Библиотека

Глава 3. Солнце всходит и заходит…

Я был честным человеком. Мне достаточно было
сесть в тюрьму, чтоб я стал преступником.
х/ф «Побег из Шоушенка» (The Shawshank Redemption)

Ляпа хмуро глянул на Дерзкого, потом снова повернулся ко мне:
— Вот что, Прораб, сдаётся, решил следак тебя конкретно запечатать лет эдак на семь-восемь. И к гадалке не ходи.
Я пожал плечами. Очередной допрос закончился как обычно: следователь увещевал, советовал, пугал, а я всё отрицал, как и посоветовали «старшие товарищи» по камере. За те почти двое суток, что я «чалился» в изоляторе временного содержания, меня уже пять раз вызывали на допрос к дежурному следователю, поскольку реальные дознаватели в выходные всё-таки отдыхаю. И все эти пять раз мне инкриминировали одно и то же: мои отпечатки пальцев на ноже, которым и отправили к праотцам муху. Но, как уже успели мне разъяснить сведущие люди, да и сам я об этом догадывался, всё это лишь «косари» или косвенные улики по-научному, поскольку нож этот был насквозь местный, Мухин, то есть, и им пользовались все, кому не лень, и я в том числе. Вина моя в данном конкретном случае состояла лишь в том, что я оказался не в то время не в том месте, конкретно — над бездыханным телом. И хотя на моих руках крови не обнаружилось, доблестные ППСники, прибывшие на место по вызову бдительных граждан, взяли меня тёпленького. И если не обзаведусь хорошим адвокатом, то светит мне по статье 105 нашего любезного Уголовного кодекса «от и до»... В общем, дело за судом.
.. .Дерзкий пожал плечами, не моё, мол, дело, ты «смотрящий» за хатой, твоё слово последнее. Дело в том, что он не далее как пару часов назад, как раз перед вызовом моим на очередной допрос, он предлагал мне «закосить» под дурачка, всё признать и отделаться минимумом срока. Но упорство, с которым следователь гнул свою линию, поколебало даже его уверенность в благополучном исходе моего дела. Ляпа же, местный авторитет, сразу предлагал продолжать играть в «несознанку», поскольку, если я действительно не при делах, то на кой мне брать на себя эту мокруху? Операм надо — пусть и доказывают, это их работа. Презумпцию невиновности у нас ещё никто не отменял, да и преступником человека может объявить только суд. Я забрался на свой «второй плацкарт» и крепко задумался.
Не в мою пользу было полное отсутствие у меня документов, но с моих слов прописку адресное бюро подтвердило, как и паспортисты по истечении выходных должны были подтвердить мою личность. На мою беду замели меня в ночь на субботу, и выходные пришлось общаться исключительно с дежурным следователем. У меня, конечно, теплилась надежда, что в понедельник, после допроса у того, кому действительно поручат мной заниматься, всё станет на свои места, но после того, что я услышал в камере, моё будущее мне уже не рисовалось в столь радужном виде.
В камеру я попал сразу же после первого допроса. По своей неопытности думал, что сразу отправят в СИЗО, но именно то, что я оказался по понятиям полиции бомжем, определило место предварительного содержания. Здесь, в отличии от следственного изолятора, болтались всякие сомнительные личности, а не неприкрытые уголовники, чего я опасался, представляя себе тюрьму по «Джентльменам удачи» с Доцентами и Николами Питерскими.
На самом деле из реальных «персонажей» в камере на шесть человек значились только Ляпа, серьёзный товарищ лет под шестьдесят, синий от тюремной «каллиграфии», которого задержали до кучи на рынке при какой-то городской облаве, и Дерзкий. Тот вообще только что отсидел не слабый срок, добирался до дому в Ростов, но в поезде, в виду длительного воздержания, запал на деваху, которая оказалась клофелиныцицей. И оказался матёрый волчара в раз без справки об освобождении, остатков денег и перспектив добраться в родные края. Вариантов не было, и он сам сдался в линейный отдел, а теперь ожидал понедельника, когда всё разъяснится с приходом депеши из родной, только что покинутой колонии, его личность подтвердится, и с новой подорожной он отправится дальше.
Остальные трое были и вовсе непримечательны: первый, Санёк, оказался в классической ситуации, вернувшись со смены на час-другой пораньше. Обнаруженного в супружеской постели постороннего он, не мудрствовав лукаво, сбросил с балкона второго этажа. Тот сломал палец на ноге и заявил в полиции. Бравый наряд сцапал Санька, благо, он был к тому же «под шафе».
Второй, дед Степан, отходил по рёбрам охальника-внука, когда тот в компании таких же обмылков попытался стырить дедовы ордена. Заявление нарисовала невестка, не потерпевшая такого позора мальчика. Деда пару раз дежурные пытались отправить домой, но он, видимо возомнив себя узником совести, заявил, что будет сидеть здесь, пока не придёт «правильный» следователь, то есть, до понедельника.
С ним обращались, как подобает герою войны, охрана угощала чайком, пирожками и слушала с удовольствием периодически его ругань в адрес близких родственников.
И, наконец, Жора, он же Гога, он же Георгий-Победоносец. Самая настоящая жертва бдительности народных масс. Его историю можно было бы рассказывать как анекдот, если бы не ультрафиолетовый цвет синяков по всему его тщедушному телу и громадные чёрные круги вокруг глаз. Он почти не вставал с кровати, говорил тихо и беззлобно отбывал семь суток, отпущенные ему судье за распитие спиртных напитков в общественном месте.
Георгий со товарищи решил продегустировать подаренный свояком литр деревенской самогонки. Для чего с друзьями по кооперативному гаражу, ещё тремя такими же жертвами режима, они забрались в ближайший сквер, разложили на самой отдалённой от мест прогулок честных людей скамейке немудрёную закуску и приступили к таинству обряда. На втором тосте из кустов выскочили «маски-шоу» и с криками «бросай оружие!» и «все мордой в землю!» взяли собутыльников в работу. Результаты спецоперации были следующими: Жорик с отбитыми рёбрами оказался на нарах, второй дружбан загремел в реанимацию с опущенными почками, двое других умудрились раствориться без осадка. После выяснения обстоятельств оказалось, что виной всему некая бабуля, которая позвонила в полицию и сообщила, что четверо неизвестных, но, несомненно, очень подозрительных личностей что-то замышляют, поскольку у них есть предмет, похожий на взрывное устройство. Откуда бабуля знает, как именно выглядит взрывное устройство, никто в отделе полиции заморачиваться не стал.
Полиция, к тому времени заведённая не прекращающимися уже вторую неделю анонимными звонками по поводу минирования всего и всех в микрорайоне, и неоднократно эвакуировавшая покупателей магазинов, студентов техникума, жильцов многоквартирного дома и обитателей офисного центра, закусила удила в надежде, что сегодня звонок не окажется пустышкой. И нарвалась на Георгия с компанией. Последствия известны. Совсем расписаться в полном бессилии полицейские чины не могли, потому и обеспечили фактически пострадавшему символический срок. Ляпа порекомендовал терпельцу сразу после отсидки снять побои в травмпункте и подать заявление в прокуратуру по надзору. Сидеть тому оставалось ещё два дня.
Меня сразу прозвали Прорабом, поскольку понятие «архитектор» было за рамками традиционного понимания контингента. Историю
мою выслушали в том виде, в каком я её преподнёс: исключительно про убийство человека, у которого я квартировал. Об остальном я пока помалкивал, не зная, кто вокруг чем дышит. Но они и не слишком расспрашивали, больше интересовались ходом самого расследования. В мою невиновность верили априори, так как, по их твёрдому убеждению, здесь все сидят либо по тупости следаков, ищущих козлов отпущения, дабы не плодить «висяки»⁸, либо из-за природной подлости «терпил», то есть — потерпевших, стремящихся оклеветать невинного человека.
В моём случае сходились в одном: меньше болтай, требуй адвоката и жди, когда подтвердят личность. Если не виновен — отпустят под подписку о невыезде, а там всё зависит от адвоката.
В местный быт я вписался легко и с удивлением обнаружил, что последние месяцы вообще пребываю в каком-то пограничном состоянии между реальностью и фантазиями воспалённого мозга. Стены, покрытые грубой «шубой», стальные листы и решётки на окне, даже днём не пропускающие солнечный свет, лампочка, не гаснущая ночью, всё это словно пришло из параллельного пространства, но сразу и прочно укоренилось в моём сознании. Видимо, подсознательно я всё последнее время был готов к чему-то такому и нисколько не удивился повороту событий.
— Вот ты говорил, что тебе по фиг, что с тобой будет, посадят-не посадят... А жена, дом, детишки? — неожиданно подал голос из своего угла Ляпа. Я откинулся на подушку, уставился в близкий потолок. На втором ярусе коек было душно, вентиляции никакой, а тёплый воздух в полном соответствии с законами физики поднимался именно вверх и здесь застаивался. Вздохнул, пытаясь протолкнуть в лёгкие толику живительного кислорода:
— Детей не успел завести. А жена... Ушла.
— Давно?
— Пару месяцев назад.
— Из дома выгнала? Коли в шинке оказался...
Я усмехнулся.
— Сам ушёл.
Ляпа помолчал. Потом буркнул:
— Все бабы — падлы. Только бы своё получить, а там хоть трава не расти... Шлюхи...
Я промолчал, вспоминая нашу со Светкой жизнь. Нет, не мог я так вот сразу обвинить её во всех грехах, столько мы вместе пережили, столько она со мной вытерпела. А Ляпа добавил масла в огонь:
— Или твоя, Прораб, другая? Честная? Поделись, всё равно не спишь, а до утра ещё времени полно. Возьми вон чайфиря, пригу-би... Где ещё и изливать душу, как не здесь? Завтра разметает нас по пересылкам, волям и хозяевам, и забудется всё. А так хоть ночку скрасим.
И неожиданно для себя я начал рассказывать...
Мы поженились, едва я пришёл из армии. Ещё перед дембелем я послал документы на восстановление в институт, а сразу по возвращении получил извещение, что могу вернуться на третий курс, если пересдам «хвосты», оставшиеся в наследство от «прошлой» жизни. Я набросился на учебники, как голодная собака на кость. В армии я от скуки занялся английским, тупо зубря по десять слов в день, и к концу службы у меня был уже приличный словарный запас, грамматику я знал и так неплохо, так что теперь мог читать и специальную строительную литературу почти без словаря. И, конечно же, мне помогала готовиться Светлана. Её папашка после очередной пертурбации в Правительстве страны немного подрастерял в политическом весе и теперь не шибко противился нашему «мезальянсу»⁹. Поэтому уже в июле мы сыграли достаточно скромную свадьбу и углубились в медовый месяц, который продолжался всего лишь пару недель и закончился настоящей трагедией.
Тот день не был особенным, и мы с новоиспечённой женой пошли на пруды, полюбоваться убаюкивающую водную гладь, ощутить немного прохлады в знойный день. А заодно — выпить прохладного пива, отвлечься от душного городского марева и повседневных забот, немного помечтать о будущем.
Чего мне вдруг взбрело в голову окунуться — ума не приложу, вроде уходить уже собрались. Как будто кто-то подтолкнул броситься в прохладную воду, смыть пыль дня или вновь почувствовать себя мальчишкой, нырнуть в воду ловкой рыбкой, и отдаться окутывающей неге водной стихии. Я нырял с этого мыска миллион раз. Миллион первый оказался лишним...
Я бросился в воду с разбега, оттолкнулся ногами от поросшего травой берега, но в последнее мгновение ступни скользнули, меня прокрутило через голову, и вместо того, чтобы ловкой рыбкой скользнуть вдоль поверхности, я колом вошёл в воду...
Удар темечком о что-то бетонное был страшен. На миг в глазах потемнело, я уже не чувствовал тугих прохладный потоков, только чёрная боль разливалась по телу, электрический ток пронзил спину, и я перестал чувствовать всё, что ниже пояса. Руки ещё вяло слушались, но и они готовы были вот-вот отказать... Каким-то шестым чувством я осознал, что повредил позвоночник, но не испугался, думал только: «лишь бы успели вытащить, пока не утонул». До сих пор не понимаю, как я всё это так четко осознал, как будто информация эта уже была в моём мозгу, и удар только нажал кнопку, которая прокрутила эту запись как в магнитофоне. И ведь страшно тоже не было, словно я был к этому уже готов.
Вода тихонько влекла меня по течению, лицом вниз. Все попытки как-то перевернуться не увенчались заметным успехом, тело не реагировало на мои желания — оно уже стало не моим. Как будто это сон, в котором все понимаешь и знаешь, что надо делать, но события развиваются вне зависимости от тебя, и ты уже не можешь никак повлиять на них.
Вы когда-нибудь видели подводный пейзаж? Скрытую жизнь обычной маленькой речушки, без разноцветных тропических рыбок и кораллов. Это неописуемо красиво, особенно когда ты движешься в ритме реки, ничем не нарушая эту жизнь. Ты как безмолвный наблюдатель, как часть этой жизни, и ее обитатели тебя совсем не боятся, как будто они знают, что ты ничем не нарушишь её плавное течение. Тяжёлые волны, невидимые с берега, передвигают песчинки в своем не понятном стремлении, рисуя под водой причудливые картины рельефа. Здесь есть свои горы и овраги, пещеры и холмы. И на них растут подводные деревья, травы и цветы, наверное, такими они кажутся жителям речного дна, многих из которых даже не рассмотреть невооруженным глазом. Эти травы никогда не будут колыхаться под солнечным ветром, а цветы не сорвет малыш, чтобы подарить их своей маме. Но они прекрасны в своем тяжелом подводном безмолвии. Вода была прозрачной, через неё можно было бесконечно рассматривать все таинство, которое обычно скрыто от нас, но всё-таки очень
хотелось дышать! А я не мог... Последнее, что успел увидеть — стайку рыбок, прошмыгнувших подо мной, и потерял сознание...
Очнулся я в Склифе¹⁰ от боли в шее, когда меня перекладывали на каталку, врачи бегали как во сне, меня куда-то везли. Свет резанул по открытым глазам.
— Интересно, почему жена его не выключила? — это была первая, промелькнувшая в моей голове, мысль. — Ладно, встану, покурю, раз проснулся, и выключу заодно.
Попытка встать не увенчалась успехом, и память, колыхнув черным покрывалом, накрыла меня с головой, напомнив все события дня. Больница. Реанимация. Заснуть снова я уже не мог. Болела шея, к перевязанной бинтами голове подвесили грузы, чтобы ослабить давление сломанных позвонков на мозг. Сознание отказывалось воспринимать происходящее. Это была не реальность, а какое-то фантастическое действо, которое не могло происходить со мной. Я не хотел верить, что это надолго.
Утреннее солнце осветило палату, я ждал... ждал врачей, которые придут, сделают операцию, я вылечусь и вернусь к своей привычной жизни. Страха не было ни капли, наоборот, была уверенность, что это все временно и не серьезно. Как же я тогда ошибался...
Палата была небольшая, на две койки, на одну положили меня. Приехали мама и Светлана, начали обустраиваться, тогда мы были уверены, что это ненадолго. Медицина в нашем мире шагнула далеко, а таких ныряльщиков, как я, каждое лето в больницу попадает не один десяток. Мама со Светкой, по очереди меняясь, дежурили подле меня, иногда Светка оставалась на два-три дня. Вся тяжесть последствий моего ныряния легла на плечи её и родителей. Лекарства, шприцы, даже обычный пластырь для перевязки приходилось покупать самим. Кушать готовила тоже мама. Бедные родные, как же нелегко вам пришлось.
Вскоре привык есть, пить, курить лежа. Сначала, конечно, было непривычно и неудобно, пища с ложки сыпалась на грудь, суп лился мимо рта, пепел падал на лицо, но потом ничего, наловчился. Не зря говорится, что человек привыкает ко всему.
Через две недели ко мне в палату из реанимации перевели ещё одного страдальца, Романа. Он оказался моим ровесником и таким же «нырком», как и я. Только он нырял в Яузу и на месяц раньше. Ромина мама сразу запретила мне курить в палате. Это была пытка ещё та. Я начал теребить жену, чтобы попросила перевести меня в другую палату, курильщики меня поймут. Свободных мест не было, и меня перевезли в ту, где лежали восемь человек вместе со мной. Но там один парень на ночь уходил домой, и кровать была свободна: на ней ночью спали мама или Светлана. Здесь ребята были не против того, чтобы я курил — понимали. Ну, а я не наглел. Пробыл я в той палате, правда, недолго и меня перевели в другую. Там лежал Димка — ещё один «ныряльщик», весёлый парень. Ему, в отличие от меня, повезло. Он сначала тоже был полностью парализован, но два месяца пролежал на вытяжке, и чувствительность с функциями движения к нему вернулись. Это внушало надежду, как и всё общение с оптимистом Димкой.
Я тоже лежал на вытяжке до конца августа, а потом меня начали готовить к операции. За несколько дней до неё, ко мне зашел мой лечащий врач.
— Ну, что, парень. Готовь двадцать тысяч, такова цена операции. Это не я придумал, просто надо дать анестезиологу, бригаде врачей и всякое такое. Операция действительно сложная. Но если после неё твое состояние не улучшится, я верну тебе твои деньги.
Я выслушал этот монолог молча.
Это была большая сумма для моей семьи, и дома таких денег не было. Я решил не говорить ничего родителям, но Светлана всё им рассказала сама. Папа с мамой нашли требуемую сумму, помог и тесть, чему я несказанно удивился, и меня стали готовить к операции.
...Операция не помогла, а деньги хирург, конечно же, не вернул, да я и не спрашивал. Намечалось долгое лечение, настолько же длительное, сколь и дорогостоящее. Лекарства в то время были на вес золота, и родители, посовещавшись, решили продать московскую квартиру и перебраться вместе со мной в городок их молодости на Урале, откуда они в своё время и поехали в столицу искать лимитного счастья. Светлана взяла академический отпуск, и мы начали «великое переселение народов».
— Да уж, — буркнул Ляпа. — Прям что твоя декабристка... Так чего ж ушла?
— Сам не знаю, — слукавил я. Ляпа поворочался в углу, переваривая услышанное, потом попросил:
— Если не хочешь спать, доскажи историю. На паралитика ты, вроде, не похож... Как выкрутился, а, паря?
Если б я знал, как!

* * *

Не помню, сколько ещё потом было этих клиник, в разных городах, в разных районах страны. Сколько диагнозов ставили, от самых оптимистических до запредельных. В одном эскулапы сходились: руки движутся — ноги пойдут. Но когда пойдут и что для этого требуется сделать, никто не мог сказать точно. Я перепробовал все известные в мире методики, от сугубо научных до откровенно шарлатанских, мануальную терапию, иглоукалывание, бурятских шаманов и местных целителей. И все они исправно получали плату за свой нелёгкий, но в отношении меня совершенно бесполезный труд.
На новом месте отец купил дом в частном секторе за сходную цену, во дворе сделали небольшой тренажер. Батя прикрепил блок на балку, через него перекинул крепкую бечеву, на один конец которой привязал сетку-авоську, с такими когда-то бабульки ходили за покупками, и положил туда кирпичи для тяжести. А на другом конце за середину закрепил трубу длиной сантиметров семьдесят. К этой трубе эластичными бинтами Светлана приматывала кисти моих рук, и я несколько раз в день занимался, серьёзно полагая, что это поможет мне восстановиться.
Каждое утро батя на руках выносил меня из нашей хижины, сажал в коляску и вывозил на улицу. Хорошо, что жили в пригороде, дома частные знакомых практически нет, а соседи довольно быстро привыкли и перестали обращать на меня внимание. Летом здойрово: сидишь под деревом, в тени, в течение дня то один знакомый мимо пройдет, остановится - поболтаем, то другой, смотришь уже дело к вечеру, вот и день прошел. Забавно было наблюдать за алкашами, которых много бродило мимо меня. Время было такое, когда закрывались предприятия, и здоровые мужики, оставшись без привычной работы и средств к существованию, скатывались на самое дно. В начале нашей улицы была колонка, из которой брали воду для поливки огородов, и небольшая рощица. В этой рощице поклонники Зелёного Змия и тусовались: сидели, лежали на берегу сточной канавы, выпивали, если кто-нибудь подносил за выполненную немудрящую работу, или скидывались сами. Вот и наблюдаешь, как с утра идут они туда небольшими группками по два-три человека., словно на биржу труда, лица помятые, унылые. А ближе к обеду начинается движение в обратную сторону, но уже по одному. Пьяные, подчиняясь броуновскому движению, бредут очень нетвердым шагом, тщательно «путая следы», а некоторые и вовсе еле передвигая ноги, и держась за окрестные палисадники. В месте, где забор заканчивается, тело останавливается, и начинается движение мыслей: как бы это тело без потерь до следующего забора телепортировать. Долго собираются с силами, потом храбро отрываются от забора и, подчиняясь какой-то неведомой силе, стремительно переносятся к следующему палисаднику, потом подолгу стоят, качаясь, отдыхают, осмысливают межпространственный переход, и всё повторяется снова.
Светку созерцание этих «картинок с выставки» довольно быстро утомило, и она устроилась работать в строительную компанию. Деньги там платили от случая к случаю, но зато заказчики, в качестве которых в основном выступали окрестные колхозы и совхозы, часто рассчитывались продукцией, так что курами и овощами мы более-менее были обеспечены.
— Всё, паря, — подал голос Ляпа, когда в щёлку между металлической пластиной и окном проскользнул первый лучик солнца. — Давай-ка поспи, сегодня у тебя новый следователь. Надо отдохнуть. Ещё успеешь досказать.
Перспектива застрять здесь и рассказывать блатным сказки меня не слишком привлекала, но Ляпа был насквозь прав насчёт следователя, и я, вытянувшись на тощем матрасе, постарался заснуть. Насколько утро вечера мудренее, мне предстояло узнать в ближайшее время.

___________

⁸ Висяк (жарг.) — нераскрытое дело или дело, которое потенциально раскрыть невозможно.

⁹ Мезальянс (фр. mesalliance) — неравный брак, первоначально брак между людьми различного социального положения, между людьми разных сословий, отличающимися по имущественному положению. Употребляется для превосходящей стороны, как брак с лицом низшего социального положения.

¹⁰ Склиф (жарг.) — Московский городской научно-исследовательский институт скорой помощи имени Н. В. Склифосовского.