
Так и сделали. Перепачкавшись, тяжело дыша, сначала забрались в кладовую, а потом уже прошли в сам дом, удивленно оглядываясь, ощущая себя путешественниками во времени, туристами в мире, который приказал долго жить восьмьюдесятью годами раньше.