Библиотека

Кто меня невзначай обронил?..

Когда я, бывало, разбирала редакционную почту — присланные в журнал рукописи стихов и прозы, то многие бандероли содержали и сопроводительные письма, порою целые автобиографии и исповеди. Записки и письма, как правило, немало говорили о характере пишущего и обстоятельствах его жизни. Поэтому ответ мой автору строился с оглядкой на такое приложение к рукописи. Иной раз приходилось писать не столько рецензию, сколько просто письмо-утешение, письмо-совет.
Среди тысяч посланий, прошедших через мои руки, попадались и такие: Пишет вам читательница из Белоруссии. Немного о себе. Зовут меня Людмила С., мне 34 года. Я инвалид с детства. Диагноз: ДЦП. Живу в деревне, с мамой. Развлечений никаких. Инвалидам в городе скучно и тоскливо жить. А тут совсем. От безысходности ищешь себе хоть какое-то занятие. Вы, может быть, посмеетесь надо мной, если я напишу, какое занятие я нашла для себя. Я совсем недавно стала писать сказки для детей. И дальше обычная просьба — прочесть, сказать правду о присланных работах: Только правду, умоляю вас. Ложь для успокоения не для меня.
Грустно становилось от подобных писем, тем более что помочь я тут ничем не могла: работы зачастую были слабенькие, подражательные. Но речь сейчас не о литературном уровне рукописей. Само по себе стремление к самовыражению естественно для каждого человека, здорового ли, больного ли, — оно было, есть и будет всегда независимо от места и времени, от возраста и социального положения. Всегда пребудет в человеке стремление осмыслить прожитое, понять что-то главное в собственной жизни, найти связь между собой и окружающим миром, поведать о ней. Об этом говорят строки самодеятельного поэта-инвалида, опубликованные в журнале Голос:
...Этот мир неразрывными нитями
Будет накрепко связан со мной.
Не сейчас, так потом, через время.
Лишь хватило бы веры и сил.
Я из общего колоса семя...
Кто меня невзначай обронил?
Пишут в редакции газет и журналов все — от школьников до пенсионеров, от студента-филолога до заключенного, пишут в страстной надежде быть понятым и услышанным. Помню, когда я прочитала первую большую рукопись, данную мне на рецензию еще в Молодой гвардии, я была в шоке: молодой, лет тридцати, человек писал фантастическую повесть, но как! Все в повествовании этом было до такой степени книжно и ненатурально, начиная с характеров персонажей и кончая основной идеей, что я по своей неопытности тогдашней решила, что это сочинение человека больного, который вроде меня сидит себе годами в четырех стенах и реальной жизни не видит, не знает, — вот и напридумывал! На мой недоуменный вопрос моя начальница и наставница объяснила, что все эти люди больны совсем другой болезнью — страстью к сочинительству, потому и называется она графоманией. —
Позже, с опытом, я сама научилась различать, что за человек и зачем, с какой целью пишет, а мои дворовые девчонки, вникавшие во все, чем я занималась, и читавшие из любопытства некоторые рукописи — в основном, конечно, про любовь, — тоже ошарашенные, спрашивали:
— А зачем они этим занимаются, зачем такую чепуху пишут?
Сейчас много говорится и пишется о старости, одинокой, скучной и безрадостной. Я уже давно, на примерах разных судеб, поняла, что если у человека в молодости или в зрелые годы были хоть какие-то интересы помимо основной работы, то и в старости своей, несмотря на все невзгоды, связанные с возрастом, он не замкнется только на себе, на своих немощах, страдая от гнетущего чувства одиночества. Поняла, что люди, изначально, от природы заряженные творчески, — это люди счастливые. Даже если они и не творят сами, а любят и понимают настоящее искусство, увлекаются музыкой, литературой, живописью.
И еще, пожалуй, с детства я думала о том, что уж инвалиду-то обязательно, всенепременно нужно иметь в жизни какое-то увлечение, неважно какое, но чтобы этому можно было отдавать и время, и душевные силы. Заложенные от природы способности к творчеству, будь то сочинительство, рисование, рукоделие, коллекционирование, — неоценимое благо для больного человека.
Гамлетовское заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя хозяином Вселенной — о силе духа, о внутренней свободе личности вопреки всему, всем жизненным обстоятельствам. Это применимо и к людям, волею судьбы заключенным в такую условную скорлупу, но стремящимся как-то себя выразить. Живя, казалось бы, в замкнутом пространстве, человек все равно остается внутренне свободным. Чехов недаром считал, что у человека две жизни: та, что наверху, на поверхности, и другая — тайная, внутренняя. Ведь мысль убить нельзя, даже если ты физически беспомощен и тело твое неподвластно тебе.
Вы не думайте, путь мой длинный —
От порога и до кровати:
Вечность времени полумрака,
Безграничный простор ума, —
это тоже строки поэта-инвалида, которому не помеха потолок и четыре стены. Творчество — всегда самовыражение, а для инвалида это еще и стремление выйти в реальную жизнь, страстное желание уйти от абстрактных мечтаний. И несмотря на литературное несовершенство, естественное для дилетантов, у этих авторов не отнимешь двух качеств: особого, индивидуального взгляда и безусловной, исповедальной искренности. Для человека, чье общение с миром ограничено болезнью, творчество — и примирение с жизнью, и душевное отдохновение, отрада. Это тот самый спасительный маленький плот, свитый из песен и слов... Для многих инвалидов творчество — противостояние и судьбе, и болезни, физическим страданиям.
— Чуть отпустит болезнь, и сразу стихи в голову полезли, — признался журналисту один из таких самодеятельных поэтов.
У обывателя при словах творчество инвалидов может сложиться мнение: раз уж инвалид пишет стихи — значит, о страданиях, о горькой участи своей, в общем, не стихи, а сплошной мрак, чернуха. Да вовсе нет, все, что видит и о чем думает, что переживает человек, что посылает ему жизнь, — все становится объектом его вдохновения. Разве говорят о болезни, о физических муках такие вот строки:
От любви с головой да в омут!
Кто сказал — от любви не тонут?
От любви только и тонут,
От нее — с головой да в омут!
Или такие:
Антоновка в моем саду поспела — Благополучья признак и тепла. Собою будто в горечи согрела, И я покой душевный обрела. Или такие:
Неужели человечеству земному Не оставить на планете добрый свет? Сколько же еще живому Дому Праздновать убийственных побед? Весь необъятный и многогранный мир пропускает поэт через свое сердце, стремясь в меру литературных способностей передать собственное отношение, свое видение вещей и событий.
Людей, вовсе ни к чему не способных, я думаю, вообще не существует на свете, просто человек либо не подозревает о своих данных, либо не имеет возможности их реализовать. И то, что для здорового человека — дар Божий, то для больного — дар вдвойне, это подарок судьбы, компенсирующий болезнь. Человек обездвиженный обречен годами видеть один и тот же пейзаж за окном. Но зато как жадно впитывает этот пожизненный затворник все окружающее в те редкие часы, моменты, когда удается вырваться на волю, под открытое небо, на улицу, на природу! Как стремится он насытиться впрок видом деревьев, травы, каждой травинки! Попав на открытое пространство, на воздух, на люди, он испытывает массу впечатлений враз, они обрушиваются на него подобно водопаду, и в эти часы, в эти минуты он особенно остро чувствует радость и полноту бытия, забывая о своей болезни.
Помню, в свои двадцать лет, гуляя вокруг дома, наслаждаясь всем, что меня окружало, я с удивлением прислушивалась к обрывкам людских разговоров: прохожие говорили о работе, о семейных склоках, о болезнях и не видели ничего — ни игры заходящего солнца на кронах деревьев, ни травы у дороги, ни высокого неба с перистыми облаками! Я их не осуждаю, избави
Бог, я только хочу отметить, насколько больше ценит человек больной каждую встречу с землей и небом. Лишенный общения с природой, он гораздо сильнее воспринимает ее, он сильнее чувствует законы гармонии и красоты, по которым построен мир.
Ну, а ежели человек этот еще и наделен образным мышлением, если у него развито воображение и он владеет словом — то он уже богач. О силе воображения можно говорить бесконечно, многие великие высказывались по этому поводу. Вот, например, как Ботичелли объяснял, что такое пейзаж: намочи тряпку, говорил он, брось ее на стену — в пятнах будет пейзаж. А Леонардо да Винчи видел рисунок в пятнах плесени — воображение подсказывало ему лица, предметы, фон. У Чехова в Чайке Григории отмечает для себя: вот плывет облако, похожее на рояль. Да что классики! Каждый из- нас, глядя на проплывающие по небу кучевые облака, увидит в одном из них сказочного богатыря, в другом — неведомого зверя или птицу, в третьем — волшебные замки. Игра солнечного света и тени на стене вызывает в воображении удивительные картины.
Помню, как, сидя перед открытым окном, я подолгу глядела в сероватое зимнее небо, откуда неслышно опускались на землю крупные белые хлопья снега. И через две-три минуты происходило маленькое чудо: уже не снег шел откуда-то сверху, а наш дом медленно-медленно плыл вверх, в бездонное небо, минуя пушистые комочки, плыл подобно некоему воздушному кораблю. И еще помню, как летела на самолете в санаторий, и самолет плыл высоко над облаками, где вовсю царствовало ничем уже не заслоняемое ослепительное солнце. И бесконечные облачные поля, проплывающие за иллюминатором, казались мне снежными просторами с ледяными торосами из рассказов Джека Лондона. И чудилось, вот-вот из-за такого облака-тороса вынырнет собачья упряжка, покажутся сани, и в них — укутанные в меховые шубы золотоискатели.
Конечно, в нашей инвалидной жизни многие впечатления опосредованные: неожиданные сопоставления, ассоциации рождаются из прочитанного, увиденного на телеэкране и, помноженные на воображение, дают тот или иной образ. Как у людей незрячих обострены тактильные, осязательные чувства, так у инвалида-опорника, чья жизнь в неподвижности поневоле располагает к раздумью, обостряется мысль, а у творчески одаренного человека появляется желание найти ее образное воплощение, и вот он уже ищет слова, краски, подбирает ноты, он ищет способы, как сердцу высказать себя.
Издавна в народе существует такой предрассудок: ежели ты увечный, парализованный — значит, и умственно отсталый. И по сей день не изжит этот обывательский взгляд на человека с физическими недостатками.
— Как, ты еще и стихи пишешь?! — удивился родственник моей подруги, получив от нее стихотворное поздравление.
Да и по себе знаю, что при самом доброжелательном отношении люди порой не могут скрыть своего удивления: как это, инвалид — и рисует, и пишет, и его даже в журнале напечатали... Они не могут понять, что люди, вынужденные смотреть на мир сквозь комнатное или телевизионное окошко, много читают, много размышляют, любят и понимают искусство. Неважно, что они лишены движения, — у них живой ум, живое сердце, потому что они — люди.
И со всем окружающим миром у инвалидов свои особые, добрые отношения. Моя знакомая признавалась, что если утром увидит за окном незнакомую птичку, у нее поднимается настроение. Я тоже, помню, радовалась, сидя на балконе, если на меня садилась бабочка или даже шибко пугливая по натуре стрекоза. И животных, собак, кошек держат в своем доме инвалиды — они скрашивают одиночество, приносят радость. А вот птицы в клетках не у многих из нашего брата есть: видимо, ассоциации возникают невеселые...
Отторгнутый от земли, больной человек может любоваться такими ее дарами, как цветы, лишь дома, когда ему приносят по случаю букеты. И за собой знаю одну особенность: как бы ни восхищали своей красотой гвоздики, розы, гладиолусы, душой тянусь больше не к садовым, роскошным, а к скромным полевым и луговым цветам — ромашкам, ландышам, колокольчикам, василькам. Чудится мне, что и пахнут они землей, для меня эти цветы — воспоминание об ушедшей из-под ног земле.
Люди творят, создают настоящие произведения искусства, хотя, казалось бы, по всем статьям они этого делать никак не могут. Мы узнаем о них благодаря телевидению. Вот девочка с диагнозом ДЦП рисует, держа кисточку во рту; вот на экране молодой человек, а вот его законченные, филигранные по технике работы — ни в жизнь не поверила бы, что это сделал парень с парализованными руками, если бы собственными глазами не видела его за работой, тоже с карандашом, зажатым в зубах. В одной из газет была статья о художнике-инвалиде из Костромы, который рисует дружеские шаржи на известных всем артистов, деятелей культуры, он стал лауреатом конкурса в журнале Крокодил, его работы экспонировались в Париже. В Заочном народном университете искусств, где я училась, были самодеятельные художники, потерявшие в войну руки и рисовавшие, зажимая карандаш пальцами ноги... Уже не удивляют сообщения о выставках-продажах работ художников-инвалидов, об ассоциациях и творческих объединениях, которые продают за рубеж рисунки и картины, ручную вышивку и резьбу по дереву.
На ум невольно приходят газетные клише из статей о творчестве инвалидов: несмотря на, вопреки. А может быть, именно смотря, а не вопреки создаются такими людьми интересные работы?
Я не знаю немецкого языка, и потому, получив однажды из Германии рождественские открытки на библейские сюжеты, не сразу поняла подчеркнутые слова под ними. Оказалось, что эти картины нарисовали немецкие художники-инвалиды, у которых парализованы руки. И еще, оказывается, в западных странах существуют ассоциации художников, объединенных именно по этому принципу: они пишут картины, держа кисть в зубах. Многие из нас, даже лежачих больных, интересуются театром, музыкой, кино, философией. О многообразии интересов можно судить и по объявлениям о переписке: хобби: музыка, книги, филателия, футбол, НЛО; литература, поэзия, изобразительное искусство;
люблю животных, интересуюсь политикой, уфологией, религией, народной медициной; мои увлечения: фотография, психология, музыка, эсперанто; увлекаюсь химией, люблю читать фантастику, слушать песни Высоцкого. Один из инвалидов собирает все материалы, публикации о том же Высоцком, и его друзья помогли сделать из всего собранного две самодельные книги; другой увлекается классической поэзией, много знает и умеет интересно рассказывать о ней; третий сам пишет стихи и, сознавая их литературное несовершенство, в самом процессе создания находит радость и утешение. Порою творчество является единственной отдушиной, убежищем от тягостных мыслей или физической боли. Оно помогает ощутить, что жизнь — это именно жизнь, а не просто ежедневная изнуряющая борьба за существование. Любить жизнь во всех ее проявлениях — разве не этому всегда помогало искусство? Писатель-фантаст Р. Брэдбери о задачах искусства сказал так: Помогите мне пройти эту ночь. Помогите мне дожить до утра. Помогите мне научиться любить.
В нашей жизни, когда и здоровому одаренному человеку трудно пробиться, художнику-инвалиду — и того труднее. Конечно, и среди них есть десяток-другой выбившихся в люди, чьи литературные произведения напечатаны, звучали по радио: И. Триус, А. Кондратьев, А. Баева, В. Титов. Снят документальный фильм о художнице Л. Киселевой, о других талантливых людях. Но все это единицы, эти люди стали известны благодаря стечению обстоятельств, благодаря энтузиазму доброхотов. О способностях многих одаренных природой инвалидов знают порой лишь их близкие и друзья. Да и кто, где будет объединять этих людей, которые творят, потому что иначе просто не могут жить?
В крымском санатории имени Бурденко есть комната, где сотрудники-энтузиасты собрали работы инвалидов, которые отдыхали и лечились здесь. Эту постоянно действующую экспозицию может осмотреть любой из отдыхающих, здесь и графика, и чеканка, и живопись, и инкрустация. Но кто, кроме самих инвалидов, все это видит? И какую реальную отдачу имели авторы этих работ, кроме сознания, что их руко творчество видят товарищи по несчастью?
В московском музее имени Николая Островского проводят выставки работ, выполненных людьми, доказавшими, что человеческие возможности безграничны: фотографии латыша А. Глейдза, лишенного кистей рук; иллюстрации к детским книгам Л. Михайловой, у которой были парализованы руки, работы других людей, чьи судьбы драматичны, а творчество является смыслом жизни.
Да, по идее, здоровые люди, как об этом пишут в статьях, должны, посетив подобную выставку, ощутить ничтожность собственных невзгод и неприятностей по сравнению с тем, что преодолевают в своей жизни тяжелобольные люди. Но ощущают ли? Сомневаюсь я что-то. И не в понимании тут дело, все снова упирается в психологию, в восприятие обывателя: такое творчество для него — это нечто небывалое, исключительное, удивительное, своего рода кунсткамера, куда можно заглянуть, поахать-поохать и — все. Нормального отношения к таким вещам в обществе пока нет, и вряд ли оно скоро будет. Хотя, например, стихи инвалидов периодически появляются в газетах, журналах, и отбираются они по общим литературным критериям. Да и произведения инвалидов в общих экспозициях вызывают больший интерес — их можно сопоставить с другими. Вот почему, на мой взгляд, интеграция творчества инвалидов, выставка их работ среди обычных прочих — дело более правильное, лучше не в рамках декады инвалидов, а— выйдя из рамок.
Сейчас возникают всевозможные центры творческой реабилитации инвалидов. При одном их них образован специализированный институт с факультетами: театральным, музыкальным, изобразительных искусств. Уже писали о театре инвалидов, в котором на сцене — артисты в инвалидных колясках, где поют под гитару ребята, больные ДЦП, о кукольном театре детей-инвалидов... Какие из этих новых образований выживут и получат дальнейшее развитие, покажет будущее, загадывать рано.
Ну что ж, как и во многом другом, пока и здесь приходится рассчитывать на собственные силы. Наиболее активные инвалиды пытаются издавать сборники литературных произведений своих товарищей. В предисловии к одной из таких книг говорится: Творчество не имеет групп инвалидности. Писать стихи, картины, романы, повести и пьесы может любой человек, обладающий талантом и точно знающий, что он хочет сказать. Этого никто у него отнять не в силах... (
Да, общество начинает поворачиваться лицом к людям с физическими недостатками, однако процесс этот очень медленный, и начинается он опять же с осознания того, что каждый отдельный человек — это личность, а наиболее ярко личность проявляется именно в творчестве — музыкальном, литературном, художественном. Ну разве можно это выразить пронзительнее и точнее:
Я из общего колоса семя...
Кто меня невзначай обронил?