Библиотека

Глава 21. Детский церебральный паралич

Около середины января я повезла всех четверых детей на обычный осмотр к Джону Грэнди. Это был дежурный визит, поскольку в то время они были самыми здоровыми за последние несколько лет. Дожидаясь своей очереди, я перебирала в уме наши прошлые проблемы.

С трехлетнего возраста у Мари были неполадки с лобными пазухами. Мы не раз обращались к специалисту по болезням уха, горла, носа, но получали только кратковременное облегчение. Он считал, что все ее болезни проистекают от плохого состояния пазух, и посоветовал, даже, скорее, настойчиво порекомендовал нам перебраться в Аризону. Наше решение остаться было трудным и способствовали ему два момента: первое — необходимость оставаться поблизости от доктора Б., второе — многолетняя успешная работа Джимми в Нью-Йоркской телефонной компании. У него было несколько более выгодных предложений, но, думая об интересах Карен и не без основания сомневаясь, что где-то нас ожидают райские кущи, Джимми решил ничего не менять. Переезд в Аризону как раз и был такой большой переменой, и мы решили подождать, пока Джон вернется после войны. Он был не только педиатр, но и специалист-аллерголог. Джон обнаружил у Мари аллергию и соответственно стал ее лечить. Она быстро поправилась, и мы смогли забыть про Аризону.

«Здесь нам повезло», — с признательностью подумала я.

Осмотр моего выводка занял у Джона некоторое время. Он проделал все необходимое, включая прививки и кое-какие анализы. Он нашел, что у детей все в порядке, и сказал, что мы молодцы. Меня всегда мучило опасение, что на очередном осмотре обнаружится нечто скверное и непонятное, поэтому уходила я в этот раз в самом радужном настроении. Я решила, что мы с Джимми обязательно должны это отпраздновать. Поужинаем в ресторане и сходим в кино.

Я попросила Мари и Гло присмотреть за малышами и целых полчаса пролежала в ванне. Еще полчаса на прическу и косметику, и двадцать минут, чтобы решить — надеть платье из черного крепа или мягкой зеленой шерсти. Наконец, решила в пользу последней (я люблю любой цвет, если он зеленый), порылась в ящике с бельем, откопала носовой платок тончайшего полотна, хранившийся для особо торжественных случаев, и щедро смочила его «Шарбе».

Джимми встретил меня у дверей и приветствовал восхитительно вульгарным свистом. Он поцеловал на прощание детей, и мы уехали, чувствуя себя совсем юными и беззаботными. Решив кутнуть, мы заказали коктейли, потом спагетти и красное вино. После ужина отправились в кино на две серии и явились домой в отличном настроении, как это бывает после веселой пирушки, украдкой.

Два дня спустя, когда Мари вернулась из школы, я гладила белье на кухне. Она разделась и подошла ко мне, протягивая руку.

— Мамочка, посмотри, это так и должно быть?

Я взглянула на протянутую руку. Сантиметрах в десяти выше запястья краснела большая припухлость. Джон сделал им пробы на туберкулез, и я рассеянно проверяла их руки по вечерам, не ожидая обнаружить что-либо. Должно быть, я изменилась в лице, потому что Мари спросила со страхом в голосе:

— Мамочка, что-то случилось? Ты так странно смотришь... Ой, ты сожжешь платье Карен.

Я сняла утюг, поставила его на подставку, медленно обошла вокруг стола и села.

— Ничего не случилось. Просто... просто я удивилась, вот и все.

Я старалась говорит с родительской невозмутимостью.

— Поставь, пожалуйста, Карен к ее рабочему столику и дай ей раскраски. Я сяду выпью чашечку кофе и немного отдохну.

— Хорошо, ма.

Она взяла большую сковородку для воды, два полотенца и ушла.

Я сидела и оцепенело смотрела в окно, где по снегу прыгали воробьи. Мыслей никаких не было.

«Нужно позвонить Джону... нужно позвонить Джону...»

Эта фраза все время проходила перед моими глазами, как световая реклама на здании издательства «Таймс». Слова медленно скользили прочь. Ни я к ним, ни они ко мне не имели никакого отношения. Я почувствовала резкую боль и, очнувшись, увидела, что держу в руках догоревшую до самых пальцев сигарету. Когда же я ее зажгла?

«Хорошо бы здесь была мама и заварила крепкого чаю», — подумала я.

На ватных ногах я дошла до телефона и назвала номер.

— Порт Честер, 8991.

Мой голос звучал странно и глухо, и лишь со второй попытки телефонистка расслышала мои слова. Джон взял трубку, и я описала руку Мари.

— Привези ее через час, я посмотрю, — сказал он. — А пока не впадай в панику, не вижу повода.

Я повесила трубку и вернулась на кухню. Убрала гладильную доску, свернула белье, начистила картошки к обеду. Пока накрывала на стол, я немного пришла в себя, и Страх, мой давний спутник, снова лизал мне руки своим ледяным языком.

Я поднялась наверх, позвонила Кейви, попросила прийти посидеть с Карен и Рори. Он проснулся, потихоньку встал и теперь пытался в раковине пустить в плавание коробку из-под сигарет. Пятнадцать минут ушло на то, чтобы вытряхнуть его из насквозь мокрой пижамы, вытереть и одеть, еще десять на то, чтобы, по выражению Рори, «нарисовать лицо». Я дважды размазала губную помаду, и пришлось переделывать все заново. Мои глаза казались в зеркале совсем темными и напряженно всматривались в свое отражение. Нет, так дело не пойдет. Нужно собраться. Ты — мать. Один твой вид может до смерти напугать ребенка, а может быть, и бояться-то нечего.

Скоро появилась Кейви со своими двумя детьми и до самого отъезда отвлекла меня разговорами о каких-то пустяках. Наши шины были слишком лысые, чтобы ездить по обледеневшей дороге, поэтому я взяла ее машину. На Пост Роуд Хилл застряли какие-то грузовики, пришлось ехать в обход. И до больницы мы добрались почта через полчаса.

Джон внимательно осмотрел руку Мари и, как бы между прочим, объявил:

— На всякий случай сделаем рентген.

Он позвонил и договорился, что снимок нам сделают немедленно. Джон сказал, что посмотрит его на следующий день, часов в одиннадцать, а мне предложил заглянуть около часа.

В обычном случае я ничего не сказала бы Джону до получения точного ответа, но здесь я была уверена, каким он будет, и считала, что лучше подготовиться. Я сказала ему, но мы не стали ничего обсуждать — обсуждать было нечего.

В половине второго ночи я лежала тихо, чтобы не потревожить Джимми, и перебирала четки.

— Ты спишь? — тихо спросил он.

— Еще нет, — ответила я.

— Давай разложим двойной пасьянс?

— Сначала надо бы поесть.

Мы спустились на кухню и целый час убили на то, чтобы сначала приготовить ужин, к которому почти не притронулись, а потом все за собой убрать и вымыть.

— Можно заодно уж накрыть стол к завтраку, — предложил Джимми.

Это заняло еще десять минут. Потом мы вернулись к себе в комнату и до утра играли в карты.

На следующий день, ровно в тринадцать тридцать, я заняла свое обычное место возле стола Джона, неторопливым движением вытащила сигарету и зажгла, стараясь показать, как хорошо я владею собой. Спектакль этот, однако, никого не обманул.

— Джон, ты же меня знаешь. Если что-то плохое, говори сразу.

Я уже видела у него этот взгляд, когда нужно было сообщить что-то плохое.

«Не хотела бы я быть на его месте, — пришла в голову мысль. — Все-таки незавидное это дело — быть врачом*.

— Я видел снимки, — сказал он. — И доктор Уэст их тоже видел. Сомнений быть не может. У Мэри затронуто левое легкое. Полный и немедленный покой!

Джон позвонил ведущему специалисту по туберкулезу. Тот сказал, что Мари может остаться дома, поскольку дети не бывают распространителями болезни. Нет, он не может сказать, сколько все это продлится. Необходимо пройти рентген всей семье, дедушкам, бабушкам, близким друзьям, чтобы найти возможный источник заражения.

Все результаты оказались отрицательными.

Это заключение Мари оказалось много тяжелее предыдущего, поскольку некоторое время ей не разрешали даже сидеть. Но то, первое, хоть как-то подготовило ее ко второму. Нас тоже. С другой стороны, второе, так скоро после первого, переносить оказалось еще труднее.

Мне нужно было уделять больше внимания Мари, уделять больше внимания Карен, уделять больше внимания Рори. Бремя, время, время. Господи, неужели в этом мире есть люди, которым некуда его девать?

Я раньше как-то даже не осознавала, сколько обязанностей взяла на себя Мари, как много вместо меня бегали ее крепкие ножки. Как добросовестно опекала она Рори. Пожалуй, впервые я по-настоящему оценила нашу замечательную дочь.

Большинство занятий, найденных или изобретенных в прошлый раз, оказались полезными и теперь. К тому же все больше и больше времени занимали книги. Она так кротко переносила случившееся, что мы переживали за нее еще больше.

Казалось, сама судьба решила помочь нам формировать характер наших детей еще в очень раннем возрасте. Теперь множество маленьких дел появилось у Рори, которому не исполнилось и трех лет. Он всегда был славным ребенком и стал еще лучше, когда ему все время надо было что-то дать Карен, принести Мари, помочь мне. Мы были щедры на похвалы и одобрение, и он начал чувствовать себя очень Важной Особой.

Когда я позволяла себе нечестивое развлечение — побрюзжать, пожаловаться на «невезение», когда сочувствующие друзья жалели меня, это происходило только потому, что никому из нас не дано знать, что будет завтра. У нашего «невезения» оказались далеко идущие последствия, и не последним из них было то, что наши дети, в самом раннем возрасте учились испытывать радость, помогая другим. Что это принесло пользу им самим, не вызывает сомнения. Что мир от этого стал только лучше — тоже, думаю, бесспорно. Так много ссор, вражды, несчастья и волнений в сегодняшнем мире — результат того, что слишком мало людей думают о помощи ближнему. Есть авторитетное подтверждение этой мысли. Доктор Уильям Меннингер в своей книге «Вы и психиатрия» пишет так: «Хорошо приспособленный человек — это тот, кто понял, то приятней отдавать, чем получать».

Благодаря нашим «неприятностям» вся наша семья получила возможность стать «хорошо приспособленной».

В наш просвещенный век, когда даже у собак есть свои психиатры, Шенти, по моему убеждению, тоже может считаться «хорошо приспособленным», поскольку вся его жизнь — это служение другим. Бывали времена, когда в силу его преданности Карен он возмущался нами. До того как она встала на костыли, Карен ходила только у опоры. Такое положение дел он одобрял, хотя и не отходил от нее ни на шаг. Его постоянное место было слева от нее, и если она чувствовала, что падает, то поворачивалась к нему, и падение обычно смягчалось его телом.

Шенти не любил костыли. Они были подвижны, ненадежны, одним словом, доверять им было нельзя. Когда Карен начала ходить на костылях, Шенти ложился перед ней и хватал зубами конец одного из них, так что его нельзя было поднять. Понадобилось время, чтобы отучить его от этого, но, не желая отказываться от роли защитника, он сменил зубы на лапы и таким образом удерживал костыль. Когда мы запретили ему делать и это, он стал ложиться ей поперек дороги. Карен просила его «пожалуйста, подвинуться», тыкала его в бок костылем и, наконец, кричала на него в бессильном гневе. Шенти прижимал уши, клал голову на пол, закатывал глаза, вилял хвостом, скулил, но сдвинуться — ни за что. В конце концов он покорился, но так и не примирился.

При лежащей в постели Мари я не могла много гулять с Карен, и, если бы не наша четвероногая преданность, ей редко бы пришлось выходить на улицу. Он выработал три различных сигнала.

— Она упала, но я не беспокоюсь.

— Что-то непонятное.

— Опасность!

И чем бы я ни занималась, как бы ни была одета, услышав этот сигнал, я бросалась сломя голову. Как-то в феврале я мыла Мари прямо в кровати, а Карен гуляла во дворе. Услышав сигнал номер три, я уронила мочалку, скатилась с лестницы и через кухню вылетела во двор. Одна девочка, тоже Карен, и Элен Густавсон качались на качелях. Я увидела, что моя Карен подошла слишком близко, и ее вот-вот ударят набирающие размах качели. Шенти стоял перед ней, лаял и старался осторожно оттеснить ее подальше. Карен приходилось отступать, но она была очень сердита. Я погладила пса, похвалила его и объяснила Карен, что он делает. Через некоторое время она остыла и сказала:

— Он ужасно умный, правда, мамочка? Я теперь буду его слушаться.

Примерно через месяц Джонни Гриффрен, решив сделать Карен приятное, посадил ее в свою тележку, чтобы

прокатить по улице. Пес возражал так бурно, что раньше, чем я успела выйти, Карен сказала Джонни:

— Шенти беспокоится. Надо бы спросить разрешения у мамы.