Творчество

Глава 4. На «Спартаке»

Очень скоро дорожное пальто и фетровая шляпа снова оказались сняты, так как в море путешественников поджидал встречный ветер и «Спартак» начал испытывать сильную килевую качку. Все непривычные к морю пассажиры были рады укрыться в каютах и упасть в свои койки. Миссис Эш и Эми были среди первых жертв морской болезни, а Кейти, после того как помогла им устроиться в их каюте, почувствовала такое головокружение и дурноту, что, не в силах сидеть ни минутой дольше, поспешила в собственную каюту.
По мере того как приближалась ночь, ветер и волнение на море все усиливались. «Спартак» пользовался дурной славой ужасного «укачивателя» и, казалось, был твердо намерен оправдать свою репутацию в этом плавании. Вниз, вниз, вниз скользил огромный корпус судна, пока у Кейти не захватывало дух от страха, что он, может быть, никогда не выпрямится; затем медленно, очень медленно корпус начинал подниматься и двигался вверх, вверх, вверх, пока наклон в противоположную сторону не становился столь же пугающим. В общем и целом, Кейти предпочитала, чтобы та сторона корабля, где находилась каюта, перемещалась вниз, так как тогда легче было удержаться в койке — иначе ей постоянно грозила опасность вывалиться на пол. Ночь казалась бесконечной, так как Кейти слишком боялась падения, чтобы заснуть по-настоящему, и спала лишь урывками. А когда забрезжил рассвет и она взглянула на море через маленькое круглое стекло иллюминатора, перед ее глазами предстали только серые бушующие волны, серое небо, летящие брызги и дождь.
«Боже мой, и зачем это люди пускаются в плавание по морю, если у них нет такой необходимости?» — вяло подумала она. Ей хотелось встать и пойти к миссис Эш — узнать, как пережили ночь в той каюте, но при попытке двинуться с места она ощутила такую дурноту, что была рада снова упасть на подушки.
В каюту заглянула стюардша и предложила чай с жареными хлебцами, сама мысль о которых была просто отвратительна для Кейти, и сообщила, что другой леди "ужасно плохо, уже, чем вам, мисс", а маленькая девочка «хизрядно разбушевалась в верхней койке» см. примечание 92. Внятное подтверждение последнего обстоятельства Кейти получила очень скоро. Немного придя в себя от тошноты и головокружения, она услышала, как в каюте напротив плачет и причитает Эми. Она, похоже, была не менее сердита, чем больна, так как ругала свою бедную мать самым отчаянным образом.
— Я ненавижу море, — доносились до Кейти ее слова. — Я не хочу оставаться на этом отвратительном корабле. Мама! Мама! Ты меня слышишь? Я не останусь на этом корабле. Какая ты злая, что привела меня в такое ужасное место! Это у-жас-но, это же-сто-ко! Я хочу назад, мама! Скажи капитану, чтобы он вернул меня на берег. Мама, почему ты ничего не говоришь? Мне так плохо и я так не-счастна! Разве тебе не хочется умереть? Мне хочется!
За этим последовал новый поток рыданий, но ни звука не было слышно из койки миссис Эш, которой, как предполагала Кейти, было так плохо, что, вероятно, она не могла говорить. Кейти было очень жаль бедную маленькую Эми, метавшуюся в своей верхней койке, точно в клетке, но она была бессильна помочь ей. Она могла лишь примириться с собственными неудобствами и старалась поверить в то, что как-нибудь когда-нибудь положение дел должно измениться к лучшему — либо все они доберутся до суши, либо все пойдут на дно, и в тот момент ее не особенно волновало, какой именно исход путешествия их ожидает.
День тянулся медленно, шторм все усиливался, и судно страшно качало. Кейти дважды выбросило на пол из ее койки Затем пришла стюардша и прикрепила к койке что-то вроде съемного борта, который не давал Кейти вывалиться, но чувствовала она себя при этом как младенец в закрытой с четырех сторон детской кроватке. Время от времени она все еще слышала, как плачет и ругает свою мать Эми, и догадывалась, что ее спутницам приходится тяжело. Все это было как дурной сон. «И они называют это „путешествовать для собственного удовольствия“», — думала бедная Кейти.
Во вторую ночь имело место одно забавное происшествие — по крайней мере, забавным оно стало казаться впоследствии, но в то время Кейти чувствовала себя слишком плохо, чтобы получить удовольствие от случившегося. Сквозь шум ветра, скрип корабельной оснастки и пронзительное жужжание гребных винтов она неожиданно услышала в коридоре возле открытой двери своей каюты странные мелкие, легкие шажки, словно там был отряд мышей или игрушечных солдатиков, подскакивающих и прыгающих в беспорядке. Шаги становились все ближе и ближе, и, открыв глаза, Кейти увидела целую процессию туфель и ботинок всевозможных фасонов и размеров. Очевидно, они были оставлены на полу в коридоре возле дверей разных кают и, передвигаясь в соответствии с креном судна, собрались у каюты Кейти. Можно было подумать, что они и в самом деле живые и действуют заодно, когда, толкаясь и семеня, они бок о бок, парами проходили в дверь и подбирались поближе к койке. Несколько мгновений они оставались на месте, исполняя что-то вроде танца, а затем туфля-предводительница повернулась на каблуке, словно подавая сигнал остальным, и все они не спеша запрыгали в коридор, где и исчезли. Как потом написала Кейти в письме Кловер: «Это было совсем как в какой-нибудь сказке Андерсена» см. примечание 93. Она слышала, как они удаляются, но чем все это кончилось и получили ли владельцы ботинок и туфель обратно каждый свою пару, она так и не узнала.
Ближе к утру шторм утих, море стало спокойнее, и Кейти уснула, а когда проснулась, солнце прорывалось сквозь облака и сама она чувствовала себя лучше.
Пришла стюардша, открыла иллюминатор, чтобы впустить в каюту свежий воздух, и помогла Кейти умыться и расчесать спутавшиеся волосы. Затем она принесла мисочку с жидкой овсянкой и треугольный жареный хлебец, и Кейти обнаружила, что аппетит вернулся к ней и она вполне может поесть.
— А вот письмо для вас, мэм. Пришло по почте сегодня утром, — сказала ей любезная полная и немолодая стюардша, извлекая из кармана конверт и взирая на свою пациентку с большим удовольствием.
— По почте? — изумленно воскликнула Кейти. — Да как это может быть? — Но, увидев на конверте почерк Розы, она все поняла и улыбнулась собственной наивности.
Стюардша тоже расплылась в приветливой улыбке, пока Кейти распечатывала письмо, а затем, повторив: «Да, мэм, по почте, мэм», удалилась, оставив Кейти наслаждаться этим маленьким сюрпризом.
Письмо было недлинным, но именно таким, какого можно было ожидать от его автора. Роза представила картину того, чем, по всей вероятности, будет занята Кейти в то время, когда получит это письмо, — картину, столь близкую к истине, что Кейти заподозрила наличие у Розы провидческого дара, в особенности потому, что та любезно сопроводила описание ситуации целой серией рисунков пером, на которых Кейти была изображена лежащей ничком в койке, с ужасом отказывающейся идти на обед, с тоской глядящей назад, туда, где предположительно остались Соединенные Штаты, и выуживающей через иллюминатор при помощи согнутой булавки подводный кабель в надежде передать послание родным, чтобы те немедленно прибыли и забрали ее домой. Заканчивалось письмо короткой «поэмой», над которой Кейти смеялась до тех пор, пока миссис Эш не окликнула ее слабым голосом из своей каюты, чтобы узнать, в чем, собственно, дело.
Ты бушуй, и бушуй, и бушуй,
О капризное, вздорное море!
О пощаде тебя не прошу —
Мы с тобою связались на горе.
Хорошо малышу рыбака
Возле моря резвиться на суше!
Как на тверди земной жизнь сладка!
Там морская болезнь нас не душит.
А ужасный корабль все плывет,
Нет от качки на миг передышки,
И тоскует мой бедный живот,
И совсем мои плохи делишки.
Ты бушуй, и бушуй, и бушуй!
Потешайся над пленными вволю;
Я молитвы земле возношу,
Проклинаю тебя, свою долю см. примечание 94.
Смех очень помогает восстановить силы после морской болезни, и письмо так взбодрило Кейти, что она ухитрилась влезть в свой халат и шлепанцы и пройти через коридор в каюту миссис Эш. Эми наконец-то уснула, будить ее не стоило, так что беседовали шепотом. Миссис Эш была еще далеко не в таком состоянии, чтобы пожелать хлеба и чаю; она чувствовала себя довольно скверно.
— Эми доставила мне столько неприятностей, — сказала она. — Вчера весь день, когда ее не тошнило, она злилась и ругала меня из своей верхней койки, а мне было так плохо, что я не могла ни слова сказать в ответ. Я еще никогда не видела, чтобы она так капризничала!.. Может, наверное, показаться, что я была очень невнимательна к вам, бедная моя девочка, — не прийти поухаживать за вами! Но я, право же, даже головы не могла поднять!
— Я тоже, и чувствовала себя столь же виноватой из-за того, что не могу позаботиться о вас, — сказала Кейти. — Ну, надеюсь, для всех нас худшее позади. Судно качает теперь далеко не так сильно, как прежде, и стюардша говорит, что мы почувствуем себя гораздо лучше, как только выберемся на палубу. Сейчас она придет, чтобы помочь мне подняться наверх. А когда проснется Эми, пожалуйста, разрешите одеть ее и тоже вывести наверх; я пригляжу там за ней, пока наша стюардесса, миссис Баррет, позаботится здесь о вас.
— Не думаю, что я смогу одеться, — вздохнула бедная миссис Эш. — Наверное, я так и пролежу здесь все время, пока мы не доберемся до Ливерпуля.
— О нет, мэм, конечно же нет, — вмешалась миссис Баррет, которая с чашкой овсянки в руке появилась в этот момент в дверях. — Я никогда не позволяю своим пассажиркам лежать в койках даже минутой дольше, чем это необходимо. Я всегда стараюсь как можно скорее вывести их на палубу, на свежий воздух. Это лучшее из всех лекарств, мэм, — свежий воздух, самое лучшее.
Стюардши всемогущи на борту корабля, а миссис Баррет была так уверена в себе и обладала таким даром убеждения, что противиться ей было совершенно невозможно. Она надела на Кейти платье, пальто и шляпу и усадила на стул на палубе, закутав ей ноги большим пледом, — все это при ничтожных усилиях со стороны самой Кейти, — а затем снова нырнула в коридор, куда выходили двери кают. Не прошло и часа, как она появилась в сопровождении высокого, крепкого стюарда, который нес на руках бледную, несчастную Эми так легко, словно котенка. Увидев Кейти, девочка вскрикнула от радости и со вздохом облегчения и удовлетворения уютно устроилась у нее на коленях под теплым пледом.
— Я боялась, что никогда больше вас не увижу, — сказала она, обнимая Кейти. — Ах, это было отвратительно! Никогда не думала, что поехать в Европу означает пережить такие ужасы!
— Это лишь начало путешествия; вот когда через несколько дней мы переплывем океан, тогда узнаем, что на самом деле означает поехать в Европу. Но почему ты так вела себя, Эми? Плакала и ругала свою бедную маму, когда ей было так плохо. Я весь день слышала через коридор твои крики.
— Слышали? Тогда почему же вы не пришли ко мне?
— Я очень хотела прийти, но мне тоже было плохо, так плохо, что я не могла двигаться. Но почему же ты все-таки капризничала? Ты так и не сказала мне.
— Я не хотела капризничать, но просто не могла не плакать. Вы тоже заплакали бы и закричали — и Джонни тоже, — если бы вас засунули в отвратительную, тесную и душную койку, откуда вам никак не выбраться, и нечего поесть, и никто не принесет воды, когда хочется пить. А мама не откликалась, когда я звала ее.
— Она не могла ответить тебе: ей было слишком плохо, — объяснила Кейти. — Конечно, моя милочка, и тебе пришлось нелегко. Надеюсь, нам больше не придется переживать такие дни. Море теперь гораздо спокойнее.
— Мейбл такая бледненькая, ее тоже тошнило, — заметила Эми, озабоченно глядя на куклу, которую держала в руках. — Но здесь ей не может быть уже.
— Ты думаешь, что платье Мейбл не станет уже? — спросила Кейти, умышленно делая вид, что не понимает.
— Так сказала та женщина — толстая, которая заставила меня подняться на палубу. Но я очень рада, что она это сделала. Здесь мне намного лучше; только я все время думаю о бедняжке Марии-Матильде, которая заперта в сундуке в том темном месте. Ей, наверное, тоже плохо, и нет никого, кто объяснил бы ей, что происходит.
— Говорят, что в трюме, ближе ко дну судна, качка ощущается гораздо меньше, — сказала Кейти. — Так что, возможно, Мария-Матильда совсем ее не заметила. Ах, какой аппетитный запах! Хорошо бы, и нам принесли поесть.
К этому времени на палубе уже было немало других пассажиров, и Роберт, официант, расхаживал между ними с подносом в руке, принимая заказы к завтраку. Эми и Кейти вдруг почувствовали, что ужасно проголодались; и когда чуть позже миссис Эш с помощью стюардши тоже поднялась по лесенке на палубу, то была изумлена, обнаружив, что они с наипрекраснейшим аппетитом едят холодную говядину и жареный картофель. «Вы были подмастерьями и прошли период ученичества, — сказал им добродушный старый капитан, — и впредь на вас распространяются привилегии морской гильдии». Так и оказалось: после первых двух тяжелых дней никто из пассажиров уже не страдал от морской болезни во время этого плавания.
Выяснилось, что у Эми такой же большой аппетит на занимательные истории, как и на холодную говядину, и, чтобы утолить этот голод, Кейти начала что-то вроде океанской повести в ежедневных выпусках под названием «История Виолетты и Эммы», которую она намеревалась продолжать до прибытия парохода в Ливерпуль, но которая на самом деле не кончалась гораздо дольше. Кейти могла бы дать своей повести и другое, вполне подходящее, название — «Приключение двух маленьких девочек, у которых не было никаких приключений», так как на протяжении всего этого затянувшегося повествования ни с Эммой, ни с Виолеттой не происходило ничего необыкновенного. Эми тем не менее нашла их совершенно очаровательными девочками и не уставала слушать о том, как они ходили в школу и возвращались домой, как попадали по легкомыслию в неприятные ситуации и выходили из них, как принимали хорошие решения и не следовали им, и о рождественских подарках и угощении в дни рождения, и о том, что они обе говорили и что чувствовали. Первая часть этого не слишком захватывающего романа появилась в тот день на палубе, а потом Эми ежедневно требовала новой главы, и эта история стала главной составляющей ее развлечений во время путешествия.
На третье утро Кейти проснулась и оделась так рано, что поднялась наверх прежде, чем матросы кончили драить палубу. Она присела на верхней ступеньке лестницы в ожидании, пока высохнут мокрые, скользкие доски палубы. Там ее заметил капитан и подошел, чтобы поговорить.
Капитан Брайс был именно таким капитаном, каких обычно находишь в книжках, но далеко не всегда в настоящей жизни. Он был полный, с проседью, смуглый и доброжелательный. Колючие голубые глаза, весело поблескивавшие, когда он бывал доволен, оживляли грубоватое, обветренное лицо. Что же до его манер, то, хоть в них и чувствовалась привычка командовать, они были очень сдержанными и приятными. На своем корабле он был придирчивым начальником, и никто из матросов, находившихся под его командой, ни на миг не осмелился бы поставить под сомнение необходимость исполнять любой его приказ. И все же они любили своего капитана — любили не менее сильно, чем боялись, так как знали, что в случае болезни или иных неприятностей им не найти лучшего друга, чем он.
Кейти и капитан довольно близко познакомились за время своего долгого утреннего разговора. Капитан любил девочек; у него были свои дочки, одна из них в возрасте Кейти, и он охотно рассказывал о ней. Люси, по его словам, была его главной опорой в доме. Ее мать уже давно «хворала», а Бесс и Ненни были еще детьми, так что, когда отец был в плавании, Люси приходилось принимать на себя командование и держать все в полном порядке, не хуже, чем на корабле.
— Она будет на своем наблюдательном посту, когда пароход войдет в гавань, — сказал капитан. — У нас есть сигнал, который, как мы с ней условились, означает «Все в порядке», — это полотенце, вывешенное в определенном окне. И всякий раз, когда пароход немного поднимается вверх по реке, я смотрю в подзорную трубу, развевается ли это полотенце, и, когда вижу его, говорю себе: «Ну, слава Богу! Еще одно плавание закончилось благополучно, и дома ничего страшного не произошло». Невеселая это работа — уходить на двадцать четыре дня в плавание, если приходится оставлять на берегу больную жену. Если б не Люси, на которую я могу положиться, мне давно пришлось бы бросить мою профессию.
— Я так рада, что у вас есть Люси; это, должно быть, большая поддержка для вас, — сказала Кейти сочувственно, так как ласковый голос капитана чуть дрогнул, когда он произносил последние слова. Кейти расспросила его о том, какого цвета волосы и глаза у его дочери, и какого она роста, и чему она учится, и какие книги любит. Люси показалась ей очень милой девушкой, и Кейти подумала, что хотела бы познакомиться с ней.
Свежий морской ветер довольно скоро высушил палубу, и, как раз в ту минуту, когда капитан, усадив Кейти на ее стул, с отеческой заботливостью укутывал ей ноги пледом, снизу появилась миссис Баррет, расплывшаяся в улыбке.
— А, вот вы где, мисс. Не могла догадаться, куда это вы пропали в такую-то рань. И как вы снова хорошо выглядите, прямо не нарадуюсь. А тут вот вам посылочка, мисс, только что пришла по почте.
— Как?! — воскликнула простодушная Кейти, а затем, смеясь над собственной недогадливостью, взяла «посылочку», надписанную характерным почерком Розы.
В посылке был томик стихов Эмерсона см. примечание 95 в красивом зеленом переплете; на форзаце было написано имя Кейти и указание: «Прочесть в море». Этот маленький подарок каким-то удивительным образом вдруг перебросил мост через туманную даль, разделяющую корму корабля и бостонскую гавань, и сделал друзей и родной дом гораздо ближе.
С удовлетворением, одновременно и радостным и печальным, Кейти осознала, что расстояние имеет мало значения, если люди любят друг друга, и что у сердец есть свой собственный телеграф, передающий сообщения не менее надежно и быстро, чем те кабельные линии, что связывают континент с континентом, берег с берегом.
В то же утро, спускаясь за чем-то в свою каюту, она случайно бросила взгляд в одну из открытых дверей, выходящих в коридор, и увидела бледную, измученного вида женщину, которая лежала на длинном диване. Она держала младенца, а в ногах у нее сидела совершенно неподвижно, сложив на коленях маленькие ручки, девочка лет четырех, не старше. На плечах у девочки лежали две толстые соломенного цвета косички, а при приближении Кейти на нее устремились серьезные голубые глаза, в которых была такая мольба, что, хотя девочка не произнесла ни слова, Кейти тут же остановилась.
— Не могу ли я чем-нибудь помочь вам? — спросила она. — Боюсь, вам было очень плохо.
При звуке ее голоса лежавшая на диване дама открыла глаза и попыталась заговорить, но вместо этого, к ужасу Кейти, начала плакать, а прозвучавшие затем слова почти терялись в рыданиях.
— Вы так до-бры, что спрашиваете. Если бы вы покормили мою девочку! Она ничего не ела со вчерашнего дня, а мне было так плохо. И ни-кто даже не за-шел к нам!
— Что? — воскликнула Кейти в ужасе. — Ничего не ели со вчерашнего дня! Да как же это случилось?
— В соседних каютах все чувствовали себя очень плохо, — объяснила несчастная дама, — и, как я полагаю, стюардша сочла, что нужна мне меньше, чем другим, поскольку я еду с горничной. Но моей горничной тоже стало плохо, и она думала только о себе! Она даже не захотела взять моего малютку в свою койку, и мне пришлось самой справляться с ним, когда я и головы-то поднять не могла! А маленькой Гретхен пришлось сидеть голодной, но она была такой послушной и терпеливой!
Кейти, не теряя времени, привела миссис Баррет, чье негодование не знало границ, когда она услышала о том, как беспомощное семейство оказалось лишенным заботы.
— Она новенькая, мэм, эта стюардша, — объясняла миссис Баррет, — и ужасно неумелая! Я говорила капитану, как только она появилась на судне, что я о ней невысокого мнения. Теперь он сам в этом убедится. Мне стыдно, мэм, что такое случилось на «Спартаке», стыдно, да. При Элизе, мэм, ничего подобного никогда бы не произошло. Элиза — та стюардша, которая ушла с корабля и вышла замуж перед прошлым плаванием, а эта новенькая пришла на ее место.
И пока миссис Баррет говорила все это, она усердно устраивала поудобнее миссис Уэр — так, кажется, звали несчастную даму, а Кейти кормила Гретхен хлебом и молоком из большой миски, которую принес один из стюардов. Маленькое безропотное существо, очевидно, почти умирало от голода, но с каждым глотком румянец постепенно возвращался на ее щеки, губы становились ярче, а темные круги под голубыми глазами — меньше. К тому времени, когда в миске стало видно дно, бедняжка уже могла улыбаться, но так и не сказала ни слова кроме произнесенного шепотом «Danke schun» см. примечание 96. Ее мать объяснила, что девочка родилась в Германии и что до сих пор за ней всегда ухаживала немецкая няня, так что немецкий язык был знаком ей лучше, чем английский.
Гретхен очень занимала Кейти и Эми на протяжении всего остального путешествия. Они часто брали ее с собой на палубу, и она была вполне довольна их обществом и очень послушна, хотя всегда оставалась серьезной и молчаливой. Среди пассажиров, как это всегда бывает на океанских лайнерах, оказалось немало приятных людей, а за другими, возможно не столь приятными, было любопытно понаблюдать.
Постепенно у Кейти возникло ощущение, что она много знает о своих попутчиках. Среди них была молоденькая девушка, ехавшая к родителям в сопровождении строгой гувернантки, — девушка, которой все на борту, пожалуй, даже сочувствовали. Была и другая девушка, ехавшая изучать живопись; она путешествовала совсем одна, и, похоже, не было никого, кто встретил бы ее в Европе или у кого она смогла бы остановиться, кроме подруги, примерно ее же возраста, уже начавшей учебу в Париже. Но девушка, казалось, совсем не думала о том, как она одинока, и была способна помериться силами с кем угодно и с чем угодно. Был и чудаковатый старый джентльмен, который до этого «пересек океан» одиннадцать раз и был готов дать совет и поделиться опытом со всяким, кто соглашался его выслушать; и другой джентльмен, не такой старый, но еще более чудаковатый, который за восемь лет до этого «застудил желудок», съев в жаркий летний день шестнадцать порций мороженого, одну за другой, перемежая их десятью стаканами столь же холодной содовой воды, и который рассказывал об этом своем волнующем переживании по очереди каждому на борту. Был и озорной маленький мальчик, чьи родители были не в силах справиться с ним и чье появление в любой части парохода вселяло ужас в сердца пассажиров, и хорошенькая вдова, взявшая на себя роль «первой красавицы» на пароходе; и другая вдова, не такая хорошенькая и не так стремившаяся быть «первой», но которая многое могла рассказать предусмотрительно тихим голосом о том, какая жалость, что дорогая миссис Такая-то сделала то или это, и как, «не правда ли, досадно, что она не решила поступить иначе». Большой океанский пароход — это целый мир в миниатюре, дающий человеку взглянуть мельком на людей, самых разных по своему общественному положению и характеру.
Но в целом на «Спартаке» не было никого, кто нравился бы Кейти больше, чем спокойная, уравновешенная маленькая Гретхен, если, конечно, не считать милого старого капитана. Кейти стала его любимицей; он отвел ей и миссис Эш места за столом рядом с собой, заботился о всевозможных удобствах для них и каждый вечер посылал Кейти запеченное в тесте яблоко — из тех, что делал специально для него судовой повар, совершивший немало рейсов вместе с капитаном и знавший его вкусы. Кейти не особенно любила печеные яблоки, но ценила это угощение как знак внимания и всегда ела их, когда могла.
А тем временем каждое утро приносило новый сюрприз от доброй, заботливой Розы, которая, очевидно, долго трудилась и еще дольше думала, изобретая и подготавливая все эти маленькие радости для первого морского путешествия Кейти. Миссис Баррет, в этом не могло быть сомнения, была вовлечена в заговор и больше всех радовалась шутке, являясь каждый день с одной из двух неизменных фраз: «Письмо для вас, мэм» или «Посылка, мисс, пришла по почте». На четвертое утро это была фотография малютки Розы, вложенная в маленький плоский сафьяновый футляр. Пятое принесло чудесное послание, полное потрясающих новостей — ни одна из них не соответствовала действительности. На шестое из свертка появилась длинная узкая коробочка с авторучкой. Затем «почта» принесла «Предвзятое мнение» мистера Хоуэлса см. примечание 97 — книгу, которую Кейти еще не читала, а затем коробочку пилюль хинина, затем — саше см. примечание 98 для дорожного сундука, затем — еще одно шуточное стихотворение и, наконец, кусок чудесного душистого мыла, чтобы, как гласила надпись на этикетке, «смыть запах моря с рук ее». Ожидание прибытия этого ежедневного подарка стало одной из радостей жизни на пароходе, и вопрос «Что принесла вам на этот раз почта, мисс Карр?» звучал очень часто. И каждый раз, получая подарок, Кейти думала, что, должно быть, он будет последним, но Роза была столь предусмотрительна, что обеспечила даже дополнительную посылку на случай, если плавание продлится на день дольше обычного, и «почта мисс Карр» продолжала поступать до самого последнего утра.
Кейти на всю жизнь запомнила ту дрожь, что пронзила ее, когда после долгих дней, проведенных в море, ее глаза впервые заметили вдали едва различимую полоску ирландского берега. За этим последовал интересный, полный волнений день, когда после остановки в Квинстауне и выгрузки почты пароход поспешил на северо-восток между берегами, которые были видны все более отчетливо и казались все красивее с каждым часом, — с одной стороны Ирландия, с другой — рельефная линия гор уэльского берега. Был уже конец дня, когда они вошли в реку Мерси, и успели наступить сумерки, прежде чем капитан достал свою подзорную трубу, чтобы разглядеть, есть ли белое трепещущее пятнышко в одном из окон его дома — пятнышко, так много значившее для него. Долго вглядывался он в даль, прежде чем убедился, что условный знак на месте. Наконец с довольным видом он сложил трубу.
— Все в порядке, — сказал он Кейти, которая стояла рядом почти такая же взволнованная, как и он. — Люси, храни ее Господь, никогда не забывает о сигнале! Ну, слава Богу, еще одно плавание закончено и моя Мэри все там же, где была. Прямо камень с души свалился.
Взошла луна и тихо лила свой мягкий свет на реку, когда небольшое посыльное судно перевезло и высадило в ливерпульских доках пассажиров «Спартака».
— Мы еще встретимся в Лондоне или Париже, — говорили они друг другу и обменивались адресами и визитными карточками. Затем, после непродолжительной задержки в здании таможни, они расстались. Каждый направился к своему месту назначения, и ни один никогда больше не встретил других. Именно так, как правило, происходит с теми, кто вместе путешествует по морю, и неопытным пассажирам океанских пароходов всегда кажется странным и удивительным, что люди, так много значившие друг для друга на протяжении десяти дней, могут затем исчезнуть без следа, словно недолгая близость между ними никогда и не существовала.
— Четырехколесный, мэм, или двухколесный? — спросил носильщик у миссис Эш.
— Какой, Кейти?
— О, давайте возьмем двухколесный! Я никогда ни одного не видела — только в «Панче» см. примечание 99, а там они выглядят такими изящными.
И двухколесный кэб был нанят. Миссис Эш и Кейти сели в него, Эми пристроилась между ними; откидные дверцы были закрыты и сомкнулись над их коленями, словно фартук обычного экипажа, — и они покатили по ровным мощеным улицам к гостинице, где им предстояло провести ночь. Было слишком поздно, чтобы что-либо рассматривать или делать, и оставалось лишь наслаждаться тем, что опять находишься на твердой земле.
— Как это будет чудесно — спать в кровати, у которой не поднимается то один, то другой конец и которая не качается из стороны в сторону! — сказала миссис Эш.
— Да, и которая настолько широкая, длинная и мягкая, что в ней удобно спать! — откликнулась Кейти. — Мне кажется, что я могла бы проспать две недели подряд, чтобы возместить себе бессонные ночи в море.
Все казалось ей замечательным — и место, где можно переодеться, и большой бак с чистой водой возле такого английского на вид умывальника с кувшином и вместительным тазом, и кровать с пологом из мебельного ситца, и прохлада, и тишина, — и она закрыла глаза с приятной мыслью: «Это действительно Англия и мы действительно здесь!»