Библиотека

Глава 6. Детский церебральный паралич

Рождество 1943 года принесло нам радостные надежды и ожидания. Джимми словно заново родился, и нечего говорить, что его выздоровление шло на удивление быстро.

Мама подарила детям на Рождество канарейку, и Карен весело свистела вместе с ней. Еще мы купили черепаху — живое существо, которое не могло быстро убежать от нее. Только мы немного привыкли к этим новым членам семьи, как Бальфесы подарили нам одного из своих чудесных ангорских котят.

И вся семья, и наши близкие друзья понимали, что Карен необходимы друзья, что ей нужно о ком-то заботиться.

Котенок вырос и стал проводить время в обществе других кошек. Кокер-спаниель постарел и досыпал свой век на кухне возле плиты. Нужно было заводить еще каких-то зверей. Мы купили крольчиху-шиншиллу удивительной красоты, к тому же ожидавшую прибавления семейства.

Мари назвала ее Бэббит. Бэббит, похоже, лучше всех нас поняла, что нужно Карен. Ее дар оказался самым щедрым — двенадцать крошечных «бэббитов». Поскольку именно они в значительной степени составляли «общество» Карен, крольчата должны были днем находиться в доме. Чтобы принять такое решение, от нас требовалась немалая доля мужества, но, к своему удивлению, уже через несколько недель все привыкли к такому положению вещей.

Мы клали Карен на одеяльце в манеж и сажали туда шесть-семь представителей кроличьего семейства, загораживая снаружи доской, чтобы не сбежали. Мари катала оставшихся крольчат в кукольной коляске, и все были довольны. Многое, что делалось ради Карен, шло на пользу Мари.

Когда кроликам исполнилось месяцев семь, девять из двенадцати неожиданно заболели. Стоял очень холодный февраль. Джимми позвонил нашему другу Уолтеру Миллеру, ветеринару.

— У нас на руках десяток очень больных крольчат, — сообщил он и описал симптомы болезни. — Мы не имеем ни малейшего представления, как лечить кроликов. Ты должен рассказать нам, что и как делать.

Уолтер тоже, видимо, не специализировался по кроликам, но обладал хорошей памятью и сумел вспомнить какие-то сведения из учебника:

— У меня нет никакого подходящего лекарства, — сказал он, — но, насколько я помню, им необходимо дать корни одуванчиков.

Я слышала только то, что говорил Джимми, и была несколько ошарашена, услышав, как он с почтением произнес:

— Так ты говоришь, корни одуванчиков? Ну ладно, если ты так считаешь, хотя эта работенка и не приводит меня в восторг. Я тебе потом позвоню, расскажу, как все получится. Чего не сделаешь ради детей, — пробормотал он, натягивая пальто и закутываясь шарфом. — Тебе тоже лучше одеться потеплее, — злорадно посоветовал он. — Пойдешь поможешь. Нет, ну это же надо — корни одуванчиков в феврале.

Мы вышли на задний двор дома. Летом он был весь покрыт одуванчиками, но в ту ночь их, как назло, ни одного не было. Мы захватили лопаты и фонарики, и когда мне, наконец, удалось отыскать корешок, я издала радостный вопль. Джимми примчался, и мы вдвоем принялись долбить землю. Даже двигаясь, трудно было не замерзнуть, а уж пока мы стояли на коленях, ледяной ветер пробрал нас до костей. Земля замерзла, как камень, и мы тщетно пытались расковырять ее. Минут через десять сломалась ручка у моей лопаты, и Джимми пришлось продолжать одному, а я держала фонарик. Еще через десять минут я окончательно закоченела. Джимми, наоборот, вспотел, но не добыл ни одного корешка.

— Ну все, с меня хватит, — с отвращением заявил Джимми. — Иду снова звонить Уолтеру. Должно же быть какое-нибудь другое средство. А чем они, интересно, лечат больных кроликов там, где одуванчики не растут?

Он решительно двинулся к дому. Проходя через кухню, Джимми взглянул на часы.

— Половина десятого. Бедняга Уолтер, наверно, отдыхает после тяжелого дня, а может быть, у них бридж в самом разгаре. Я чувствую себя полным идиотом. Знаешь что, давай-ка я лучше попробую починить лопату, а ты позвони сама.

Женщине легче делать подобные глупости, я позвонила Уолтеру и сообщила, что мы не сумели раздобыть рекомендованное лекарство.

— После того как вы позвонили, я все время думал, — сказал он, — и единственное, что еще смог вспомнить — ветки плакучей ивы, маленькие нежные побеги. Понятия не имею, где их можно найти, но желаю удачи. Держите меня в курсе дела. Да оденьтесь потеплее, — добавил он.

Я передала Джимми слова Уолтера, и мы мрачно посмотрели друг на друга: где взять эту несчастную плакучую иву? И тут меня осенило:

— Джимми! Я знаю, где они растут — в парке, возле пруда. Надо позвонить твоей маме и сказать, что нам надо ненадолго уйти. Я думаю, она не откажется посидеть с малышами.

— Ты только скажи, что нам надо срочно уйти, — посоветовал Джимми. — Не объясняй ничего, пока она не придет. Еще, чего доброго, решит, что я ударился в пьянство.

Без четверти десять матушка Киллили уютно устроилась перед горящим камином, а мы отбыли на поиски. Минут пятнадцать Джимми пытался завести машину, но в итоге нам пришлось пешком пройти полмили до парка. Мы шли быстро, почти не разговаривая — стучащие зубы мешали отчетливо произносить слова. Но одну фразу я разобрала:

— Вот интересно, способны ли дети оценить, на что ради них идут родители?

Ответа он, похоже, не ожидал.

Ивы были великолепны, и мне почему-то вспомнилась леди Годива. С радостным криком я схватилась за ножницы, а Джимми — за перочинный ножик. По-моему, никогда в жизни мне не было так холодно. Я вся покрылась гусиной кожей. Даже нос замерз. Мы уже набрали почти полный пакет, когда из темноты раздался хриплый голос:

— Вы портите общественное имущество. Пройдемте со мной.

Я уронила ножницы, схватила фонарик и направила в ту сторону, откуда раздался голос. Перед нами стоял представитель Закона.

— Господин полицейский, — торопливо начала я, — это для лекарства. Понимаете, у нас заболели кролики.

Изумление на его лице сменилось праведным гневом.

— Такие с виду симпатичные молодые люди, и так напились. И вечер-то еще только начался, — сказал он вполголоса, скорее себе, чем нам.

Я представила, как завтра наши друзья открывают газеты и натыкаются на такой заголовок:

Арест пьяной четы

Мистер и миссис Киллили, проживающие в доме № 40 поХилл-стрит, были задержаны вчера вечером за...»

— О Боже, что же нам делать? Мне недолго пришлось раздумывать.

— Моя машина стоит у ворот. Давайте поживее.

Джимми знаками велел мне молчать, и мы отправились следом за полицейским. В машине и в полицейском участке было тепло. Когда мы вошли туда, я испытала невыразимое облегчение — сержант, сидевший за столом, оказался моим старым другом. Мы все объяснили и, наконец, сумели их убедить.

Кролики после той ночи быстро оправились, мы с Джимми — никогда.

Дети рождаются без чувства страха. Мне говорили, что если только что родившегося младенца бросить в воду, он поплывет, но уже на второй день жизни не сможет этого сделать. Он узнал страх. И, так же как ребенок рождается без страха, он рождается без предрассудков. И то и другое приобретается потом. Этот принцип был нам ясно продемонстрирован. За последние десять с лишним лет мы твердо усвоили, что в мире больше доброты, чем жестокости. Мы поняли, что большая часть жестоких поступков — результат предрассудков, возникших от невежества, от незнания фактов.

За время наших долгих поисков мы выяснили, что в туристских пансионатах останавливаться дешевле, чем в гостиницах. Как-то мы забрались в один из западных штатов. На прием к врачу нужно было идти рано утром. Чтобы Карен могла отдохнуть перед осмотром, мы приехали накануне вечером.

Шел дождь, Джимми высадил нас с Карен у дверей и поехал ставить машину за дом. Поездка была долгой, Карен устала и немного капризничала. Пансион выглядел просто очаровательно: старый деревянный дом, выкрашенный в белый цвет, приветливо светятся окна — все уютно, по-домашнему. Я позвонила, дверь тут же открыла симпатичная пожилая женщина.

— Мы хотели бы остановиться у вас на ночь, — сказала я, — если вы можете поставить нам в комнату кроватку для Карен.

— Да, пожалуйста, мы можем вас устроить.

Она провела меня в со вкусом обставленную гостиную и предложила сесть. Я уселась поудобнее и пристроила Карен у себя на коленях. Ей в то время исполнилось три с половиной, и, хотя и маленькая для своего возраста, она выглядела уже достаточно крупным ребенком.

— Поставьте малышку на пол, вам же тяжело, — предложила хозяйка.

— Ничего, я подержу.

— Ну так посадите ее рядом в кресло. Или пусть побегает, я не стану возражать. Маленькие дети плохо переносят дорогу. Ей, наверное, хочется потопать ножками.

— Карен не умеет ходить и бегать, — объяснила я. — Она и сидеть-то сама не может. Вы увидите, что даже у меня на руках ей тяжело долго держать головку. Поэтому мы и приехали сюда. Мы хотим показать ее доктору С, может быть, он сумеет ей помочь.

Женщина слушала меня со странным выражением лица и вдруг, побагровев от злости, вскочила:

— Убирайтесь из моего дома! — закричала она. — Только у гадких, грязных людей бывают такие дети.

Я сидела потрясенная.

— Вон, убирайтесь вон! — снова закричала она, указывая на дверь.

Взяв Карен, я встала, подошла к двери и вышла под проливной дождь. Джимми как раз заворачивал за угол дома.

— Что случилось? — спросил он.

— Нет мест, — ответила я.

— Почему же ты не подождала, пока я не подгоню машину к дверям? Вы обе промокнете.

— Да я просто не сообразила, а теперь что туда, что обратно — одинаково.

— Давай мне Карен и побежали.

Когда я садилась в машину, меня била дрожь. Внимание Джимми было целиком поглощено скользкой узкой дорогой. Я напряженно всматривалась в окна, пытаясь сквозь завесу дождя увидеть где-нибудь знак «Туристы». Пока дрожь унялась и я начала приходить в себя, мы отъехали уже довольно далеко. Понемногу ко мне начало возвращаться чувство юмора. Я стала истерически смеяться и никак не могла остановиться.

— Ох, Джимми, — захлебывалась я, — жаль, что тебя там не было. Совсем как в кино. Ты не поверишь, просто не поверишь.

И я рассказала ему все

Он вцепился в руль, словно хотел раздавить его, и дал волю своим чувствам — его жену посмели оскорбить, посмели подумать, что его ребенок...

— Вернуться бы, да показать ей... Эта злобная дура...

И так весь вечер и весь следующий день. Ему потребовалось больше времени, чтобы увидеть смешную сторону случившегося. Обиду, нанесенную любимому существу, труднее перенести, чем свою собственную.

И все же в течение всех этих лет сочувствие и понимание окружающих были скорее правилом, чем исключением.

Для Карен, например, нужен был специальный стульчик с наклонным сиденьем, чтобы она не сползала с него. Джимми попросил нашего соседа, плотника, сделать такой стул. Он показал ему картинку, а Джим Демпси снял мерки с Карен. Стул на картинке был предметом чисто утилитарным, но то, что принес через несколько дней Джим, оказалось настоящим произведением искусства.

Прошел месяц, а мы не получили счета, и как-то вечером Джимми отправился к Демпси. Некоторые из наших счетов могли и подождать, но у Джима было четверо детей, и мы считали, что ему надо заплатить в первую очередь.

— Я должен точно, слово в слово, передать тебе, что сказал Джим, когда я спросил о счете, — объявил Джимми.

И почти благоговейно повторил слова Джима:

— Бог дал мне четырех здоровых малышей и две сильных, работящие руки. Тебе не кажется, что я обязательно должен что-то сделать этими руками для Карен?

Соседские дети были добры к Карен и обращались с ней осторожно, стараясь ничем ей не повредить. Когда настала весна, мы достали Карен из манежа и положили на землю.

— Как хорошо, мамочка, — сказала она. Я понимала, что она наслаждается теплом и запахом весенней земли.

Однажды я гладила на кухне и наблюдала, как Карен и несколько соседних детей играли у нас во дворе. Наш зверинец притягивал ребятишек, а Джимми еще повесил старую автомобильную покрышку на дерево, растущее на склоне холма, и сделал из нее отличные качели. Зимой он устроил на этом склоне горку и каждый раз, выдумывая для детей новую забаву, говорил:

— Если Карен не может пойти к ним, сделаем так, чтобы они шли к ней.

В тот день я увидела во дворе незнакомого мальчугана лет шести. Я слышала, что к нам на Милтон-роуд приехала новая семья, и решила, что это их ребенок. Карен старательно ползла, чтобы достать бельевую прищепку, которую я нарочно положила сантиметрах в десяти от нее. Я видела, что один из детей отнял у нее прищепку и опять отодвинул немного в сторонку. Заплакав от обиды и разочарования, она начала все сначала, старательно, с усилием, преодолевая сантиметр за сантиметром. Новый мальчик стоял и смотрел. Потом подошел к кухонному окну и постучал. Я выглянула в окно:

— Здравствуй, меня зовут Мари. А тебя?

— Дейл, — коротко ответил он. — А что с ней такое? — он показал на Карен.

— Видишь ли, Дейл, — ответила я, — Бог не сделал ее руки и ноги такими сильными, как твои или мои. Мы должны научить ее ходить и делать все руками. Она учится, но это очень трудное дело, поэтому ей надо помогать.

Глаза Дейла раскрывались все шире и шире, а румяные щеки даже слегка побледнели. Обдумывая мои слова, он почесал одну ногу другой, потом посмотрел на Карен и отнятую прищепку.

— А вы видели, что они сделали? — сурово спросил он.

— Да, — ответила я, — но такое редко бывает, а если я вмешаюсь, это не пойдет на пользу Карен. И ребята могут рассердиться на нее.

Он резко повернулся ко мне и свирепо произнес:

— Пусть только еще раз попробуют обидеть ее. И зашагал прочь.

— Вонючка несчастная! — заорал он на обидчика. — Еще раз такое сделаешь — морду набью!

Его речь не была изысканной, но возымела действие.

Я закрыла окно и вернулась к своему утюгу, а он остался охранять и защищать Карен.

В этот день она получила защитника, которого дети приняли, потому что он был один из них. В течение шести лет, пока Дейл жил по соседству, никто не осмеливался обижать Карен в его присутствии.

Дейл уехал четыре года назад, и я плакала, когда мы прощались.

Финансовые проблемы все росли и росли, как Алиса в Стране чудес. Наш дом все больше и больше требовал ремонта. Нужна была новая крыша — в столовой протекал потолок. Помню один торжественный пасхальный обед. У нас в гостях были наши родители и крестный Мари. Неожиданно начался ливень. Я извинилась, бросилась на кухню за сковородкой и поставила ее в нужном месте. Трапеза завершилась под музыку капель, звонко бьющих в алюминиевую сковороду. Газовый водогрей тоже надо было менять: он отслужил свое и у него не было автоматического выключения. Часто я слишком долго оставляла его включенным, вода закипала и сдирала ржавчину с внутренней поверхности труб. Иногда выстиранное белье выглядело так, словно его полоскали в табачном настое.

Весной начался бейсбол. Он всегда оставался моей первой любовью. Мой дедушка был вратарем и играл за команду чемпионов мира 1882 года «Ред Стокингз» из Цинциннати. Это он придумал маску вратаря, и девять дочерей не могли простить ему, что он запатентовал свое изобретение. Он же первым надел бейсбольную рукавицу. Когда умер дедушка, я была совсем маленькая, но до сих пор помню его руки. Каждый палец был сломан по крайней мере дважды.

В субботу мы с Джимми и супругами Гроак отправились смотреть бейсбольный матч, а потом — к Джеку и Алине Макарти на коктейль. Алина была прекрасной пианисткой. Мы засиделись у них допоздна. Наши матери обе были заняты, и с детьми осталась дочь Хоуп, Джин — очень смышленая юная леди.

Мы уехали от Макарти в прекрасном настроении — наша любимая команда выиграла, мартини был в меру сухим, словом, время провели замечательно. И тут, повернув за угол, мы увидели ужасную картину...

Из нашего дома валили клубы дыма, а на улице, в центре быстро увеличивающейся толпы, стояла испуганная группа. Наша нянюшка держала на руках Карен, сбоку к ней прижалась Мари; одной рукой Джин придерживала клетку с канарейкой; кошка жалобно мяукала, собака лаяла, а кролики разбежались по всей улице.

Джимми резко затормозил, и мы выскочили прежде, чем машина остановилась.

— Вы целы? Что случилось?

Они, казалось, пребывали в оцепенении, но когда мы подбежали, все трое дружно заревели. К ним присоединились животные, и шум, который они подняли все вместе, был слышен, наверное, за несколько кварталов. Убедившись, что они целы и невредимы, мы, не тратя времени на расспросы, бросились к дому. Джимми распахнул дверь, и не дым, а стена пара вырвалась нам навстречу. Тут я поняла. Я включила водогрей восемь часов назад и забыла его выключить.

Мэри Гроак усадила мое семейство в машину и увезла к себе домой. Том, Джимми и я бегали вокруг дома, открывая окна. Через полчаса пар немного рассеялся, и мы смогли войти. Ну и разгром! Кипящая вода залилась в трубы с холодной водой, и баки в обеих ванных, видимо, взорвались. Трубы полопались, с мебели слезла полировка, занавески висели мокрыми тряпками, а линолеум был полностью загублен.

Никто не сказал ни слова; все принялись за работу. Поддерживаемые частично отчаянием, частично выпитым мартини, мы трудились до утра. Я как сейчас вижу Тома Гроака, в намокшей одежде, с прилипшими ко лбу волосами, шагающего по дому со шваброй на плече и распевающего во весь голос:

— О какое чудесное утро! О какой замечательный день!

Через несколько дней мы с Карен сидели на кухне, и я мрачно рассматривала испорченный линолеум. В дверь постучали. Оказалось — принесли бандероль для Карен.

— Это нас хоть как-то подбодрит, — заметила я, думая про себя, что такой цели может достичь разве что бриллиант Кохинур или, по крайней мере, изрядный кусок линолеума.

Коробочка была девять на пять дюймов. Очень интересный размер, к тому же надпись «хрупкое». С разгоревшимся любопытством я развернула несколько слоев бумаги и открыла коробку. Поверх плотного слоя ваты лежала визитная карточка. На ней было написано:

«Для Карен с любовью от Лоретты Тейдор».

Я сняла вату — внутри лежала стеклянная фигурка единорога из ее последнего бродвейского спектакля «Стеклянный зверинец». Я видела этот спектакль, поняла смысл подарка и почувствовала горячую признательность к Лоретте. Она была не только великая актриса, но и великая женщина.

Когда бы с нами ни случалась неприятность (а они случались с дьявольской регулярностью), за ней неизбежно следовало что-то приятное.

Как раз в это время Карен с успехом начала путешествовать ползком. Теперь за несколько часов усердной работы она могла перебраться в соседний двор. Мы решили, что, несмотря на лужи и колючие кусты барбариса, грязь и царапины, это настоящий Прогресс, и такие действия надо не только разрешать, но и всячески поощрять.

Однажды ясным солнечным днем я готовила обед, радостно размышляя, что моя дочь уже почти добралась до дома наших соседей. Элен Туми время от времени звонила и докладывала о достигнутых успехах. Последний звонок сообщил, что Карен на подступах к большой луже. Я чистила картошку, когда раздался громкий стук в дверь. Я открыла. На пороге стоял человек в знакомой униформе фирмы, доставляющей на дом кондитерские изделия. Мы не пользовались услугами этой фирмы, и меня удивило его появление. Но долго удивляться мне не пришлось. Человек просто кипел от возмущения.

— Миссис Туми говорит, что это ваш ребенок ползает там, в грязной луже.

Он уже кричал.

— И еще она говорит, что вы не хотите, чтобы ее оттуда достали, чтобы ее отнесли домой.

Я только открыла рот, но не успела произнести ни слова. Он шагнул ко мне, размахивая Старомодным Домашним Пирогом Бабушки Баррет.

— У меня своих четверо детей. Я обслуживаю здесь всю округу, но, позвольте вам сказать, никогда не видел ничего подобного. Таким, как вы, вообще нельзя разрешать иметь детей!

Он кричал все громче и громче и закончил истошным воплем.

Я отчаянно старалась прийти в себя после этой неожиданной и свирепой атаки. Переход от состояния счастливой гордости к объяснениям по поводу моей, казалось бы, очевидной, жестокости, был слишком резким. Я уронила нож, которым чистила овощи, схватила остолбеневшего рассыльного за рукав и потащила его на кухню.

— Я вам сейчас все объясню! — закричала я.

Он прислонился к холодильнику и стоял, как живое воплощение праведного гнева.

— Видите ли, мой ребенок болен ДЦП.

Он посмотрел на меня с недоумением и подозрением.

— Сейчас вы все поймете, — продолжала я. — Это значит...

Так началась моя первая публичная лекция и первый опыт изучения реакции слушателей. Как поверхность озера меняется под порывами ветра, так во время моего рассказа менялось выражение его лица.

— И вы тоже можете помочь, — повинуясь какому-то наитию закончила я. — В конце концов, вы бываете здесь каждый день и будете часто видеть ее. Разговариваете и ведите себя естественно, как с любым другим ребенком.

Он так долго и усиленно извинялся, что мне даже стало неловко. С извиняющейся улыбкой он пятился к дверям, оставив на столе Старомодный Домашний Пирог Бабушки Баррет.

Назавтра весь день лил дождь, и лужа во дворе Туми стала еще больше. На следующий день я одела Карен в водонепроницаемый комбинезон (качество гарантируется, иначе фирма возвращает деньги) и оставила ее на заднем дворе. Она тут же направилась к соседней луже, как соскучившаяся по дому черепаха — к родному пруду.

Часа через два мне позвонила Элен. Она так хохотала, что я едва могла разобрать, о чем идет речь. Оказалось, что возле ее дома встретились булочник и молочник. Молочник увидел радостно барахтающуюся в луже Карен и реагировал на это с должным испугом и возмущением. Он высказал все, что думал по этому поводу. После чего наш образованный булочник прочел ему яркую и убедительную лекцию о церебральном параличе. Лекция закончилась, сообщила Элен, любопытным описанием того, как следует вести себя в дальнейшем. Такова сила просвещения.