aupam.ru

Информация по реабилитации инвалида - колясочника, спинальника и др.

Библиотека

Глава 8 | Разорванный круг

Но я отвлекся. Детство. Каким оно было? Не помню ничего, что не связано с мыслью о цирке. Может, это однобокость или убогость какая, но не помню, да и не хочу вспоминать.
Мое детство – непроходящие мечты о цирке. Когда шапито, закончив летний сезон, уезжало из Вильнюса, для меня наступал траур. Я думал, что цирк должен остановиться где-то совсем рядом, в соседнем городе. Садился в поезд и ехал проверять близлежащие города. Ни от кого не скрывался и не прятался. Милиция быстренько отлавливала меня и возвращала в детдом, где бить меня за самовольные отлучки уже перестали, понимая, что моему правильному воспитанию это все равно не поможет.
Весной в Вильнюс приезжал новый цирк, новые артисты, и опять приходилось завоевывать право считаться у них своим. С каждым годом налаживать контакт становилось легче. Мало того, что знал многих цирковых по именам, я уже кое-что умел.
Репетировал везде, где только мог. Кувыркался, прыгал, падал, занимался эквилибром, жонглировал, пытался придумывать фокусы. Я делал сразу все. Пытался делать. И меня учили сразу всему: кто балансировать, кто на лбу различные там палки и шесты держать. И постоянно напоминали: Малыш, тебе нужна сила, акробатика и гимнастика. Ты должен быть гибок и растянут. Даже падать надлежит или очень смешно, или очень красиво. Но главное – безопасно для себя. Научись чувствовать каждую мышцу своего тела. Это великое и необходимое для артиста цирка искусство. Цирковым стать трудно. Но ты прояви характер.
Я убегал на пустынный берег реки и там проявлял характер, отрабатывая до черных кругов перед глазами самые простенькие трюки. Потом в манеже показывал их взрослым. Иногда то, что получалось на берегу, в пух и прах рассыпалось на их глазах. Цирковые тогда говорили: Ничего страшного. Великим артистом стать еще успеешь, а пока иди поработай. Помню, в те минуты я ненавидел себя и боялся расплакаться в присутствии своих учителей. Случись такое, ох как трудно мне было бы вернуться в цирк. Ибо мужчинам запрещено лить слезы. Об этом я никогда не забывал.
Однажды во дворе детдома мы играли в прятки, и я забрался на бревна, сложенные шаткой горкой. Когда начал слезать, то бревна поехали вниз и придавили ноги и грудь. Кричать и звать на помощь я постеснялся. А выбраться сам не смог. Ребята меня, конечно, не нашли. Спохватились серьезно через несколько часов, вместе со взрослыми. К тому времени я все слезы выплакал от боли и от злости на собственное бессилие и голос подал-таки. Когда меня освободили, то попытался смеяться, хотя было очень больно. Вот такой дурацкий характер. Может, много в нем от совершенно ненужного гусарства, я не знаю. А вдруг наоборот, от гусарства нужного? Во всяком случае, особенно отчетливой, яркой, сочной картиной осталось в памяти, как еле-еле шагал, когда меня из-под бревен достали, и пытался улыбнуться – мол, ничего страшного, ну не повезло маленько, с кем не бывает.
По-моему, я учился в пятом классе, когда расформировали детдом в Вильнюсе. Меня забрала бабушка. Сначала, как обычно, радость – худо-бедно, но домой вернулся. А через пару недель радости никакой, ибо есть нечего, да и жить в однокомнатной квартирке, где вместе с тобой еще шестеро, особо негде.
Нет, бабушка никогда сама не отводила меня обратно в детдом, а я ведь, возвращался в ее семью не раз. Нет, это я говорил: Ну что, наверное, пора. Она плакала, брала мои документы, и мы отправлялись в ближайший детдом в Каунас, где еще не всегда места были, и приходилось ожидать и неделю, и месяц.
В Каунасе, в очередном своем детдоме, я больше всего боялся, что сюда не приедет цирк-шапито. Оказалось, напрасно. Каждый год шапито разбивало на площади свой ярмарочный городок. Но это было летом. В остальные месяцы я готовил себя к цирку – занимался спортом. Многими видами – гимнастикой, борьбой, поднятием тяжестей. И прекрасно знал, для чего мне это нужно.
Сейчас частенько спрашивают, отличался ли я силой в детстве. Нет, не было такого. Хотя мог подтянуться на перекладине, когда на моих ногах повисал кто-нибудь из сверстников. Иногда на спор это проделывал. Если не получалось сегодня, то добивался, чтобы вышло по-моему через месяц или полгода.
Сколько себя помню, всегда добивался, чего хотел. Я упорным был. Или, как говорили в детдоме, – упертым. Стремился довести до конца любое из начатых дел. Но силачом никогда себя не считал.
В газетах сейчас частенько попадается сенсационное о малолетних пацанах: кто-то запросто по два больших ведра воды таскает, кто-то плуг за собой тянет, кто-то устанавливает тысячные рекорды по отжиманию. За мною таких подвигов не числилось. Но я очень любил силу и восхищался сильными людьми. Настоящими богатырями. Добрыми, красивыми, справедливыми.
Во дворе детдома, еще в Вильнюсе, лежал неподъемный камень. И вот однажды я решил им подпереть дверь. Утром мы проснемся, а дверь с той стороны заперта. И не на замок, а огромным валуном. Что такое? Тогда я объясню, что, пока спали, к нам приходил богатырь и немножко пошутил.
О том, каким таким волшебным образом попаду обратно в дом, забаррикадировав дверь этим булыжничком, я не думал. Все мои мысли занимал исключительно он – мой бездушный и грозный противник.
Ночью выбрался во двор. До силы и мощи подъемного крана мне было еще далеко, поэтому чуть раньше прикинул инженерную разработку поединка, для чего запасся досками, чтобы использовать их как рычаги. Часа два бился над каменным исполином с энтузиазмом и настойчивостью муравья. До сих пор не понимаю, как не переполошил весь детдом: доски ломались с громким треском, похожим на пистолетный выстрел, а в ночи этот звук разносился орудийным залпом. Но все продолжали спать. Я же бился о валун, как рыба об лед. И – о, чудо! – мне удалось его чуточку сдвинуть с места. Самую капельку, всего на несколько сантиметров, но каменная громада подчинилась.
На большее меня не хватило. Помню, чудовищно устав, из последних сил добрался до кровати. Удивить ребят неведомым богатырем не получилось. Однако зарождающаяся где-то в недрах моей души тяга к обретению силы этим поражением раздавлена не была. Наоборот, богатырские забавы начали являться ко мне во снах. Вот стволом дерева, будто гигантской палицей, крушу вражескую конницу, вот бьюсь сразу с сотней врагов, вот...
Я очень любил бороться. И не просто один на один, а когда меня пытались намертво прижать к земле двое или трое. Меня ломают, катают по-страшному, а я не сдаюсь, ищу момент сграбастать их в одну кучу, чтобы не вырвались. Это были не злые, хотя и жесткие, особенно когда не на шутку заводились, традиционные детдомовские смотрины ловкости, выносливости и силы. Что скрывать, мы завидовали рельефной мускулатуре настоящих борцов и вырезали из довоенных, непонятно откуда доставаемых книг и журналов их фотографии. Мы мечтали быть такими же, как они, – сильными, красивыми и удачливыми. Мы мечтали найти клад или заработать много-много денег, чтобы купить себе всего, чего захочется. И никто из моих друзей, пусть и в мечтах разбогатевших, не становился куркулем: мол, все – мое, и только мне. Впрочем, подонки, чья сила проявлялась в издевательствах над слабыми и беззащитными, были и среди нас.
Вот с кем мы бились по-настоящему. И никогда их не прощали. Детдом в мою бытность, скажу вам, не то что не отрицал в маленьком человечке человеческое, а подчас подчеркивал. Есть нам хотелось постоянно, и по осени мы отправлялись на садово-огородный промысел. Где картошки накопаем, где нарвем огурцов, помидоров, яблок. Ну что поделаешь, воровали у честных граждан дары природы. Граждане на это были на нас в большой обиде и, если ловили на месте преступления, расправлялись круто.
Но что такое синяки и шишки, разбитые носы и отбитые ягодицы против фантастически вкусной, испеченной на углях картошки? Мизерная плата за царский пир на берегу реки. А самым-самым в тех наших продовольственных акциях, как сужу с нынешней своей взрослости, было вот что: мы никогда подчистую не съедали добытые богатства, хотя бы половину приносили маленьким детдомовцам. Так было, сколько себя помню: старшие всегда заботились о младших.
Кстати, среди цирковых детей похожая картина, что меня как отца очень радует. Есть вещи, которые не объяснить на пальцах. Мы с женой могли бы миллион раз напоминать дочке, как важно быть доброй, заботливой, честной и уметь дружить. Но что вышло бы на деле, я не знаю. Ибо многое, если не все, зависит от среды обитания. А в плане воспитания в человеке доброты – цирк далеко не последнее место на Земле.
Иногда говорю о себе, что я родом из цирка. Хотя предки мои не имели к цирку никакого отношения.
Вот Люда – она из цирковой семьи, отец ее известный иллюзионист. Анечка наша – тоже из цирковой. Когда меня поправляют – не ошибаетесь ли, товарищ Дикуль, насчет своего циркового родства? – вслух рассуждаю: в детдоме я существовал, а по-настоящему жил, лишь убегая в цирк. Значит, я родом из цирка.
Однажды произошло невероятное. Дирекция очередного каунасского шапито осенью, перед отъездом, объявила конкурс для желающих стать артистами цирка. Узнав об этом, я перестал спать по ночам. Готовился к просмотру.
В то время как раз штудировал книжицу Фокусы на клубной сцене. Решил, что фокусы меня и спасут. Склеил всевозможные коробочки, навырезал из фанеры волшебных кубиков и колечек – подготовился основательно.
Назначенным утром явился в цирк. Не с черного хода, а, как и положено конкурсанту, с парадного.
В комиссии сидело человек шесть-восемь во главе с директором цирка. Кто-то из них меня знал. Потому и обязательный вопрос о возрасте облекли в приемлемую для мальчишеского самолюбия форму. Вместо Сколько тебе лет, мальчик? спросили: В каком классе учитесь, молодой человек?
Я ответил: в шестом, – и сразу же проинформировал, что начну с фокусов.
Когда закончил с фокусами, они попросили показать еще что-нибудь. Например, из акробатики. Я показал. В концовке даже с комплиментом. После этого разошелся и выложил перед ними все, чему пытался научиться. Работал минут тридцать, после чего директор сказал: Молодец, мы тебя принимаем. Но пока тебе необходимо учиться в школе. Хорошо учиться и заодно окрепнуть физически. А мы пришлем тебе вызов. Жди, скоро пришлем.
Директор не захотел обидеть категоричным нет мальчишку, рвение и надежда которого стать артистом были заметны, что называется, невооруженным глазом. Пожалел. И жалость эта родила куда большую жестокость. Не знаю, что бы я придумал, окажись на его месте, но заведомо обманывать – нет, это не по-человечески.
А я ждал. Долго, почти полгода. Всем в детдоме рассказал, что принят в цирк, что я уже циркач и что жду вызова, который вот-вот будет.
Я готовился. Готовил себе одежду. Пока не цирковую, а ту, в которой должен был появится в цирке. Стирал, гладил и вновь занашивал. И вновь стирал и отглаживал до блеска. У меня просто не было другой – только та, что на мне.
С еще большим рвением занялся подготовкой своего тела. Тут меня не надо было упрашивать. К спорту я всегда относился трепетно. Когда был совсем ребенком, то стоило увидеть гантели или гирю, как начинал дрожать в буквальном смысле этого слова – так мне хотелось все это поднять.
Желания подчинить металл с годами не убавилось. Я шел от одного личного рекорда к другому. Хотя рекорд был для меня не самоцелью, а промежуточным, контрольным этапом в накапливании силы. Но и сила ради силы не очень-то интересовала. Мне нужна была сила цирковая – ловкая, гибкая, цепкая, подвижная, приходящая вместе с акробатикой, гимнастикой, борьбой, боксом.
Меня заинтересовал и механизм различных трюков, о которых я вычитывал в книгах. Доставал их где только мог и выискивал любую информацию, которая могла бы дать практический эффект в моей будущей работе. Попутно придумывал что-то свое, исходя из детдомовских возможностей.
И каждый день ожидал вызова. Но его не было и не было.
И постепенно стало стыдно преследовать директора детдома самым важным для меня вопросом: есть сегодня письмо?
Наступил момент, когда я устал ждать и в последний раз убежал из детдома.
Я направился в Москву, в цирковое училище, о существовании которого слышал от многих артистов, не сомневаясь в душе, что меня обязательно примут.
Ехал на поездах, зайцем. Питался, чем придется. Меня отлавливала транспортная милиция – я что-то придумывал или молчал, и пока устанавливалось, кто я и откуда, удавалось дать деру.
Через две недели попал в Москву.
На следующее утро после торжественно-нелегального прибытия на Белорусский вокзал отыскал цирковое училище. В дирекции меня внимательно выслушали. Посетовали, что я чуть-чуть поторопился приехать, потому что лет мне пока маловато для поступления, и попросили предъявить хоть какой-нибудь документ, удостоверяющий мою явно беглую личность.
С документами было туго. Точнее – их вообще у меня не было.
Так из училища я попал в отделение милиции. Там сообразил, что необходимо как можно дольше тянуть время. Если признаюсь, кто я, то через день окажусь в Каунасе. Не покидала надежда, что в мою судьбу все-таки вмешается волшебный случай, все само собой образуется, и меня зачислят в цирковое училище.
Но понятие милиция и волшебство – взаимоисключающие. И через несколько дней я был возвращен в Каунас.
На какое-то время жизнь потеряла всякий смысл. Воспитатели не узнавали меня и тихо радовались происшедшим переменам. Хорошо, что хоть в покое оставили.
Но детство – оно как ивовая ветка: гнуть – гни, а сломать трудно. Скоро я вернулся к прежним мечтам о цирке и с еще большим рвением занялся спортивно-цирковым самосовершенствованием. Хотя осталась на сердце маленькая зарубочка: впервые в жизни я не смог забыть обмана. Обмана, граничащего с жестокостью и издевательством над святым для меня.
Я сразу повзрослел. Впрочем, нет худа без добра: удар, нанесенный моей психике, оказался далеко не единственным психологическим ударом, которые пришлось вынести в дальнейшем. Но зато он, самый первый, положил начало выработке иммунитета...
Детдомовского выпуска в самостоятельную большую и светлую жизнь я не дождался. Упросил бабушку забрать меня домой.

Назад Оглавление Далее