Библиотека

Найти себя в себе самом и не терять из виду

Ну, ты молодец, я бы на твоем месте давно сдох!, Ты — сильный человек! Думаю, не одна я слышу подобные хвалы в свой адрес и всякий раз при этом усмехаюсь, но вовсе не от скромности. Просто не вижу я никакого величия в болезни:
страдание есть страдание, боль есть боль, и ничего светлого, благородного в них нет. Просто люди здоровые знают о твоей жизни поверхностно и судят о тебе как о человеке по каким-то внешним проявлениям, не понимая, что быть и казаться в нашей инвалидной жизни — это, как говорят в Одессе, две большие разницы.
Увы, мне, как и многим больным с детства, присущ комплекс неполноценности, и в характере моем не все так просто, и человеком сильным я себя не считаю — у меня свое представление о том, что такое сильный человек, сильная личность.
Что касается комплексов вообще, то надо сказать, что для людей моего поколения они связаны и со временем, в котором жили и мы, и наши родители, с той атмосферой, в которой проходило наше детство, и мое детство, оборванное болезнью. Принято считать, что послевоенное поколение вышло не из гоголевской, а из сталинской шинели. Нечего бояться, кроме страха, — говорил Рузвельт. Нас, чье детство пришлось на 50-е годы, можно назвать детьми страха.
Я не помню точно, сколько лет мне было, семь или девять, когда случился этот маленький эпизод. Напротив нашего дома, в старинном особняке, находилось в те годы аргентинское посольство, и вот как-то летом в ближайшем парке, где мы, дети, проводили много времени, я подошла к лавочке, на которой сидела гувернантка, гулявшая с двумя прелестными маленькими девочками. Эта молодая женщина подарила мне яркий, красочный журнал, и я, конечно, не замедлила похвастаться им перед дворовыми девчонками. И вдруг одна из старших, лет пятнадцати, сказала мне:
— А вот я возьму, пойду в милицию и скажу, что ты с иностранцами водишься!
Я даже не помню, куда потом делся этот злосчастный журнал, — скорее всего, его прибрала юная шантажистка, — и я тогда ничего не знала о репрессиях, о КГБ, но на всю оставшуюся жизнь запомнила противный, липкий страх, охвативший меня при тех словах. И до сих пор, если в мой дом входит милиционер, я, прекрасно зная, что пришел он по делам соседей, внутренне напрягаюсь. Да, все мы родом из детства, и, боюсь, еще не скоро исчезнет этот вошедший в сознание, в кровь страх, как и многое другое, что вкладывают в понятие менталитет советского человека.
Ну, а инвалидность, известное дело, усиливает этот комплекс, превращает его зачастую в настоящую болезнь. Постоянное ощущение своей физической неполноценности, беспомощность и зависимость от окружающих приводят к тому, что инвалид 'становится застенчивым, замкнутым, сосредоточенным на своем несчастье. Зачастую он вынужден беседовать исключительно с самим собой, беспрестанно переживая и пережевывая свои проблемы. Психологи уверяют, что наша самооценка на девять десятых зависит от того, что, по нашему мнению, думают о нас окружающие. Ну, а что они думают и как смотрят на людей с физическими недостатками, говорилось достаточно. Отгороженность от мира, вынужденная необходимость вариться в собственном соку приводят к убеждению, что ты — один такой несчастный на всем белом свете.
Интересно, что степень остроты переживаний, связанных с болезнью, меняется с возрастом. Я сужу по себе: если лет до двадцати восьми я еще мучилась тем, что не смогла получить достаточное образование, то позднее пришло понимание того, что жизнь сложилась так, а не иначе, пришла сосредоточенность на каких-то конкретных проблемах. И меня мало уже заботило, что живу не так, как мои подруги и знакомые, — видимо, уходило с годами свойственное нам всем стадное чувство, наступало осознание собственной личности, неповторимости собственной жизни, какой бы она ни была.
Мой личный комплекс неполноценности сказался при первом же выезде в санаторий. И в здоровом-то детстве обделенная общением — не довелось мне побывать ни в детском саду, ни в пионерлагере, — болезнью я была обречена на нечастые встречи со сверстницами, молодые люди дома у нас и вовсе не бывали, да и вообще чужая юность проходила за окном. Собственная моя юность, я бы сказала, была односторонне оптимистической: меня принимали как здорового человека, общения с товарищами по несчастью я не имела, и потому во многом оказалась не подготовленной к выходу в свет. Очутившись впервые среди себе подобных уже зрелым человеком, я не всегда знала, как правильно вести себя с соседками по палате, боясь показаться ханжой, позволила сесть себе на шею излишне раскованной и опытной из них, не всегда находила нужный тон, точный ответ на непривычные мужские вопросы, вообще на внимание к себе мужчин реагировала неумело. Слишком поздно я стала выездной, слишком многое во мне к тому времени было уже закрыто болезнью. И думаю, не одна я была такой.
Но при всем при том на людей здоровых инвалиды в большинстве своем производят впечатление сильных духом, мужественных людей. Здесь, конечно, сказывается общепринятая установка, стереотип, утвердившийся в обществе: школы имени Островского, стенды Люди нелегкой судьбы, а также газетные штампы типа одолевшие недуг, преодолеть судьбу, сильные- духом и т.п. Никогда не могла понять: как это можно — преодолеть судьбу? Или — победить недуг, если с этим самым недугом живешь всю свою жизнь? Можно лишь, насколько это в твоих силах, выбрать линию поведения в рамках той жизни, которая определена ситуацией, стараться не жаловаться всем и каждому, доброжелательно относиться к людям, словом, следовать принципу не можешь изменить ситуацию —принимай ее такой, какова она есть.
Жизнь больного человека, как и у всех, состоит из темных и светлых полос, в ней бывают часы одиночества и минуты отчаяния, когда. Кажется, что впереди — полный мрак, безысходность, пустота. И не всегда выходишь победителем из поединка с мыслями, невеселый ход которых так трудно бывает переломить. Каждый выбирается из этого состояния по-своему: кто-то уходит в работу, кто-то в творчество, кто-то ищет возможность быть полезным другому, кому еще хуже. Совсем плохо тем, кто сознательно прячется в свою раковину, подобно улитке: такие люди, здоровые или больные, несчастны.
Что же касается поведения инвалидов на людях, то имидж людей стойких и мужественных, мне кажется, имеет еще одну, внутреннюю причину. Поговорка на миру и смерть красна, как и многие другие, возникла не на пустом месте. Отчаявшийся вконец узник камеры-одиночки, когда его выводили на площадь, невольно смотрел на себя как бы со стороны, глазами собравшихся вокруг людей. И человеческое достоинство вновь возвращалось к нему, все высокое, благородное, задавленное отчаянием, пробуждалось. Думаю, психологически это объяснимо: не хочется на людях выглядеть хуже, ты — тоже человек, пусть и осужденный на смерть.
Сравнение, конечно, несколько смелое, но подходящее: у инвалида ведь тоже тоскливые, безрадостные думы невольно отходят на задний план, если он среди людей. Он тоже видит себя немножко со стороны, и сам невольно меняется, потому что не хочет жалости — она унизительна. И вот он уже улыбается, юморит, смеется в ответ на чужую шутку. Вообще же у нашего брата у каждого есть своя охранная грамота от естественного, но порой жестокого любопытства людей. На мой вкус и взгляд, лучший из них — это юмор.
К тому же, обыватель не всегда понимает, что инвалид, не желая портить настроение ни себе, ни другим, не позволяет себе распускаться на людях. Не может позволить себе тяжелобольной человек выплескивать при любом случае свои отрицательные эмоции, хотя негативов в повседневной жизни у него подчас куда больше, чем должно бы приходиться на душу населения.
С другой стороны, переживания, связанные с физическим и моральным состоянием, учат глубже понимать жизнь и людей, ценить простые радости этого мира, то немногое, что тебе дано.
— Я чувствую себя счастливой в тот день, когда у меня ничего не болит, — сказала мне одна знакомая, которую мучают ежедневные боли.
Просто не позволяют себе эти люди плакаться каждому встречному и поперечному. Они понимают и то, что унылый вид угнетающе действует на окружающих: от кислого я кисну. Срабатывает некий внутренний тормоз, и вот уже создается впечатление непробиваемости — мужественности. Но ведь еще Гоголь говорил: Тот, кто чаще всего льет глубокие внутренние слезы, кажется самым веселым человеком на. свете... Л
Кто подсчитает, сколько одиноких часов! проведено больным человеком возле темнеющего окна, за которым серебрится под фонарем снежок? Кто знает, как тоскливое сжимается сердце у того же, но весеннего окна, за которым — веселые голоса людей, | шорохи шагов и шепот влюбленных? Кто1 поймет, какие чувства испытывают молодой человек или девушка, сидящие в инвалидных колясках и сознающие, что лучшие годы проходят безвозвратно, унося с собой несостоявшиеся встречи, надежду на личное счастье? Никто не поймет, если сам не пережил такие часы такие дни, такие годы.
Ну, если говорить в общем и целом, то кто-то верно заметил, что пессимизм в большом количестве становится силой разрушительной, и потому хотя бы в целях самосохранения мы вынуждены быть оптимистами. Тем более что жизнь — больше ' судьбы, и в ней есть место не только для бед и невзгод, но и для радости.
Примеров жизнелюбия инвалидов я видела достаточно в санаториях. Можно было бы рассказать об умении из всего сделать историю, забавную, на уровне анекдота, — жизнь палатная постоянно давала пищу острякам-самоучкам, да и просто людям с чувством юмора. В инвалидном мире — свой юмор, подсказанный нелегким нашим житьем и потому не всегда эстетически выдержанный. Шутки, анекдоты рождаются, как и вообще в народе, из каждодневного быта, но ведь нужно еще суметь остроумно обыграть инвалидную атрибутику — так, как это и делают сами инвалиды. Здесь и своя особая тематика, и свой сленг, словечки, поговорки, понятные только посвященным. И по сути, это тоже сопромат, сопротивление обстоятельствам.
Есть такой психологический тест на определение характера. Человеку показывают стакан, наполовину налитый водой, и просят его назвать. Пессимист скажет: Стакан полупустой, — а человек оптимистического склада скажет: Стакан полуполный. Я знаю людей обоих типов, хотя есть и варианты промежуточные. К счастью, людей, умеющих понимать, что в их жизни не все так уж плохо, больше. Но есть у меня два-три человека, притом здоровых, которым тяжело общаться с людьми, и, что грустнее, им самим-то с собой плохо. Они зациклены на себе и все воспринимают исходя из убеждения, что хуже, чем им, никому на свете быт, не может. Им не объяснишь, что беда не в каких-то черных силах, тяготеющих над ними, и не в плохих людях, которые почему-то только их окружают, а в них самих, в их характерах. Некоторые просто вообще не умеют радоваться жизни, а неизбежные невзгоды превращают в постоянное ощущение несчастья.
Среди инвалидов тоже есть свои оптимисты — причем оптимизм порой определяется относительным благополучием, и — свои пессимисты, вплоть до радикалов, которые считают, что, поскольку инвалиды — лишние люди в обществе и абсолютно никому не нужны, их нужно собрать в одном месте и сжечь. Б-р-р!
У обывателя же издавна существуют как бы два основных стереотипа, отчасти внедренных в сознание литературой: страдание облагораживает человека, делает его лучше, и — человек, родившийся больным или ставший инвалидом, озлоблен на весь мир за свое несчастье, он наглый, навязчивый. Думаю, это две крайности, и, как любые другие крайности, они неполны и неточны. Оптимизм и пессимизм — как черное и белое, они необходимы, но они — только часть общей картины мира. Бытие, конечно, определяет сознание, но не все в нашей жизни объясняется только средой и личными обстоятельствами. Нам долго вбивали в голову, что именно окружающая среда определяет человеческий характер, что человек — продукт своей эпохи (помнится, Чехов высмеял это утверждение в пьесе Иванов) и что ежели эту самую общественную среду изменить, злого человека можно переделать в хорошего, доброго. Это шло еще от утопий революционеров, -мечтавших создать нового человека, человека будущего. Противников же этой теории у нас, как водится, подвергали уничтожающей критике, называли расистами, человеконенавистниками.
Здоровье, конечно, всему голова, но эгоист в здоровье, и заболев, может остаться эгоистом, ибо болезнь, как и возраст, выявляет и усугубляет отнюдь не лучшие стороны характера. А порой, наоборот, суровая жизненная ситуация может разбудить в человеке заложенные в нем иммунитетные начала, заставит его быть терпимее, мягче, выявит качества, которые в прежней, здоровой жизни вроде и не существовали, не были видны.
Мой первый знакомый спинальник, благодаря которому я вышла на инвалидную тропу, был человеком незаурядным, авантюрным по складу характера. Мне, годами сиднем сидевшей в четырех стенах и общавшейся только со здоровыми людьми, он открыл новый, доселе неведомый мир, рассказывая о своих невероятных, наполовину выдуманных приключениях. Поначалу мне было интересно все, но постепенно в его рассказах стало проступать то, что в конечном итоге привело меня к разочарованию в этом смелом, напористом парне. Он принадлежал к так называемым травмачам: в семнадцать лет упал с большой высоты и сломал позвоночник. Так вот, в своих повествованиях, где сам он был главным героем, он с такой нетерпимостью и так недобро говорил о бывших своих друзьях-товарищах, которые все как один забыли о нем, когда он получил травму, и не пришли, когда жизнь его так круто изменилась, что я поняла: парень этот и в здоровой своей жизни был эгоистом. И отношения его с людьми строились на тех началах, которые, увы, становятся концом, когда приходит беда: он привык брать и совсем не думал о том, что нужно еще уметь и отдавать. Я скоро раззнакомилась с ним, поняв, что люди мы разные и отношения:
наши никому из нас ничего не дают. Сейчас этого парня уже нет в живых. В последний раз его видели в санатории одиноко сидящим в одной из аллей парка. Мир, праху его, но это конечное одиночество; было не только трагичным, но и по-своему логичным.
Этим примером я хочу сказать, что болезнь, резкая перемена участи изменяет, а порой ломает характер человека, определяя в большой степени его дальнейшую судьбу. Однако в болезни человек не только переживает свою судьбу, но во многом и строит ее сам. Человек за все платит сам, — из всех дифирамбов во славу человека, звучащих в горьковской пьесе На дне, этот кажется мне бесспорным. За добро, за зло, за обиду, нанесенную пусть невольно, — за все человеку приходится расплачиваться, я знаю это и по своей жизни. Знаю, что и за свою самостоятельность, как и за зависимость от других, тоже платишь, и порой, очень большую плату.
Характеры инвалида с детства и инвалида-травматика тоже отличаются друг от друга. Человек, бывший абсолютно здоровым и вдруг, в одночасье, ставший беспомощным и зависимым от тех, кому недавдно сам был опорой, — это не совсем то, что инвалид с детства, у которого большой стаж болезни и в справке ВТЭК написано:
Нуждается в постороннем уходе. Некая притерпелость к инвалидности безусловно вырабатывается, как вырабатываются и определенные качества характера. Рискну высказать свое, личное, возможно спорное, мнение: инвалид с детства еще не знает реального мира. и потому легче к нему приспосабливается, человек же зрелый осознанно воспринимает обрыв, считает его крахом жизни. И потому многие инвалиды-травмачи легче ломаются психологически, с трудом адаптируются в новой своей жизни, порой опускаются, начинают пить.
Судьбы у нас тоже складываются по-разному. Как-то на удивление молодой девушки-инвалида по поводу моего пассивного образа жизни — никуда не выезжаю, нигде не бываю — пришлось напомнить ей, что ее судьба изначально складывалась прямо противоположно моей. Обе мы — инвалиды с детства, но она жила и училась в интернате, бывая дома только по выходным, и это обстоятельство, как и тот факт, что у нее молодые родители и брат, что живет она в доме с лифтом, во многом определили и ее независимый, несмотря на болезнь, характер и более активный образ жизни.
Интересно, что порою даже тип заболевания может выработать у человека определенные черты характера. Среди многих заболеваний центральной нервной системы одно из малоисследованных — рассеянный склероз. Механизм этой тяжкой болезни более или менее известен, а вот причины и следствия неясны: почему у абсолютно здорового, в расцвете лет человека в друт складывается позвоночник, и он длительное время лежит парализованный, а потом столь неожиданно и необъяснимо наступает временное улучшение — ремиссия: ов начинает потихоньку вставать с постели, ходить, и хотя полного выздоровления не происходит, наступает улучшение общего состояния. В результате некоторой таинственности, чуть ли не мистичности процессов, происходящих в спинном мозге, многие больные рассеянным склерозом начинают верить, что вот-вот найдут радикальное средство от этого странного заболевания, они верят в чудо. Отсюда их оптимизм. А я вот до сих пор не знаю, како! вирус грызет мой спинной мозг, но механизм заболевания по-своему представляя и знаю, что болезнь моя прогрессирует ; никакое чудо ее не остановит. Отсюда -мой во многом пессимистический взгляд на себя, и на медицину, отсюда и некоторые присущие мне черты характера.
И все же изначальный, природой заданный человеку характер, мне кажется, определяет в конечном итоге почти всю его историю болезни, всю дальнейшую судбу. Недаром ведь говорят, что судьба — это диагональ между характером человека и* обстоятельствами. И еще говорят, что важнее, как человек принимает свою судьбу, чем сама эта судьба. К какой роковой черте ни подталкивает его жизнь, каждый человек волен выбирать, сдаться ему или попробовать по возможности устроить свою жизнь в самых, казалось бы, неблагоприятных обстоятельствах. Опускаться вниз легче, чем подниматься вверх, — так объяснила свой выбор женщина легкого поведения. И опускается, деградирует человек, думается, тоже во многом по своей воле.
Насколько могу судить о себе, по натуре я человек достаточно активный, просто обстоятельства сделали меня пассивной, задавили. Но — не до конца, порой эту самую активность я проявляю, если возникает кажущаяся поначалу неразрешимой ситуация. Так было в санатории, когда я отправилась в авантюрную поездку на машине и смогла выпутаться из довольно сложного положения; в другой раз, узнав о том, что распалась команда желающих поехать на машине в Ялту, за полчаса до прихода авто смогла сколотить новую, и поездка эта состоялась. Попалось мне как-то на глаза определение, данное Мопассану его биографом, — жизнерадостный оптимист. Пожалуй, это и обо мне.
Что же касается взаимоотношений, то- мне кажется, что если заложен в человеке интерес к людям, к жизни, если есть желание как-то выкарабкаться из замкнутого пространства, то заложенное должно развиваться, вначале подсознательно, с возрастом же становясь жизненной установкой. Помню, как, оказавшись на новой квартире оторванной от своих подруг, я писала им открытки — телефона поначалу не было, — и подруги приезжали, привозили книги, и мы общались, связь не прерывалась. Верно говорится: у нежелания есть тысячи доводов, а у желания — тысячи способов. И когда, случается, мне говорят о чьем-то полном одиночестве, об отсутствии друзей, я удивляюсь: нет, что-то неладно с самим этим человеком, видно, не было у него настоящей потребности иметь друзей, не было душевного отклика на чье-то горе, не было активности, без которой ничего не дается. В учении знаменитого педагога Ухтомского есть даже такой постулат — акцент на другого.
По-разному проявляют себя инвалиды и в миру. Есть среди них такие, что везде качают права, не пытаются скрыть свои эмоции, сталкиваясь с душевной черствостью, равнодушием, которого хватает везде. Не мне их судить, но я задаю себе вопрос: выигрывают ли они от яростных столкновений, всплесков отрицательных эмоций, а главное — меняет ли такое поведение отношение к ним здоровых людей? Сомневаюсь. Может, самим им на время и становится легче, но и с ними нелегко, да и результат печальный — ответное ожесточение, ответная неприязнь. По принципу бумеранга.
Насколько это бывает в моих силах, я стараюсь избегать конфликтных ситуаций, потому что не мое, да и себе дороже. Помню посещение-проверку работников Красного Креста. Не вникая в ситуацию, глядя не на меня, а куда-то в окно, старшая медсестра спросила:
— А вы не хотели бы в инвалидный дом?
На мой отрицательный ответ одна из сотрудниц удивилась:
— А почему? Мы там были, там вроде неплохо...
—Вы там были, а у меня там знакомые — живут.
На языке у меня вертелись другие, недобрые слова: А свою мать, если, не приведи Бог, что случится, вы туда сдадите? Но, спрашивается, чего я добилась бы этими доводами или рассказом о тех этажах дома-интерната, где они не были, потому что там —лежачие больные и там дурно пахнет? Да ничего! Смею уверить, за порогом моей квартиры эти люди пришли бы к единому мнению: Какие они все злые, эти инвалиды! Вот и все, и весь результат.
Нет плохих людей, есть плохие отношения между людьми. А отношения эти нужно строить, вырабатывая по ходу жизни полезные привычки, и наипервейшую из них — активное и доброжелательное отношение к окружающим. Нужно учиться жить среди людей, иначе рискуешь остаться совсем одиноким.
Помнится, одна знакомая с негодованием поведала мне, как она выставила однажды свое мусорное ведро за дверь, и никто из соседей не догадался его вынести. А почему, собственно, кто-то должен был догадываться: может, ведро должен был вынести человек, находящийся у нее дома, ее гость? И просьбы с ее стороны тоже не было. Еще один знакомый, заболевший внезапно уже в зрелом возрасте, к тому же одинокий мужчина, долго жаловался мне, какими плохими людьми оказались его соседи по подъезду: не зайдут, не спросят беспомощного человека, нужна ли помощь.
— А вы сами-то к ним ходили раньше, общались с ними? — спросила я.
Оказалось, нет, ему некогда было, он работал допоздна. Кстати, и к работникам соцпомощи у человека этого требования завышенные, многие отказываются его обслуживать. Думаю, что он и здоровым не спешил откликнуться на чужую беду. Мне искренне жаль этого человека, и не только потому, что заболевание у него очень тяжелое...
Я и мои отношения с другими — проблема очень непростая. Нет пока такой социально-психологической службы, которая помогала бы людям, оказавшимся в изоляции, людям беспомощным, зависимым от других. И потому каждый строит отношения с окружающими по-своему. У режиссера В. Мейерхольда был любимый девиз: один видит пропасть и думает о смерти, а другой видит пропасть и думает о мосте, который необходимо построить через нее. Каждый из нас строит свой мост, исходя из собственного характера и объективных обстоятельств.
Во дни благополучия пользуйся благом, во дни неблагополучия размышляй, — говорил древний мудрец. Жизнь в четырех стенах, долгие часы, проводимые наедине с самим собой, поневоле располагают к раздумьям, как, впрочем, и душевные переживания, связанные с болезнью. Конечно, у больного человека, домоседа поневоле, одиночества в полном смысле вроде бы и нет:
ведь есть радио, телевизор и — книги. Книги, развивающие воображение, помогающие узнать многое о человеке, о жизни, о всевозможных жизненных ситуациях. Привычка анализировать прочитанное, приобретение психологических навыков в общении с людьми — это своего рода компенсация за неприсутствие в реальном мире. Хорошим психологом не помешает быть любому, а уж инвалиду — сам Бог велел. Известна особая тяга людей, переживающих какие-то личные драмы, жизненные передряги, к инвалидам. Одна поэтесса, сама много болевшая, написала когда-то:
Люди, воспитанные болезнью, — они совсем другие. В народе вообще считается, / что больной, страдающий человек, как ни кто иной, способен понять другого, разобраться в ситуации, посоветовать. Сколько раз приходилось и мне выслушивать исповеди самых разных людей, распутывать клубки различных жизненных перипетий, хотя собственный, личный мой опыт достаточно скуден.
Не секрет, что умение выслушать другого в силу разных причин с годами утрачивалось в обществе, а в последние годы наблюдается явление парадоксальное: с одной стороны, возрождается личностное начало, от мы к я, а с другой стороны, многоликое я приводит к разноголосице, отчуждению людей, нежеланию слушать других.
Иное дело — больной человек, он — выслушает. А порою и надо-то всего-навсего выслушать! Если же он поймет и поможет разобраться, то выиграют оба. Многие инвалиды' являются своеобразной копилкой всевозможных житейских историй, и в результате их психологический багаж растет, растет знание жизни и ширится круг друзей.
Сужу об этом исходя из собственного опыта. На моем телефоне, единственном в доме, сидели и молодая девушка, запутавшаяся в личных отношениях с другом, — и это были не часы, а недели, пока все утряслось, определилось; и соседка, попавшая в тяжкий семейный переплет, — и это были уже месяцы разборов, а потом и бумажные дела; и случайная знакомая, которой некуда было деваться от подселенной в квартиру соседки. От всего этого была большая усталость, но это тоже была моя жизнь, люди входили в нее, оставаясь кто на время, кто навсегда, помогая мне, в свою очередь, решать мои собственные проблемы.
Психологи утверждают, что внутренний мир человека гораздо больше влияет на его поведение, чем побудительные мотивы. А внутренний мир, в свою очередь, зависит от степени самопознания, чтобы, поняв себя и свой характер, определить отношение и к себе, и к миру. Как сказано у А. Твардовского: Что нужно, чтобы жить с умом?.. Понять свою планиду: найти себя в себе самом и не терять из виду. Найти себя, чтобы постараться построить свою жизнь максимально приближенно к полноценной и примирить себя с окружающим миром. Ибо жизнь дается человеку только один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы... — здесь лучше остановиться, дабы не ухудшать здравую мысль идеологическими приставками.