Творчество

Глава 3. Роза и Розовый Бутон

Тридцать шесть часов спустя поезд из Олбани, плавно промчавшись по зеленым равнинам за плотиной Милл-Дэм, доставил путешественниц в Бостон.
Кейти смотрела в окно, горя желанием поскорее увидеть город, о котором слышала так много. «Милый маленький Бостон! Как приятно снова его увидеть!» — услышала она слова сидевшей рядом дамы, но на каком основании его можно было назвать «маленьким Бостоном», ей было совершенно непонятно. Из окна поезда он казался большим, внушительным и очень живописным, особенно после Бернета, расположенного на равнине, отлого спускающейся к кромке озера. Она разглядывала башни, шпили и красные крыши, громоздящиеся друг над другом на склонах Три-Маунтин, и возвышающийся надо всем огромный купол здания Законодательного собрания — и про себя решила что Бостон нравится ей больше любого другого города, какой она только видела.
Поезд сбавил скорость, несколько минут шел между высокими обшарпанными кирпичными стенами, а затем с заключительным, долгим и хриплым свистком остановился в здании вокзала. Все пассажиры одновременно бросились к двери — и Кейти, и миссис Эш, задержавшиеся, чтобы собрать свои книжки и саквояжи, обнаружили, что втиснуты в свои сиденья и не могут выбраться. Это была минута замешательства — не очень приятная; такие минуты никогда не бывают приятными. Но чувство неловкости сменилось чувством облегчения, когда, выглянув в окно, Кейти увидела прямо напротив прелестное лицо — обрамленное светлыми вьющимися волосами, свежее, хорошенькое, румяное, с ямочками на щеках и полными смеха и радушия глазами, которые, очевидно, уже заметили Кейти. Это была Роза, собственной персоной, ничуть не изменившаяся за те годы, что они не виделись. Рядом с ней стоял высокий молодой человек, по всей вероятности ее муж — Денистон Браун.
— Это Роза Ред! — воскликнула Кейти, обращаясь к миссис Эш. — Какая она милая и непринужденная, правда? Подождите, позвольте мне представить вас. Я хочу, чтобы вы познакомились с ней.
Но поезд пришел в Бостон с небольшим опозданием, и миссис Эш боялась не успеть на пароход в Хинхем, так что она лишь бросила из окна быстрый взгляд на Розу, объявила, что та очаровательна, торопливо поцеловала Кейти, напомнила ей, что в субботу, ровно в двенадцать, они должны быть на пароходе, и ушла, взяв за руку Эми, так что Кейти, самая последняя в медленно движущейся цепочке пассажиров, шагнула на платформу совсем одна и сразу попала в объятия Розы Ред.
— Милочка! — приветствовала ее Роза. — Я уже начала бояться, что ты собираешься заночевать в вагоне, — так долго ты выбиралась. Как же чудесно, что ты здесь! Денистон, это Кейти; Кейти, это мой муж.
Говорившей это Розе на вид было не больше пятнадцати лет, и она казалась такой до нелепости юной, чтобы иметь мужа, что Кейти не могла удержаться от смеха, когда обменялась рукопожатием с Денистоном. Его глаза тоже весело поблескивали — очевидно, его смешило то же, что и Кейти. Это был высокий молодой человек с приятным, спокойным лицом, и его, похоже, бесконечно забавляло — хоть он и сохранял сдержанность — все, что говорила и делала его жена.
— Давайте поскорее выберемся из этой дыры, — продолжила Роза. — Я почти ничего не вижу среди этого дыма. Денистон, дорогой, пожалуйста, найди кэб, и пусть в него погрузят багаж Кейти. Я жажду поскорее привезти ее к нам и показать ей малютку, прежде чем та сжует свой новый атласный пояс или сделает еще что-нибудь ужасное и испортит свою внешность. Я оставила ее, Кейти, сидящей в лучшем наряде — во всем великолепии и в ожидании того момента, когда она будет представлена тебе.
— Мой большой дорожный сундук должны переправить прямо на пароход, — объяснила Кейти, передавая багажную квитанцию мистеру Брауну. — Так что, пожалуйста, пусть в Лонгвуд доставят только маленький чемодан.
— Ну вот, как тут уютно! — заметила Роза, когда они уселись в кэб и саквояж Кейти стоял у них в ногах. — Денистон, любовь моя, я хотела бы, чтобы ты ехал с нами. Тут есть хорошенькая маленькая скамеечка, как раз для мужчины твоего роста. Не хочешь? Ну, тогда возвращайся первым же поездом. Не забудь… Ну как, разве он не такой очаровательный, как я тебе говорила? — спросила она, едва лишь кэб тронулся с места.
— Да, он действительно очень симпатичный, насколько я могу судить после трех с четвертью минут знакомства.
— Дорогая моя, всякому, даже не обладающему исключительной проницательностью, не должно потребоваться и минуты с четвертью, чтобы понять, что Денистон — самый славный малый, какой только когда-либо жил на свете, — заявила Роза. — Я обнаружила это через три секунды после того, как впервые увидела его, и не успел он еще закончить свой поклон, когда нас представили друг другу, как я уже была в него отчаянно влюблена.
— А он был так же скор? — спросила Кейти.
— Он уверяет, что так, — мило покраснев, ответила Роза. — Но как он может говорить иначе после моего такого откровенного признания? Делать вид, что это именно так, — знак элементарной порядочности с его стороны, пусть даже он и говорит неправду. Ну а теперь, Кейти, взгляни на Бостон, разве можно не полюбить его!
Кэб уже повернул на Бойлстон-стрит, и по правую руку от них раскинулся Коммон — большой парк, по-летнему зеленый после недавних дождей, с развесистыми вязами, все еще покрытыми листвой. Длинные косые лучи осеннего послеполуденного солнца пробирались сквозь ветви и падали на дерн и дорожки, где прогуливались и сидели взрослые и весело играли дети. Это было чудесное зрелище, и у Кейти осталось впечатление простора, радости и свежести, которое потом всегда ассоциировалось у нее с Бостоном.
Розу вполне удовлетворили выражения восторга, вырывавшиеся у Кейти, пока кэб ехал по Чарлз-стрит, между Коммоном см. примечание 80 и городским садом, пламенеющим осенними цветами, а затем вдоль Бикен-стрит, где между красивыми домами виднелась сверкающая голубая полоса залива. Каждый парадный вход и эркер оживляли растения в горшках и ящики с цветами; и множество веселых, беззаботных людей пешком, верхом и в экипажах перемещалось туда и сюда, словно легкие волны спокойного моря, а солнце своим сиянием придавало великолепие всей этой картине.
— «Бостон показывает свою нежную венецианскую сторону», — процитировала Кейти. — Теперь я знаю, что хотел сказать мистер Лоуэлл см. примечание 81, когда написал это. Не думаю, что есть на свете место красивее, чем Бостон.
— Конечно нет, — решительно заверила Роза, которая оставалась преданной маленькой бостонкой, несмотря на то что почти всю жизнь провела в Вашингтоне. — Я, разумеется, видела не так уж много городов, но это неважно — я все равно знаю, что это правда. Поселиться здесь — мечта моей жизни. Неважно, в каком квартале, лишь бы в Бостоне.
— Но разве тебе не нравится Лонгвуд? — удивилась Кейти, с восхищением глядя на хорошенькие загородные домики в зелени кустов и вьющихся растений, стоящие вдоль дороги, по которой теперь ехал кэб. — Он кажется таким красивым и привлекательным.
— Да, он неплох для тех, кого влекут красоты природы, — отозвалась Роза. — Меня не влекут; никогда не влекли. Я ни к чему не испытываю такого отвращения, как к Природе! Я прирожденная горожанка. По мне, лучше жить в маленькой комнатушке на Джордане или Марше и видеть, как живет мир, чем быть владелицей самого романтичного загородного особняка, где бы он ни был расположен.
Тем временем кэб свернул в ворота, покатил по дугообразной подъездной дорожке, обсаженной деревьями, к хорошенькому каменному домику и остановился возле крыльца, увитого диким виноградом.
— Вот мы и приехали! — воскликнула Роза, выпрыгивая из кэба. — Ну, Кейти, ты не должна терять время даже на то, чтобы присесть, прежде чем я покажу тебе самую восхитительную малютку, какая когда-либо являлась на эту грешную землю. Дай-ка твой саквояж. Пойдем прямо наверх, и ты ее увидишь.
Вдвоем они побежали наверх, и Роза ввела Кейти в большую солнечную детскую, где в маленьком плетеном креслице, перевязанном поперек розовыми ленточками, под наблюдением красивой молоденькой няни сидела прелестная, пухленькая, беленькая малышка — точная копия Розы в миниатюре, так что ни у кого не могло бы возникнуть сомнений относительно степени их родства. Едва увидев свою веселую юную маму, малышка принялась смеяться и гукать, а на румяной щечке появилась точно такая же ямочка, как у Розы. Кейти была очарована.
— Ах ты прелесть! — воскликнула она. — Как ты думаешь, Роза, пойдет она ко мне на руки?
— Ну конечно пойдет! — отвечала Роза, хватая ребенка, точно это была подушка, и толкая ее головой вперед в объятия Кейти. — Ну, только посмотри на нее и скажи мне, видела ли ты за всю свою жизнь что-нибудь более обворожительное? Крупная, правда? Красивая, правда? Милая, правда? Ты только посмотри, какие у нее маленькие ручки, какие волосики! Она никогда не плачет, кроме тех случаев, когда заплакать — ее прямой долг. Смотри, как она поворачивает головку, чтобы взглянуть на меня! Ах ты ангел! — И, схватив долготерпеливую малютку, она чуть не задушила ее поцелуями. — Никогда, никогда, никогда не видела ничего милее! Понюхай ее, Кейти! Райский запах, правда?
Маленькая Роза действительно была прелестным ребенком, добродушным, пухленьким — сплошь ямочки и фиалковая пудра — с кожей нежной, как лепесток лилии, и со счастливой способностью без возражений позволять осыпать себя ласками и обнимать. Кейти не хотелось выпускать ее из рук, но на это Роза ни в коем случае не могла согласиться; могу сказать сразу что обе они потратили значительную часть того времени, которое Кейти провела в Лонгвуде, на борьбу за владение малюткой, которая смотрела на них и улыбалась победительнице — кто бы этой победительницей ни оказался — с философским спокойствием Елены Прекрасной см. примечание 82. Девочка была такой послушной, веселой и спокойной, что ухаживать за ней и развлекать ее было не труднее, чем играть с птичкой или с котенком, но, как заметила Роза, «в сто раз интереснее».
— В детстве мне никогда не давали столько кукол, чтобы я могла вволю наиграться, — сказала она. — Вероятно, я слишком быстро их ломала, а оловянных кукол не было; с мисками было проще: мне стали давать оловянные, когда я перебила фарфоровые.
— Неужели ты была такой нехорошей девочкой? — улыбнулась Кейти.
— О, крайне испорченной! Теперь трудно этому поверить, правда? Я помню некоторые возмутительные случаи из моей школьной жизни. Однажды мне закрыли лицо моим передничком и закололи его на затылке, так как я корчила рожи другим ученицам и смешила весь класс. Но я быстро прокусила окошко в переднике и высовывала оттуда язык, пока все не стали хохотать пуще прежнего. Обычно учительница отправляла меня домой с приколотой к переднику запиской, в которой было что-нибудь вроде этого: «Маленькая Резвушка доставила сегодня больше хлопот, чем обычно. Она ущипнула каждую из младших и сбила набок шляпку каждой из старших. Мы надеемся на скорое исправление, а иначе не знаем, что нам делать».
— Почему тебя называли Маленькой Резвушкой? — спросила Кейти, отсмеявшись над воспоминаниями Розы.
— Я полагаю, что это было ласковое прозвище, но почему-то моих родных оно никогда не радовало, как должно было бы радовать. Не могу понять, — продолжила она задумчиво, — почему у меня не хватало ума скрыть от домашних эти ужасные записки. Было так просто потерять их по дороге домой, но почему-то со мной этого никогда не случалось. Маленькая Роза будет благоразумнее, правда, мой ангел? Она будет рвать эти отвратительные записки — мамочка покажет ей, как это делается!
Все время, пока Кейти умывалась и чистила платье от дорожной пыли. Роза сидела рядом с малюткой на коленях, чтобы подруга не скучала. А когда Кейти была наконец готова, забавная маленькая мама подхватила ребенка под мышку и повела гостью в большую квадратную гостиную с эркером, залитую лучами склоняющегося к западу солнца. Комната производила приятное впечатление; в ней было, как объявила Кейти, что-то «очень напоминающее саму Розу». Никто другой не повесил бы так картины, не подвязал лентами раздвинутые шторы и не догадался заполнить пространство между прутьями каминной решетки светло-коричневыми, золотистыми и оранжевыми бархатцами, чтобы изобразить огонь — от настоящего огня было бы слишком жарко в такой теплый вечер. Моррисовские обои см. примечание 83 и мебельный ситец «художественных» оттенков в тот период еще не вошли в моду, но вкусы Розы обгоняли время, и, в предзнаменование грядущего стиля ретро, она выбрала желтовато-зеленоватые обои для стен, на которых висели различные предметы, выглядевшие тогда куда более странно, чем выглядели бы они теперь. Там была мандолина, купленная на какой-то распродаже, блестящая металлическая грелка с чердака миссис Реддинг, две старинные, немного полинявшие вышивки шелком и множество ярко раскрашенных японских вееров и ковриков. У старой тетушки с Беверли-Фармз Роза выпросила пару необычных маленьких деревянных кресел, выкрашенных белой краской и в старинных вышитых чехлах. На мягкой спинке одного из них было вышито «Chit», на другом — «Chat» см. примечание 84. Они стояли с двух сторон от камина, наводя на мысль о дружеской беседе.
— Ну, Кейти, — сказала Роза, усаживаясь в «Chit», — придвинь «Chat», и начнем.
И они начали и продолжали, прерываемые лишь лепетом малышки Розы, пока не наступили сумерки, а из задней части дома не донеслись аппетитные запахи и щелчок замка не объявил о прибытии мистера Брауна, который вернулся домой как раз к обеду.
Два дня визита пролетели, к сожалению, чрезвычайно быстро. Нет ничего более занимательного и привлекательного для девушки, чем menage см. примечание 85 молодых супругов ее возраста. Это что-то вроде игры в настоящую жизнь — но без тех забот и того чувства ответственности, которые непременно приносит настоящая жизнь. Роза была любительницей приключений, положение домохозяйки было все еще новым для нее, и она находила его очень интересным и с удовольствием проводила всевозможные эксперименты. Если они оказывались удачными, это было отличное развлечение, если нет — еще забавнее! Ее муж, при всех своих солидных манерах, сохранял чисто мальчишескую любовь к шалостям. Он подбивал Розу на разнообразные проделки и помогал в их осуществлении. Они держали собачку — милее которой была лишь малютка — и кошечку — милее которой была лишь собачка, и попугая, чье воспитание требовало постоянного внимания, и пару голубков в клетке, меланхолическое «уханье» и воркование которых приводило Розу в восторг. Весь дом, казалось, кипел юной жизнью. Единственным немолодым существом в нем была кухарка, известная своим тяжелым характером, — да только, вот беда, Роза так часто смешила ее, что совсем не оставалось времени сердиться.
Среди всего этого движения, оживления, веселья Кейти чувствовала себя умудренной опытом особой в годах. Ей казалось, что, вероятно, никто на свете не проводит время в своем доме так весело, как Роза, но Роза не разделяла такого взгляда на свое положение.
— Сейчас, пока стоит теплая погода, все замечательно, — сказала она, — но зимой Лонгвуд просто отвратителен. Ветер не стихает ни днем ни ночью. Он завывает, он ревет, он стонет — пока я не начинаю чувствовать себя так, словно все нервы в моем теле вот-вот не выдержат и разорвутся. И снег, брр! И ветер, брр! И воры! Что ни ночь, они приходят — или я думаю, что они приходят, — и я лежу без сна и слышу, как они точат свои инструменты, взламывают замки, убивают кухарку и крадут малютку — и так, пока мне не захочется умереть и навсегда покончить с этим! О, Природа — вещь крайне неприятная!
— Воры не Природа, — возразила Кейти.
— А что же они тогда? Искусство? Высокое искусство? Ну чем бы они ни были, я их не люблю. Ах, если когда-нибудь придет счастливый день и Денистон согласится переехать в город, в жизни даже не взгляну больше на деревню! Разве что… ну да, я хотела бы приехать потом сюда еще один раз и пнуть этот вяз у забора! Сколько ночей я лежала без сна, слушая его скрип!
— Ты можешь пнуть его, не ожидая, когда у тебя появится дом в городе.
— Я не осмелюсь, пока мы живем здесь! Никогда не знаешь, что может выкинуть Природа. Она всегда настоит на своем, даже когда это касается людей, — внушительным тоном заметила Роза.
По мнению Розы, следовало, не теряя времени, показать Кейти Бостон. Поэтому на другой день после приезда гостью с утра пораньше повезли осматривать достопримечательности — в те времена Бостон был не так богат ими, как теперь: Музей изящных искусств см. примечание 86 был едва лишь заложен, новую церковь св. Троицы см. примечание 87 еще только предстояло возвести, но бронзовая статуя Бетховена и большой орган были в расцвете своей славы, и ежедневно, ровно в полдень, кое-какая публика забредала в Концертный зал послушать замечательный инструмент. Кейти побывала на таком импровизированном концерте, а также в Фанейль-холле, Атенеуме, и на кладбище Грэнери, и в церкви Олд-Саут см. примечание 88. Затем девушки посетили несколько магазинов и наконец почувствовали себя достаточно уставшими и проголодавшимися, чтобы найти привлекательной мысль о втором завтраке. По одной из дорожек они пересекли Коммон и оказались на Джой-стрит.
Кейти была очарована всем увиденным. Ее поражало то, что вокруг, так близко, было столько интересного. Ей стала очевидна одна из главных прелестей Бостона — а именно то что Коммон и прилегающие к нему улицы образуют естественный центр и нечто вроде главного пункта сбора для всего города, подобно тому как сердце является центром тела, поддерживает непосредственную связь со всеми конечностями и контролирует их жизнедеятельность. Величественные старые дома на Бикон-стрит, с их закругленными фасадами, глубокими створчатыми окнами и вставленными кое-где в оконный переплет розоватыми или лиловыми стеклами, поразили ее воображение; восхитило ее и здание Законодательного собрания, местоположение которого делало его весьма внушительным даже в то время, хотя его купол еще не был покрыт позолотой.
Поднимаясь по крутым ступеням Джой-стрит-Молл, они дошли до дома на Маунт-Вернон-стрит — дома, в котором поселились Реддинги почти три года назад, по возвращении из Вашингтона. Во время прогулки Роза уже успела показать Кейти старый семейный дом на Саммер-стрит, в котором она, Роза, родилась и который теперь целиком был отдан под склады и магазины. Ныне же Реддинги занимали один из тех больших старинных домов на гребне горы, из окон которых открывается вид на горную часть Бостона. За домом располагался просторный двор — настолько большой, что почти заслуживал название «сад», — обнесенный стеной, увитой плющом и диким виноградом, в тени которых протянулись клумбы с розами, хризантемами, бархатцами и резедой.
Ключ от дверей дома Роза носила в кармане — она сказала, что он был одним из полученных ею свадебных подарков. Этим ключом она открыла парадную дверь и ввела Кейти в просторную переднюю с выкрашенными в белый цвет стенами.
— Мы пройдем прямо на заднее крыльцо. Мама наверняка там. Она всегда сидит на крыльце — до первых морозов. Она говорит, что это напоминает ей сельскую местность. До чего же люди разные! Я и думать не желаю о сельской местности, а мне не дают ни на минуту забыть о ней. А мама так любит это крыльцо и сад.
И действительно, на заднем крыльце они нашли миссис Реддинг. Она сидела в тени плюща на плетеном стульчике, рядом с которым стояла большая корзинка с вещами для починки и штопки. Это был столь неожиданно домашний, деревенский вид — женщина за таким занятием в центре шумного, оживленного города, — что Кейти сразу почувствовала к ней нежность.
Миссис Реддинг была белокурая женщина, невысокая, едва ли выше Розы, и очень похожая на нее. Она очень радушно приняла Кейти.
— Вы не кажетесь посторонней, — сказала она. — Роза так много рассказывала нам о вас и вашей сестре. Сильвия будет очень огорчена тем, что не смогла встретиться с вами. Она уехала с визитами в деревню и вернется домой не раньше чем недели через три.
Кейти тоже была огорчена. Она много слышала о Сильвии и очень хотела познакомиться с ней. Увидев портрет Сильвии, Кейти заключила, что та совсем не похожа на Розу. Хотя обе сестры были блондинками, величественная красота высокой Сильвии ничем не напоминала румяную и пухлую прелесть Розы. Дело было в том, что Роза походила на мать, а Сильвия на отца; сходство между ними проявлялось лишь в некоторых характерных особенностях звучания голоса и в манерах, но портрет не позволял Кейти судить об этом сходстве.
Роза и Кейти приятно позавтракали в обществе миссис Реддинг, после чего Роза повела подругу осматривать дом и все то в нем, что было так или иначе связано с историей ее собственной жизни: комнату, где она раньше спала, высокий стульчик, на котором она сидела в раннем детстве и который предстояло теперь передать маленькой Розе, диван, сидя на котором Денистон сделал ей предложение, и то самое место на ковре, где она стояла во время церемонии бракосочетания! И наконец…
— Теперь ты увидишь самое замечательное и дорогое из всего, что есть в этом доме, — сказала она, открывая дверь одной из комнат на втором этаже. — Бабушка, это моя подруга Кейти Карр, о которой я тебе так часто рассказывала.
Комната была большая, очень приятная, с поблескивающим ярким огнем в камине, возле которого на маленьком столике лежала доска для пасьянса, а в кресле, обложенная подушками, сидела милая старая леди. Это была бабушка Розы по отцу. Почти восьмидесятилетняя, она была все еще красива, а ее манеры отличались полной очарования старомодной учтивостью. Год назад она упала из опрокинувшегося экипажа и с тех пор не могла спускаться вниз и принимать участие в событиях семейной жизни.
— Они приходят сюда, вместо того чтобы мне спускаться вниз, — сказала она Кейти. — У меня нет недостатка в приятном обществе; все очень добры ко мне. Каждый день на два часа ко мне приходит чтица, и сама я иногда немного читаю или раскладываю пасьянс — развлечений хватает.
Было что-то успокоительное в созерцании такой прелестной представительницы старого поколения. Глядя на нее, Кейти осознала, как много потеряла в жизни она сама оттого, что не знала никого из своих дедушек и бабушек. Она сидела и смотрела на старую миссис Реддинг со смешанным чувством сожаления и восхищения. Ей очень хотелось держать ее за руку, целовать, играть ее красивыми серебристыми волосами — как это делала Роза. Роза явно была любимицей старой леди. Они были в самых близких отношениях, и Роза смеялась, и бросала лукавые взгляды, и говорила дерзости, и рассказывала обо всех своих маленьких приключениях и о том, как растет малютка, и шутила, и болтала глупости, так же непринужденно, как и с любой особой своего возраста. Это были восхитительные родственные отношения.
— Я вижу, что ты понравилась бабушке, — сказала она Кейти, когда девушки ехали обратно в Лонгвуд. — Она всегда охотно знакомится с моими подругами, и обо всех у нее свое собственное мнение, поверь мне.
— И ты действительно думаешь, что я ей понравилась? — с теплым чувством в душе спросила Кейти. — Я очень рада, если это так, ведь я чувствую, что сама полюбила ее. Никогда прежде я не видела такого по-настоящему красивого старого человека.
— Второй такой на свете нет! — заявила Роза. — Не могу представить, что было бы без нее. — Веселое личико Розы стало печальным и серьезным. — Хорошо бы, она не была такой старенькой, — добавила она со вздохом. — Если бы только мы могли сделать ее лет на двадцать моложе! Тогда она, возможно, прожила бы столько же, сколько я.
Но увы! Нельзя перевести назад стрелки на циферблате времени, как бы сильно мы этого ни желали.
Второй день визита Кейти был отведен званому обеду, о котором упоминала в своем письме Роза и который был задуман как встреча членов ОИЛ.
Роза пригласила всех бывших учениц школы в Хиллсовере, с которыми удалось связаться. Ими оказались Мэри Силвер, разумеется, и Эстер Дирборн, жившие в Бостоне, а также Элис Гиббонс, по счастливой случайности гостившая как раз в это время у Эстер, и Эллен Грей, которая приехала из Уолтхема, где ее отец незадолго до того получил приход. Так что всего присутствовало шесть из девяти основательниц Общества, и сам Квакер-коридор никогда не слышал более веселой болтовни, чем та что оглашала прелестную гостиную Розы в первый час после прибытия гостей.
Обо всех надо было спросить, обо всем рассказать. Все девочки казались Кейти на удивление неизменившимися, но они заявили, что нашли ее очень взрослой и солидной.
— Очень странно, если это так, — заметила она. — Кловер никогда мне об этом не говорила. Но может быть, она тоже стала солидной.
— Глупости! — вскричала Роза. — Кловер способна быть солидной не больше, чем на это способна моя малютка. Мэри, сию же минуту отдай мне ребенка! В жизни не видела такой жадины, как ты: вот уже по меньшей мере четверть часа, как ты ни с кем ею не поделилась, и это нечестно.
— О, прошу прощения! — ответила Мэри, смеясь и прикрывая рот рукой, смущенно и почти испуганно, точно так, как делала это и раньше.
— Нам не хватает только миссис Нипсон, чтобы наша маленькая компания была в полном составе, — продолжила Роза, — или дорогой мисс Джейн! Кстати, что стало с мисс Джейн? Кто из вас знает?
— Она по-прежнему преподает в Хиллсовере и ждет своего миссионера! Он так и не вернулся. Берри Сирлс говорит, что когда ее миссионер выходит на прогулку, то всегда идет в сторону от Соединенных Штатов, чтобы не сокращать разделяющее их расстояние.
— Как нехорошо! — сказала Кейти, хотя тоже не смогла удержаться от смеха. — Мисс Джейн была довольно милой… нет, не то чтобы милой, но были у нее и хорошие качества.
— Были? Никогда не замечала, — иронически возразила Роза. — Для того чтобы это заметить, нужны такие глаза, как твои: «лупы сверхсильные, с увеличением в два миллиона раз». Что касалось меня, то она всегда была сплошь зубы и когти. Но, думаю, она действительно питала слабость к тебе, Кейти, и это единственное хорошее, что мне о ней известно.
— А куда делась Лили Пейдж? — спросила Эллен.
— Она в Европе вместе с матерью. Думаю, Кейти, вы с ней встретитесь там, и какое же это будет удовольствие! А про Беллу вы слыхали? Она преподает в школе на индейской территории см. примечание 89. Только вообразите, эта малявка — учительница!
— А это не опасно? — спросила Мэри Силвер.
— Опасно? Для ее учеников, ты хочешь сказать? Ах, из-за индейцев! Ну что ж, если она осталась верна своей любимой помаде для волос, ее скальп будет легко опознать; это единственное утешение! — заявила неисправимая Роза.
Это и в самом деле был веселый обед — так, похоже, считала маленькая Роза, которая смеялась и беспрестанно что-то лепетала. Подруги были в восторге от нее и без голосования на основании единодушного одобрения объявили ее почетным членом ОИЛ. За ее здоровье со всеми почестями выпили минеральной воды, а Роза в шутливой речи поблагодарила присутствующих. Девушки рассказали друг другу о том, что произошло с ними за эти три года; но было странно, как, в сущности, мало большинство из них могли о себе рассказать. Хотя, возможно, причина заключалась в том, что они говорили далеко не все; так, Элис Гиббоне шепотом сообщила Кейти, что, по ее подозрениям, Эстер помолвлена, и в ту же минуту Эллен Грей потрясла Розу известием о том, что некий студент-богослов из Эндовера см. примечание 90 «очень ухаживает» за Мэри Силвер.
— Дорогая моя, я не верю, — заявила Роза. — Даже студент-богослов и тот не осмелился бы! А если б и осмелился, то я совершенно уверена, что Мэри сочла бы это крайне неприличным. Ты, Эллен, должно быть, ошибаешься.
— Нет, не ошибаюсь. Этот студент-богослов — мой троюродный брат, и его сестра все мне рассказала. Они не помолвлены, но она не сказала «нет», так что он надеется, что она все-таки скажет «да».
— О, она никогда не скажет «нет», но и «да» она тоже никогда не скажет! Ему лучше принять ее молчание за знак согласия. Вот уж не думала, что доживу до того, чтобы увидеть Мэри Силвер замужем. Скорее уж я могла ожидать, что тридцать девять догматов см. примечание 91 предадутся флирту. Впрочем, она такая милая — золотой человек. Я буду считать, что твоему троюродному брату очень повезло, если он сумеет уговорить ее.
— Интересно, Кейти, где будем все мы к тому времени, когда ты вернешься, — сказала Эстер Дирборн, когда девочки прощались у ворот. — Год — очень долгий срок; самые разные события могут произойти за год.
Эти слова все еще звучали в ушах Кейти, когда она засыпала в ту ночь. «Самые разные события могут произойти за год, — думала она, — и не все оказаться радостными». Она почти пожалела о том, что ей вообще пришло в голову согласиться ехать в Европу!
Но когда на следующее утро она проснулась, ее ждал яснейший из октябрьских дней. С безоблачного неба сияло яркое солнце, и дурные предчувствия исчезли сами собой. Более приятного дня для отплытия и быть не могло.
В город они с Розой отправились пораньше, так как накануне старая миссис Реддинг взяла с Кейти обещание, что перед отъездом та зайдет к ней на несколько минут — попрощаться. Они застали ее сидящей, как обычно, у камина, хотя окна были открыты и в комнату лился согретый солнцем воздух. На столике стояла маленькая корзинка с виноградом, а на ней — букет чайных роз. Это был подарок от матери Розы, который Кейти предстояло взять с собой на борт парохода. А рядом с корзинкой лежало еще что-то — маленький сверточек в тонкой белой бумаге.
— Это мой прощальный подарок, — сказала добрая старая леди. — Не разворачивай сейчас. Подожди, пока будешь в море. И купи на это какую-нибудь маленькую вещицу в Европе на память обо мне.
Благодарная и недоумевающая, Кейти положила маленький сверточек в карман, а затем с поцелуями и добрыми пожеланиями она и ее новые друзья попрощались. Кейти и Роза сели в экипаж и поехали на пристань, остановившись по пути, чтобы взять с собой мистера Брауна. Они немного запоздали, так что времени для прощания оставалось мало, но Роза все же сумела улучить минутку для секретной беседы со стюардшей, которой предстояло обслуживать пассажиров в каютах. Кейти, занятая разговором с миссис Эш и Эми, ничего не заметила.
Ударили в колокол, и огромный пароход медленно попятился, а затем развернулся носом в сторону моря и пошел по заливу, оставив Розу и ее мужа на пирсе, все еще машущих носовыми платками. Кейти не отрывала от них взгляда, а когда стало невозможно различить их вдали, почувствовала, что оборвалась последняя нить, связывавшая ее с домом.
И только тогда, когда она разложила свои вещи в маленькой каюте, которой предстояло быть ее домом на протяжении следующих десяти дней, убрала для сохранности свою шляпку и платье на верхнюю койку, прибила к стене свой красно-желтый мешочек с карманами и надела шерстяное платье, свободное дорожное пальто и мягкую фетровую шляпу, которые должны были послужить ей в пути, — только тогда нашла она время, чтобы заглянуть в таинственный сверточек.
Подумать только! Это была большая, красивая золотая двадцатидолларовая монета!
— Какая милая, добрая старая леди! — сказала Кейти и поцеловала монету. — Да как она такое придумала? Не знаю, есть ли в Европе что-нибудь, на что стоит потратить эти деньги?