Библиотека

В жизни всегда есть место праздникам

В тот день, когда мы въезжали в Кунгур, у ледяной пещеры в туркомплексе "Сталагмит" заканчивался молодежный республиканский песенный рок-фестиваль "Рок-лайн-98".

Марафонцы радовались:

— Хоть конец концерта успели послушать, самые хиты!

Не уверена, что среди нас были такие уж рьяные поклонники рока. Среди студен-тов-волонтеров — может быть. Но среди инвалидов?.. И все равно они рвались на этот фестиваль. Как рвались в Лысьве на спектакль в городской театр. А в Чусовом — на экскурсию по музею реки Чусовой. А в Соликамске — в местные храмы, преобразованные в музеи, и на художественную выставку, развернутую в одном из них.

Потом я поняла почему. Ребятам просто хотелось прикоснуться к атмосфере большого праздника, подышать ею.

В конце концов (то есть именно это самое главное!) не так часто доводится им участвовать в подобных мероприятиях. А рок или классическая музыка, политическая демонстрация или народное гулянье, театральная премьера или вернисаж — не так уж важно.

— А вечером пойдем на танцы! — сказал Володя Механошин и кивнул на ровный круг танцплощадки, вымощенный каменной мозаикой, когда мы осматривали достопримечательности лысьвенской базы отдыха "Сокол".

Я думала, он шутит. Вежливо похихикала в ответ. Оказалось, хихикала напрасно. Вечером и впрямь инвалиды потребовали танцы. Точнее, они их сами и организовали, в два счета уговорив изумленного директора базы установить на эстраде аппаратуру и подключить освещение.

Танцуют колясочники так. Этой фразой я хотела начать следующий абзац, описывающий (для тех, кто не видел, конечно) технологию инватанцев. А потом подумала: фраза-то неверная. Инвалиды, как и все нормальные люди, танцуют по-разному.

Володя Механошин, например, в прошлом завсегдатай танцплощадок, выписывает головокружительные пируэты, установив коляску на два задних колеса и удерживая ее в этом положении собственным весом. Особенно ему удаются вальс и всякие ритмичные композиции вроде латиноамериканских танцев. Не отстает от него и Гриша Воти-нов — не зря он только что прошел школу управления коляской активного типа.

Юра Гладких, встав на закованные в аппараты ноги и поддерживая себя в вертикальном положении "канадками" (опираться на них можно локтями, оставив руки свободными), положил ладони на плечи Зои Васильевны Трошиной (когда это она успела его пригласить? Или он ее?). Мерно покачиваясь, они удивительно напоминают ностальгическую картину моей юности. Так "топтались" на танцплощадках в конце 70-х.

Прелестны наши девушки. Люда Трубникова, взметнув руки, играет всем телом. Плечи, шея, спина, каждая клеточка, все, что способно шевелиться, у нее поет и танцует. Рядом Вера Чугайнова. И хотя коляски у обеих стоят неподвижно, кажется, они исполняют на пару какой-то древний языческий танец. Настолько слаженны их движения, настолько подчинены обе какому-то общему внутреннему ритму.

А волонтеры резвятся вовсю. Все оттенки модных нынче поп-, рейв- и технорока идут у них в ход.

Вокруг — в немом изумлении — застыли редкие обитатели "Сокола": медсестра, что нас встречала, девочки-подавальщицы из столовой.

— Ну чего вы тут вытаращились? Людей не видели, что ли? — попробовал было " навести приличие" кто-то из местной администрации.

— Не надо, —остановил Володя Механошин. — Для всех же танцы. Вы разрешите вас пригласить?

Он сказал это, лихо подкатив на своих двух колесах к симпатичной медсестре. Она засмущалась, заотнекивалась. Но он, конечно, добился своего.

Оказывается, здоровому танцевать с колясочником совсем не сложно. Надо лишь слушать ритм и не бояться импровизировать.

У Зои Васильевны с Юрой, который уселся в свою коляску, получился, например, целый спектакль. Прямо-таки инсценированная песня. Им аплодировали.

— Володь, — осторожно спросила я потом у Механошина, — а тебе не мешают зрители? Ну вот что смотрят, как на диковинку. Неприятно ж, наверное, а?

Он засмеялся:

— Очень даже приятно. Люди зачем на танцы приходят? Себя показать, других посмотреть. Вот пусть и смотрят на здоровье.

Он устроил зрителям настоящий спектакль. Честное слово, это было изысканное зрелище.

До Губахи мы не доехали: жить нам предстояло в пионерском лагере "Чайка". От широкого шоссе — асфальтированная дорожка. А вдоль нее... Вдоль нее до самых ворот стояли дети с цветами, они махали нам, кивали, тянулись прикоснуться к коляскам и улыбались: "Здравствуйте!"

"Здравствуйте, мы вас ждем, добро пожаловать!" — шелестело вдоль дороги.

Понятно, ребятишек так научили. Но из всех отрепетированных приветствий это, пожалуй, было самым приятным, самым сердечным, самым ласковым. То, что мы увидели час спустя наверху, на втором этаже, и вовсе превзошло все ожидания.

Представьте себе шикарно накрытый банкетный стол.

— И это все... нам? Для нас? В честь нас? — недоумевали марафонцы.

И тут впервые, глядя на заблестевшие глаза ребят, я поняла, как не хватает им настоящих праздников. Вот таких парадных столов, многолюдных тусовок, тостов и речей. Да, от шумихи светской жизни быстро устаешь. Когда она в изобилии. Но без нее... Без нее, наверное, невозможно почувствовать себя полноценным человеком. Сполна ощутить и прелесть уединения, и радость тихого общения узким кругом, и наслаждение любимым делом.

Праздники — в том числе и такие, пышные, шумные, с буйным смехом, застольным хором и танцами, — должны быть в каждой человеческой жизни. И именно такой праздник устроили марафонцам хозяева губахинской "Чайки".

Так совпало — в этот день отмечала свои именины Людмила Трубникова. Ей вручали сонеты и букеты, дружеские шаржи и духи, каких только шутливых подарков и вполне серьезных предметов не преподнесли!

Среди всех дифирамбов, прозвучавших в ее честь, мне запомнился один:

Пусть угораздило разбиться.

На трассе - райская жар-птица!

Летит, сияя, как комета,

Вся в восхищенных взглядах света.

Выносливей коня, осла, верблюда...

Ну, догадались? Это - наша Люда.

А потом на импровизированную сцену — пятачок перед накрытым столом — выходили местные таланты. А потом и инвалиды не удержались — и песни и танцы пошли уже в общем исполнении.

Андрюха Загородских до того растрогался, что, выбравшись на "сцену", стал публично объясняться всем в любви, вспоминая собственное "босоногое детство" и застолья в родительском дому. Его едва спровадили спать...

После полуночи прибой общего гуда стал стихать, общество разбилось на группки, на компании, на пары.

Где-то звучала гитара, где-то полился неспешный разговор за жизнь...

Одним словом, это был хороший вечер.

На широком балконе, когда все уже улеглись, мы остались маленькой компанией. Над темным лесом, где только что догорел закат, уже теплилась полоска рассвета.

В такие ночи хочется читать стихи, петь негромкие душевные песни или говорить о любви. О ней и говорили.

...Подняться на следующее утро было довольно трудно. Но — график есть график!

— через пару часов нас ждут в Кизеле. Скорый завтрак, улыбки новых друзей, шуточки по поводу событий вчерашнего банкета.

Наконец колонна построена. Как всегда, у кого-то проблемы с коляской (колесо спустило), у кого-то спешные дела в придорожных кустах. Медики (тоже как всегда) обходят марафонцев с расспросами. Андрей, чувствуя, видно, что слегка переборщил вчера со своими выступлениями, от смущения начинает капризничать:

— Ой, мне давление померяйте, пожалуйста. Ой, да-да, я чувствую — прямо такое большое, огромное, непосильное, можно сказать, у меня давление.

Врач послушно берет тонометр, жмет на грушу. Андрей притаил дыхание. Оглянувшись, замечаю — точно так же напряженно, следит за ходом этой процедуры вся наша кавалькада. Наконец врач вынимает из ушей трубочки фонендоскопа:

— Сто десять на семьдесят.

Команда взрывается хохотом. А волонтер Коля Селин, только что торопливо и истово накачивающий колеса Вериной коляски, бросив насос, азартно переспрашивает:

— Сколько? Сколько?

Словно жить не сможет, не узнав цифру Андрюхиного давления.

И вот тогда я впервые подумала: "Мы — команда. Точнее, даже нет. Мы — единый организм. Мы — тот самый социальный оптимум, который, по идее, должен складываться вокруг больных и здоровых, сильных и слабых, смешных и серьезных..."

«А может, сменить угол зрения?»

Вечером в холле березниковской гостиницы празднуем очередной день рождения

— Веры Чугайновой. Естественно, гитары, песни, анекдоты из жизни...

Засиделись за полночь. Мимо нас раз, другой прошла крашеная блондинка. Наконец остановилась, явно хочет что-то сказать.

— Мешаем? — вскинулись ребята. — Вы уж спать, наверное, легли, да? Мы сейчас разойдемся...

— Да нет, что вы! Что вы! — замахала руками. — Просто я это... Можно тоже с вами посижу?

Оказалось, барменша со второго этажа. Сбегала за стулом, принесла бутылку шампанского. Предложила тост: "За жизнь!". И разговорилась:

— Знаете, ребята, я так живу погано. Вчера вот у меня гараж завалился. Я шабашников наняла гараж строить, а он завалился. Зуб сегодня утром сломала. Да что ж это такое, думаю, не жизнь — сплошное гадство? Сына одна ращу, с мужем развелась, а женихов больше нету... Доллар растет, рубль падает... А на вас погляжу — вы такие счастливые, будто и не в нашей стране живете. Слушайте, может, мне тоже надо на коляску сесть, чтобы порадоваться жизни?

Мы посмеялись тогда все вместе, а потом не раз — и мысленно, и в разговорах — возвращались к этому случаю. Есть, есть что-то такое в этом взгляде из коляски, что заставляет по-иному оценивать жизнь, чему невольно хочется научиться...

В Березниках, после деловых встреч с местными инвалидами и делегацией ВОИ из Красновишерска марафонцев порадовали прогулкой на пароходике по Каме. Пароходик этот принадлежит Клубу юных речников, и обслуживают его — весь, от и до, — сами ребята.

Отойдя несколько миль вверх по Каме, наш пароходик притулился у скромной пристани — не у пристани даже, у бережка, на который сбросили трапы. Все высыпали на палубу. А на высоком обрывистом берегу, как на сцене, для нас устроили настоящее представление.

Оказывается, дети из расположенного неподалеку спортивного лагеря ждали нашего приезда. И сейчас, на глазах у изумленной публики, демонстрировали показательное выступление — акробатические этюды и игры с мячом, спортивные единоборства и эстафеты.

Игорь Коломиец не выдержал:

— Ну-ка, дайте я им тоже кое-что покажу! Выбравшись на берег, он азартно, как мальчишка, демонстрировал какие-то удивительные фокусы с мячом.

— Э-эй! Не забудь там сказать, что ты — наш, из инвалидной команды! — кричали марафонцы двухметровому стокилограммовому Игорю.

... А вместо ужина поехали на пикник с шашлыками, затеянный гаишниками. И был закат, описать который просто невозможно, потому что не в оттенках зари и не в озерной ряби дело. И был костер, на который я порой любуюсь и сейчас, когда после марафона минуло уже столько времени: наши "фотомыльницы" так явственно и точно увековечили это сияющее пламя! И сияющие лица вокруг него.

И были тающие во рту, с хрустящей корочкой, нежнейшие кусочки мяса на шампурах ("Ребята, ну кому еще? Ведь пропадет добро!"). Удивительно — и когда эти ловкие парни умудрились наготовить шашлыков на такую ораву? И были дикие танцы на диком берегу под магнитофон. И тихие объяснения под гитарный перебор струн. И еще что-то, что не описать словами и не пересказать, но что и составляет, наверное, суть настроения. Мы все в этот вечер были юны, влюблены и здоровы. И — счастливы.

Портрет марафонца. Вечер с Володей Механошином

Пойдем, погуляем по городу, — предложил Володя Механошин. — Не боишься?

Сначала я даже не поняла, о какой "боязни" он говорит. Подумала: действительно, Березники — город серьезный, транспорта на улицах много, а мы вдвоем, без милиции, без волонтеров, без сопровождения. Случись что — и помочь-то некому.

— Если упадешь с коляски, Володя, — начала осторожно, — так и знай, мне тебя с поля боя не вынести.

— Да я не о том, — усмехнулся он в пшеничные усы. — Стесняться-то не будешь?

Не буду? Я не знала. Честно, искренне не знала, что буду испытывать я — резвая,

общительная, уверенная в себе, — когда окажусь на улице в паре с инвалидом. Прелестным июльским вечером. Вдвоем с кавалером. На коляске.

Это была незабываемая прогулка. С одной стороны, мне все время хотелось Володю подстраховать. Так и тянуло схватиться за ручки коляски перед светофором, или на проезжей части, или когда дорога поворачивает в гору.

— Отпусти, — жестко и коротко приказывал он, немедленно остановившись. — И иди с этой стороны, подальше от машин. Все-таки я — мужчина.

— А на плечо, Володь? Ну хоть на плечо руку можно положить? — канючила я, испытывая инстинктивный страх оттого, что он сейчас во что-нибудь врежется или кто-нибудь на него налетит.

Милостиво соглашался:

— Ну, на плечо можно. Будто мы с тобой под руку идем. Слушай, а что это у тебя вообще за страсть к гиперопеке?

Да если бы только у меня!

Сколько раз замечала: стоит инвалиду появиться где-нибудь в людном месте — и все принимают судорожную и напряженную стойку баскетболистов на площадке. Словно боясь, что вот-вот он "бросит мяч", то есть что-нибудь уронит, заденет, упадет. Его начинают страховать и поддерживать так, что колясочнику становится тошно.

— Я сам, — говорит в таких случаях Володя Механошин. Говорит спокойно и внушительно, а чтобы смягчить резкость тона, добавляет с очаровательной улыбкой:

— Если надо, я попрошу. Хорошо?

Кстати, просить тоже надо уметь. У Механошина это выходит блестяще. Однажды при мне Володя "загрузил" в трамвай (!) трех колясочников. В другой раз мгновенно сагитировал мужиков снести его с трех десятков крутых ступеней, ведущих к стадиону.

— Понимаешь, — объяснял он мне, — у людей не надо одалживаться. Надо их просто пригласить сыграть в забавную игру. Или как бы доверие оказать.

Наверное, и впрямь у современных мужчин не так уж много арен, где они могут продемонстрировать свою мужскую состоятельность. Во всяком случае, те, кто поднимали Володю в трамвай или на ступеньки, заметно оживлялись после такой работы. Глаза мужиков загорались, плечи распрямлялись, и уходили они, гордо поигрывая мускулами.

А в Березниках мы с Володей брели по улицам и хохотали.

— Знаешь, — говорила я ему, — у меня ощущение, будто выгуливаю большого сенбернара. Голова лохматая, руку, замирая от собственной храбрости, держу на загривке. А он вдруг...

— ... Ка-ак тяпнет! — резко оборачивался Володя, поддерживая шутку.

Встречный мужчина на костылях остановил нас у винного магазина.

— Спасибо, брат, — протянул он руку Володе. — Я сегодня на вас насмотрелся — хорошо вы живете, молодцы. Так держать!

Вдруг его умиленный, чуть пьяненький взор обратился ко мне:

— Только ты не бросай его, ладно? Не бросишь? Обещай!

Ну что мне оставалось делать?

— Нет! Нет, конечно! Вы что? Обещаю! — заверила я мужичка.

Отойдя, мы долго молчали.

— Ну, извини, — сказал Володя. — Ну что? Надо было ему все объяснять? Это, дескать, не жена. Жена у меня верная, хорошая, дома осталась, а это меня просто так девушки любят?

Мы посмеялись. Противиться Володиному обаянию действительно было невозможно.

Помню, как в Губахе мы до утра проговорили о смысле жизни. Втроем: Володя, я и начальница лагеря Наталья Перцева.

— Откуда в тебе такая уверенность, Володя? — все допытывалась она. — Такое внутреннее спокойное достоинство? Рядом с тобой себя действительно слабой женщиной чувствуешь. Хотя вроде должно быть наоборот.

И он рассказывал нам про аварию, в которую попал около десяти лет назад. Ехал с приятелем на мотоцикле, не справился с управлением. Понял, точнее, почувствовал, что на повороте упадут и рычащий железный зверь рухнет прямо на них. " Прыгай!" — приказал Володя. И они прыгнули. Оба. Приятель даже очки не разбил. И на теле — ни одной царапины.

У Володи, впрочем, царапин тоже не было. Только — перелом позвоночника. И полный разрыв спинного мозга.

У него была красивая профессия — строитель. И несомненный организаторский талант. Незадолго до травмы он добровольно перешел из прорабов в бригадиры. Через три месяца ему должен был исполниться 31 год. Возраст молодости. Возраст зрелости. Возраст вершины. Он встретил его в больнице.

А рядом — верная жена Рита, которая знает его, кажется, всю жизнь. С которой росли на одной улице, в соседних домах. Которой вдруг ни с того ни с сего он стал когда-то писать из армии подробные, душевные письма. (Почему ей? Ведь провожала на службу его совсем другая девчонка. Да и у Риты были другие поклонники.) Но именно ее первую встретил он, вернувшись из армии домой. Три года в Морфлоте, в экипаже подводной лодки, две "автономки" за спиной — это вам не соседский юнец, а вполне интересный мужчина.

Так или нет рассуждала Рита, тогда уже студентка-третьекурсница университета, сейчас сказать сложно. Только через полгода они поженились. Родился Женька, потом Настя.

Когда он разбился, Женьке было восемь. Насте — пять... А Рите? А Рите, верно, небо показалось с овчинку, когда она наконец по-настоящему осознала, поняла, чем грозит мужнина травма... Но...

— Понимаете, — говорит сейчас Володя, — инвалидность, она ведь не только отнимает у человека. Она ведь что-то ему и дает.

Говорят: страдания облагораживают душу. И еще говорят: ну как же было не озлобиться, ведь столько пережить довелось! Так все-таки облагораживают или озлобляют человеческую душу несчастья?

Наверное, оба эти утверждения столь же верны, сколь и ложны. Да, страдания озлобляют (если человек был зол и до того). Да, облагораживают (если и до свалившихся на нее страданий личность руководствовалась в жизни прежде всего высокими мотивами).

Помните такую детскую радость — переводные картинки? Клейкие желтоватые листочки с мутными, как сквозь запотевшее стекло, рисунками. Но намочи такой рисунок в воде, приложи к какой-нибудь гладкой поверхности, потри пальцем... И сквозь пелену тумана, сквозь скрученные катышки сдернутой защитной пленки появятся необыкновенно яркие, сияющие краски. Не появятся, а проявятся.

Мне кажется, внезапная травма — как та переводная картинка. Во всяком случае, в Володиной жизни она высветила такие краски, о которых он, быть может, и не узнал, если бы не разбился. Во-первых, Рита.

— Это я ее всю жизнь добивался, понимаешь? А она меня, по-моему, вовсе и не любила сперва. Замуж пошла? Да так как-то, не спорить же ей со мной. Это бесполезно. А когда стало ясно, что на ноги я больше не встану (никогда!), что детей у нас больше быть не может — вот тут-то доброхоты и начали ей в уши напевать: мол, зачем тебе такой муж и все такое.

— А она?

— А она... Знаешь, это, наверное, парадокс какой-то, я не могу объяснить. Но, по-моему, она меня только после травмы по-настоящему-то полюбила...

Во-вторых, работа. Я поняла бы, если бы Володя был, скажем, писателем. Или бухгалтером. Или программистом. Одним словом, человеком, для которого неподвижность ног — вовсе не преграда, чтобы толково и умело исполнять свою работу. Но он был строитель. И физические возможности при его специальности ценились и значили не меньше умственных. Найти достойную замену любимому делу, приспособиться, устроить жизнь так, чтобы не чувствовать себя беспомощным калекой, чрезвычайно сложно. Он смог.

Занялся деревом. Выпиливал, выжигал, резал. Оборудовал в своей квартире настоящую мастерскую, даже мебель сам делает. Когда понял, что у него получается, предложил свои услуги местному Дому пионеров. Вел кружок для мальчишек.

Однако это случилось много позже, после того, как... Впрочем, лучше по порядку.

Принято думать, что травма вроде Володиной разбивает жизнь человека на две. Людмила Трубникова, например, так о себе и говорит: "Когда я была живая..."

Володя тоже измеряет свою жизнь двумя. Только не "до травмы и после", а "до Се-строрецка и после". Сестрорецк — это курорт под Ленинградом, специализирующийся на реабилитации инвалидов-колясочников. Володя побывал там, когда его стаж спи-нальника составлял три года.

Знакомство, а потом и дружба с ленинградскими спортсменами-гонщиками, которых усадила в коляски трагедия на трассе, просто перевернули всю его жизнь. Точнее, его представление о собственной жизни. Володя вдруг наяву увидел то, что лишь смутно чувствовал, живя в своей Нытве. Новая жизнь может быть ничуть не хуже старой. Ведь сам-то он, сам, ничуть не изменился.

Ах, какие экскурсии по ночному Питеру устраивали они! Оказывается, забраться в электричку, спуститься по эскалатору, отмахать десяток-другой километров по ленинградским проспектам на коляске вовсе не составляет труда!

Они ездили на взморье, в дюны. Они взбирались на колокольни (!) храмов. В одном из таких храмов питерский Володин друг обвенчался со своей невестой. Он — спи-нальник, она — здоровая девушка. Наверное, их трепетная любовь тоже чем-то озарила Володю. Во всяком случае, вернувшись из Сестрорецка домой, в Нытву, он круто поменял свою жизнь.

Для начала сменил квартиру с престижного третьего этажа на первый. Снабдил въезд в дом необходимыми устройствами для самостоятельного передвижения. Оказалось, для этого вполне достаточно нескольких ведер цемента (и получился вполне приличный пандус у крыльца). Сделал откидной щит на пружине, прикрепленный к стене. При необходимости он прикрывает непреодолимые когда-то шесть ступенек лестничного марша, и Володя свободно, без посторонней помощи, может выбраться из дому. Таким же образом переоборудовал кухню, ванную, туалет...

Дело кончилось тем, что к Володе пришли домой старые знакомые и предложили работу в автосервисе. И теперь он ведет нормальную трудовую жизнь нормального делового человека.

И еще о приобретениях.

— Знаешь, — сказал мне как-то Володя, — я, наверное, погорячился немного, когда, рассказывая вам с Наташей Перцевой свою жизнь, заявил, что травма меня ничуть не изменила. Изменила, конечно. Я спокойнее стал.

"Спокойнее" — на Володином языке значит "мудрее". Исчезли суетность, бесконечная ежедневная гонка: куда-то поспеть, что-то достать, с кем-то встретиться. Появилось четкое сознание цены и меры. Мелочей и главного. И умение радоваться тому, что даровала судьба.

— И еще знаешь что? — заметил он в недавнем разговоре. — Моя инвалидность свела меня с людьми, с которыми раньше я никогда бы не сумел познакомиться. У меня

— ты будешь смеяться! — круг общения необыкновенно расширился. Те же ребята-гонщики, журналисты, школьники, учителя, чиновники, артисты, спортсмены. Где бы я их всех нашел на своей стройке?

А в Березниках он играл в футбол. Встал на своей коляске между двух кирпичиков

— импровизированные ворота. Верхние голы ему, конечно, не взять. Но те, что в пределах досягаемости, — не пропустил ни одного. " Я же способный", — смеялся.

Его обожают дочь и сын. Неудивительно. Ведь выросли они практически на его руках. Мама уходила на работу, а папа Володя оставался дома — варил обед, проверял уроки, собирал в школу. Дети у Механошиных получились на удивление спокойными, ласковыми, послушными. Впрочем, чего ж удивляться? Когда дома постоянно присутствует один из взрослых, то есть явственно ощущается родительское организующее начало, то никаких капризов, стрессов, запущенных проблем. Им просто неоткуда взяться. И я уже нисколько не удивлялась, когда узнала, что шестнадцатилетний Женька отлично справляется не только с отцовским "Запорожцем" на ручном ходу, но и с другими машинами, ремонтируемыми в автосервисе. Что Настя вместе с отцом обожает собирать облепиху на собственном огороде. Что строить дачный домик, или ловить рыбу, или ходить за грибами дети привыкли вместе с папой. Что даже плавать их учил он.

— Сам?

— А ты как думала?

— Но как же ты, Володя, в воду-то забираешься?

— Как-нибудь покажу, — пообещал он. И показал. Дело было в Добрянке. В тот вечер — знойный, удушливый, какой-то чрезмерно летний — мы не пошли бродить по городу, а отправились прямиком на пляж. На своей коляске Володя подъехал к линии мокрого песка. Разделся, ловко перевернулся на бок, скомандовал:

— Держи меня за ноги! Ну не помнишь разве, как Колька-Килька с Иваном Семеновым фуражку из лужи вылавливали?

И когда я ухватила его за безжизненные щиколотки, уверенно зашлепал на руках прямо в воду. Плавает он отменно.

Когда мы подобным же образом выбирались на берег, поглядеть на нас собрался весь пляж.

_ Смотрят? — негромко переспросил Володя, уверенно пробираясь к своей коляске.

— Ага.

— Тогда сейчас аплодисменты будут. Если бы пляжная публика в Добрянке была чуть более раскованна, нам бы устроили овацию. Во всяком случае, восхищение во взорах, брошенных в нашу сторону, я ловила. Не раз.

И мне не было ни стыдно, ни неловко, ни стеснительно. Ничуть, ни капельки.