Творчество

Страница 1. Часть вторая | Айвангу

Несколько лет назад в Тэпкэне построили полярную станцию, и Белов повел туда комсомольцев на экскурсию. Они ходили по новым домам, с любопытством разглядывали окна, двери и невиданную раньше мебель. Голос из черного круглого репродуктора был настоящим волшебством. Во всех помещениях горели лампочки. Но самое большое впечатление на Айвангу произвели радио и электричество.
– Это «лампочки Ильича», – объяснял Петр Яковлевич Белов. – Ленин говорил: коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны…
И вот теперь полярники решили провести электричество от ветродвигателя в яранги, но для этого понадобились столбы. Мынор собрал комсомольцев.
– От каждой яранги столб – как раз хватит протянуть линию от ветродвигателя вдоль всего Тэпкэна, – сказал он.
Прослышав об этом, Кавье пожертвовал пять бревен, лежавших у него без дела. Об этом написали в газете, и он ходил важный, каждому показывая свое имя, напечатанное настоящими газетными буквами. Он сказал Айвангу:
– Видал? Не одного тебя в газете печатают.
Мынор объявил субботник для рытья траншеи, и Айвангу вызвался объяснить тэпкэнцам, что такое субботник.
– Сказали бы просто – надо помочь. А то выдумали незнакомое слово, – ворчал Рыпэль.
– Субботник – это работа по строительству социализма. Никто такого слова не выдумывал. Ленин сам работал на субботниках, – возражал Айвангу.
Авторитет Ленина был настолько велик, что даже бывший шаман Рыпэль ничего не мог возразить, и по Тэпкэну пошел слух: Ленин велел выкопать траншею, уложить в нее кабель и дать электричество в чукотские яранги.
Только Рыпэль усомнился:
– Ведь Ленин давно умер.
Но Айвангу и тут нашелся:
– Об этом написано в книгах. Не видел, сколько книг Ленина стоит в районной библиотеке?
– И про наш Тэпкэн написано? – спросил Рыпэль.
– Сам не читал, но должно быть. Можешь проверить. Айвангу был уверен, что Ленин знал о чукчах: столько книг написать да не отвести в них места для северного народа?
В Тэпкэне никто всерьез не поверил, что ветер создаст свет. Даже Кавье. Но если говорят, что его зажжет ветер, значит так нужно говорить.
Айвангу тоже усомнился и, улучив свободную минуту, заковылял к радисту Ронину. Тот долго объяснял устройство генератора, потом предложил:
– Хочешь, я пройду с тобой физику за среднюю школу?
– Я уж тут учился, – признался Айвангу, – да бросил по глупости.
Он рассказал, как с ним занимались Пелагея Калиновна и Лев Васильевич.
– Тем более!
Так Айвангу стал слушателем радиста и три раза в неделю, зажав под мышкой тетрадь, уходил на радиостанцию.
…Возле каждой яранги поставили столб. У Рыпэля он вырос рядом с деревянным идолом, врытом в землю. Бывший шаман наотрез отказался переносить его в другое место.
– Пусть стоит рядом. Они мешать друг другу не будут. Сделать проводку внутри яранг оказалось труднее. Еще летом, задолго до зимы, в солнечные дни хозяйки расстилают на земле меховые пологи и зашивают в них мельчайшие дырочки, чтобы зимой драгоценное тепло, выцеженное из каменного жирника – светильника, не уходило наружу.
А тут пришел русский парень – монтер и хочет продырявить не только полог, но и саму ярангу.
Айвангу снова пошел по ярангам убеждать хозяев.
Наконец лампочки установили во всех ярангах. Стеклянные пузырьки повесили даже на столбе возле магазина, а света все не было: что-то не ладилось в генераторе.
– Возбуждения нет, – со знанием дела говорил Айвангу.
Он был вхож на электростанцию и кое-что знал.
– Нет, ты скажи как следует, – горячились охотники. – Подумаешь, возбуждения нет! Человек он, что ли?
Потом стали ехидно предлагать в помощь мужчин, отличающихся большой склонностью к женщинам. Айвангу пробовал отшутиться, но это ни к чему не приводило, и он научился отмалчиваться. Ему самому было неловко и досадно, что такое хорошее дело портит какое-то возбуждение, рождающее у людей недоверие.
Сперва предполагали включить электричество в годовщину Октябрьской революции, но все сорвалось: генератор упорно не хотел работать. Однажды среди дня, когда с моря дул ровный, отличный северо-западный ветер – кэральгин, лопасти ветродвигателя завертелись, и кто-то из стоящих на улице заметил, что лампочка на столбе возле магазина светится. Бросились домой. Горели все лампочки. Горели они и в школе, и в интернате, и даже в собачнике торговой базы. Не успели люди привыкнуть к необычному свету, как все лампочки разом перегорели. Пришлось менять. В иных ярангах не давали вывинчивать старые лампочки, уверяя, что они совершенно целы и не имеют ни одной трещинки.
Электричеством в Тэпкэне пользовались недолго. В январе сорок первого года налетел ураган, сорвал крыши со всех деревянных домов селения и повалил ветродвигатель. Рухнули и некоторые столбы, возле яранги Рыпэля упавшим бревном придавило собаку. Только деревянный идол не пострадал и иронически смотрел на прохожих жирными зрачками, глубоко спрятанными в глазницы.
Ветер был так силен, что унесло вельбот в море. На полярной станции порвало и перепутало антенные провода. Ронин несколько дней занимался восстановлением своего радиохозяйства.
После бури первую дорожку на полярную станцию протоптал своими коленями Айвангу. След был широкий, глубокий, как будто волочили лахтака. Казалось, Айвангу смирился со своим положением безногого калеки. Когда же он пытался разобраться в душевных закоулках, у него появлялось такое чувство, что он копается в остывших угольях давно потухшего костра. Только Гена Ронин был уверен, что его друг скоро будет ходить, как все люди.
– Видишь, пишут, – потрясал он перед лицом Айвангу новым журналом, – открыт принцип передачи изображения на расстоянии! Это же что будет! Сиди дома и смотри кино. А ты – протезы! Их тоже скоро изобретут.
– Желающих смотреть кино на расстоянии больше, чем безногих, – мрачно возразил Айвангу. – Вот ты мне говорил, что у тебя в Ленинграде девушка. Ты хочешь ее видеть? И у другого тоже есть любимая. И он ее хочет видеть. Мысли у вас в одном направлении работают. Когда-нибудь придет в голову такое, что изобретут видение на расстоянии.
Мозг Айвангу теперь был занят напряженной работой – оказалось, что физику нельзя изучать без знания математики.
После занятий радист ловил музыкальную передачу, и дивные звуки уводили двух парней – чукчу и русского – в мир прекрасного. Далекий составитель музыкальных программ явно отдавал предпочтение великому немецкому композитору.
Однажды, прослушав «Лунную сонату», Айвангу сказал:
– Бетховен знал о человеке все!
В яранге Сэйвытэгина заметно прибавилось книг, большинство – о море, о морских путешествиях. В темном чоттагине, где прятались от пурги псы, где в земляной пол накрепко втопталась собачья шерсть, а с отдушины полога капало, бились волны теплых морей, шипели буруны на коралловых рифах, зеленые волны окрашивались кровью морских разбойников. На мостиках стояли капитаны, просоленные ветрами всех морей, продубленные солнцем всех широт. Они говорили на разных языках всего мира, пили огненный ямайский ром и ругались крепкими словами.
– Сынок, ты испортишь глаза, – с беспокойством говорила мать, замечая, что Айвангу не отрывается от книг.
Зато Сэйвытэгин был рад, что сын нашел занятие и даже не так часто выходит в море на своей собачьей упряжке.
Тем временем в тэпкэнском колхозе назревали крупные события. Проворовались председатель и счетовод колхоза. Комиссия, приехавшая из Кытрына, обнаружила крупную растрату, и виновных отвели под конвоем в районный центр. На пост председателя перебрали несколько кандидатур и остановились на Сэйвытэгине. Сперва он отказывался, но ему сказали, что в противном случае колхоз возглавит Кавье.
– Пусть я буду председателем, – согласился Сэйвытэгин.
В торжественную музыку симфонических концертов все чаще стали врываться призывные звуки труб военных оркестров. Новые песни появились и в Тэпкэне. Их пели дети суровыми глухими голосами:
Если завтра война,
Если завтра в поход,
Если темная сила нагрянет…
Они пели на школьных праздниках и в клубе, и Айвангу аккуратно ходил на все концерты.
Однажды в клубе он сказал Мынору:
– Все у нас хорошо здесь, только одного не хватает.
– Мало книг? – спросил Мынор.
– Нет, книг тут достаточно. К тому времени, когда мы доберемся до последней, привезут еще. Я говорю о другом. Мы провели электричество в клуб, в магазин, в школу. В ярангах горит «лампочка Ильича», а его-то самого у нас нет.
– Кого нет? – не понял Мынор.
– Портрета Ленина у нас нет. Такого большого, как на полярной станции. Ты видел? В кают-компании у них висит. Смотришь на него – и хочется поговорить с таким человеком…
– Как же так? – удивился Мынор. – Разве с портретом можно разговаривать? Ты ведь не шаман.
– Я с ним, как с живым человеком, хочу разговаривать, – пояснил Айвангу. – Это совсем другое дело. Помнишь Армоля, которого унесло на льдине?
Армоль был хорошим другом. Они вместе росли, ловили на лагуне бычков – канаельгинов, вместе ходили в школу и вместе начали охотиться по-настоящему. Парню не повезло. Его оторвало на льдине и унесло в открытое море.
– Когда я вспоминаю Армоля, то разговариваю с ним, будто он живой.
Мынор что-то возражал, но Айвангу уже не слушал его, занятый своими мыслями.
– Мынор, я сделаю портрет Ленина.
Тот удивленно поглядел на друга.
– Что ты говоришь? Разве можно такое?
– А почему нельзя? Ведь кто-то рисует эти портреты?
– Как же это так – нарисовать портрет такого человека? Рука не поднимется. Надо спросить у знающих людей.
– У меня поднимется.
Почему-то нерешительность Мынора убедила Айвангу в том, что он сможет нарисовать портрет Ленина. Он отправился к Гене Ронину посоветоваться.
Радист, как всегда, был весел и общителен. Он показал телеграмму от своей девушки. Айвангу начал издалека: он спросил у Гены, есть ли у него портрет любимой. Радист достал маленькую фотографию. Айвангу внимательно рассмотрел лицо девушки – она была очень юна.
– Портрет был бы лучше? Верно? – спросил он, возвращая радисту фотокарточку.
– Ну, это еще как сделать, – немного обиженно сказал Ронин.
– А кто рисует портреты?
– Портреты? – наморщив лоб, переспросил радист. – В общем художники.
– А как они рисуют?
– Точно не знаю. – Радист задумался. – Кажется, масляной краской на холсте. На материи. На той самой, из которой у тебя сшита камлейка. Но только прежде чем рисовать, надо холст загрунтовать, покрыть таким особым составом, на котором потом будет держаться масляная краска. Ну и краски соответствующие подобрать.
– А если на бумаге? – спросил Айвангу.
– Можно и на бумаге, – согласился Ронин. – Но настоящие художники предпочитают работать на холсте. Репин, Рембрандт, Куинджи. Знаешь, в Ленинграде есть два огромных музея с картинами – Русский музей и Эрмитаж.
– А кто нарисовал Ленина? – Айвангу перебил Ронина.
– Вот этого и я не знаю.
– – А в Ленинграде много портретов Ленина?
– Надо полагать. Есть и скульптуры.
– Это что такое?
– Ну, как бы тебе сказать… Каменные или металлические изображения.
– Вроде идолов? – обрадовался Айвангу.
– Ну зачем так? – Ронин улыбнулся. – У Финляндского вокзала стоит памятник на броневике. Наверное, бронзовый. Ленин смотрит вдаль. Очень хороший памятник.
– Вот бы увидеть его! – воскликнул Айвангу.
– И я бы с удовольствием взглянул хоть одним глазом, – с тоской в голосе сказал Ронин. – Послушай, Айвангу, с чего ты вдруг заинтересовался скульптурами и портретами Ленина?
– Сам хочу сделать, – коротко и деловито ответил Айвангу.
– Портрет?
– Нет, – Айвангу покачал голвой, – е портретом будет трудно: материалу много надо, и красок онять же нет. Сделаю лицо Ленина из камня.
Он задумался и, щурясь, посмотрел в окно.
– Да, пожалуй, из камня, – повторил он, как бы разговаривая сам с собой. – Это будет хорошо. Разного камня у нас сколько хочешь… Только искать будет нелегко – все занесло снегом. Ачьыквын подойдет. Красивый камень. Спасибо тебе, Гена, помог мне. Я пойду.
– Постой, Айвангу, – остановил его Ронин. – Ты что, все это всерьез?
– Да, я решил это сделать.
– Ну, брат, ты того… – медленно проговорил радист. – Желаю тебе успеха.