Библиотека

Глава 2. Вершина

В пятьдесят восьмом году нашей целью была Победа. Гора, названная так в дни войны, на рубеже сорок третьего, отрядом военных топографов под началом полковника Рацека. Именно им удалось обнаружить четвертый семитысячник, находящийся на территории нашей страны. Да еще какой! 7439 метров над уровнем моря, только пик Сталина выше - на 56 метров всего.

Мы решили победить Победу. Причин тому было множество. Отношение числа погибших на горе к числу побывавших на ее гребне было очень велико. Двадцать восемь на восемь. Самый северный семитысячник планеты, самый суровый, самый страшный.

С Игорем Ерохиным мы задумали это восхождение зимой пятьдесят седьмого. Понимая, что Федерация альпинизма просто так не разрешит это восхождение, решили провести летнюю альпиниаду на Кавказе. Район выбрать было чрезвычайно просто - Безенги, два соседних ущелья, в которых находятся почти все пятитысячники Европы. Холодный, высокий, ледовый, - по условиям восхождений он приближал нас к Тянь-Шаню. Победа тогда была лишь мечтою, мы пока что никому не говорили о своей дальней задумке. Планы на следующий год бродили в нас под спудом, тайно, чтоб никто не сглазил. Мы ехали в Безенги - восходить.

К тому времени альпиниады МВТУ проводились при участии многих вузов. Сначала присоединился Московский университет, а как раз тем летом мы могли смело себя именовать "межвузовской альпиниадой Москвы". Участвовали студенты, аспиранты, сотрудники и преподаватели. Всего собралось более пяти десятков. Да еще Ерохин пригласил пятнадцать альпинистов из Чехословакии. В Безенги Игорь намеревался отобрать из них четырех сильнейших, тогда экспедиция на Победу в следующем году получила бы статус международной.

В Безенги тогда дорог не было. Все снаряжение, палатки, кухню, все приходилось тащить на себе, на собственном горбу. В том числе и газовые баллоны, весом в шестьдесят килограммов каждый. Базовый лагерь располагался над ледником, на поляне Миссес-Кош. Прямо над лагерем уходил вверх снежный гребень Дых-Тау, а на юге полнеба загораживала ледовая Безенгийская стена.

Народу было много, а снаряжения не хватало. Я помчался назад, вниз, в лагерь "Баксан". Лагерь этот принадлежал тому же спортобществу, что и все мы, без особых вопросов там отгрузили все, чего не хватало участникам альпиниады, - веревки, крючья, карабины, спальные мешки. Здесь произошла встреча, еще одна случайная встреча, так много изменившая во всей моей дальнейшей жизни.

Я знал Валю Божукова еще с пятьдесят четвертого года, знал как очень сильного лыжника. Мы выступали вместе на студенческом первенстве страны в Тарту, жили в одной комнате, спали на одних нарах. И очень много говорили - об альпинизме, о лыжах, о жизни. Валентин оказался заядлым спортсменом, воспитывал в себе боевой дух на лыжне, а заодно быстро продвигался наверх по лестнице альпинистских достижений. До первого разряда тем летом ему не хватало "пятерки". Начальником учебной части в "Баксане" был мой хороший знакомый Игорь Смирнов. Покидая лагерь со всем полученным мною снаряжением, я попросил его устроить Вале пятерочный выход. Авось пригодится. Пригодился, да еще как! Я попрощался с Валентином. Снаряжение везли лошади, поэтому я убежал вперед, чтобы засветло вернуться на нашу базу. Поужинал и лег спать. Минут десять спал всего - да так глубоко, что трясли и трясли меня, будили, будили, спрашивали - что делать. Необходимо было выходить наверх. А я не мог никак продрать глаза. Но надо было вставать. Сверху, с ледяных склонов Дых-Тау, подавали сигнал тревоги. Я был на наших сборах начальником спасательной службы.

Сигнал тревоги во тьме... Шесть раз в минуту мигает фонарь, потом перерыв, - и опять шесть раз в минуту. Иногда это бывает - галлюцинация, иногда звезда, подошедши под склон, мерцает. Но на этот раз сигнал - настоящий, четкий, зовущий. Мы и подтверждение получили от спустившейся группы.

Как начспас - и как один из сильнейших - я возглавил первую спасательную группу из шести человек. В нашу задачу входило - как можно быстрее подойти к месту происшествия, выяснить, уточнить, - что произошло, кто пострадал, оказать первую помощь. При свете налобных фонариков мы поднимались. Сначала по осыпям, потом вышли на скалы. К рассвету подошли к группе ребят, из рассказа которых можно было составить первое представление о случившемся. Они видели, - летела связка, застряла где-то выше, ночью оттуда слышны были стоны. Сами эти ребята подойти в темноте не решились, но подали сигнал бедствия.

А в моей команде во время ночной гонки отваливались один за одним. Из шестерых нас осталось только двое. Мы подошли к тому месту, откуда ночью раздавались стоны. Вдвоем, я и Коля Володичев.

Восхождение совершала команда из четырех человек. Туманов и Бланк из университетской секции и два чеха. Связка Туманов-Бланк шла впереди. На льду ребята сорвались, полетели по кулуару. В конце концов в том месте, где кулуар сужался, их заклинило. По-видимому, они сразу очень сильно разбились, поэтому не могли выбраться самостоятельно. Их стоны и хрипы в ночи были предсмертными. Но их можно было спасти. Чехи не решились спуститься в кулуар. Срыв настолько парализовал их, что они просидели всю ночь чуть выше, на полочке, без палатки, дрожа от холода и от стонов, слышимых снизу. Один из них был врачом по профессии. Но в кулуар они не полезли.

Когда подошли мы с Колей - никаких стонов уже не было. Были два трупа, вмерзшие в лед. С восходом солнца по кулуару пойдут камни. Тогда от тел ничего не останется. От ребят ничего не останется. Необходимо было срочно вырубать их изо льда. Этим мы и занялись. Точнее, - я занялся. Коля, конечно, много сил потерял при подъеме, но дело было совсем не в этом. Для меня Туманов и Бланк были фамилии. Я видел их мельком несколько раз на тренировках. Как всегда и бывает на спасработах, когда не своего, а чужого, я равнодушно крошил лед, освобождая тела из цепкого плена.

Коля был их другом, ходил с ними много лет. Для него - это были тела близких. Я впервые в жизни видел чтоб человека так била дрожь. Коля вроде бы стоял на месте, а его подкидывало на двадцать сантиметров вверх, какая уж тут работа.

Нельзя было терять ни минуты, ни мгновенья. Я с бешеной скоростью вырубал ребят изо льда. Это ужасное напряжение сил - осталось в памяти на всю жизнь. Таких моментов было всего два или три у меня.

... Задолго до описываемых событий я выступал (единственный раз в жизни) в районных соревнованиях по велоспорту. Конечно, я ничего не смыслил ни в тактике велосипедной гонки, ни в чем другом, связанным с велосипедом. Просто - сел и поехал. Гонка была групповая, я быстро оказался в лидерах со своим напарником-соперником. Мы менялись, брали поочередно на себя ветер, - только я этого ничего не понимал, я слепо копировал товарища. Мы сильно оторвались от основной группы и финиш должны были разыграть между собой. Но разыгрывать финиш я почему-то решил, увидав на асфальте отметку "три километра". Сейчас я уже разбираюсь, немного, правда, в тактике гонки. Принято финиш разыгрывать из-за спины, за сто метров, за пятьдесят. Но тогда-то я этого ничего не знал. Увидав отметку "три километра" - я рванул. А уж раз рванул, то никак не мог допустить того, чтобы соперник мой удержался у меня за спиной. Этот дикий рывок тоже запомнился мне на всю жизнь. Не то что в памяти, - в мускулах отложился. Только увижу велосипед, -сразу же руки и ноги, чувствую, устали. Он не усидел у меня за спиной. Так мы и финишировали, я впереди, он - метрах в сорока сзади. Долго соперник мой качал головой, не мог поверить, что я впервые участвую в гонке...

Наконец работа была закончена. Удалось освободить ребят из ледяной ловушки. Подошел большой спасотряд. Тела спускали вниз на длинных шестах, подвесив, а я еле-еле добрел до лагеря и свалился. Спал целые сутки напролет. А может, и больше, я даже сам не мог разобрать - сколько я сплю.

Туманова и Бланка похоронили тут же, на поляне. Восхождения продолжались.

Наша группа, не вполне осознанно готовившаяся к траверсу Победы, решила сделать неплохое по тем временам восхождение. Мы замахнулись на траверс сразу всех пятитысячников в массиве Дых-Тау-Коштантау. Да еще начиная с подъема по северной стене на первый из них. Эта стена совсем недавно была пройдена группой Виталия Абалакова. За это восхождение они были удостоены (сами себя и удостоили!) званий чемпионов страны.

Этот траверс запомнился мне тем, что все время приходилось идти впереди. И на стене, и на траверсе. Ни на льду, ни на скалах - никто не мог меня сменить. Сначала пытались, но при этом темп восхождения заметно падал. Я был физически лучше подготовлен, лучше бил крючья, быстрее передвигался по льду. Если меня меняли - скорость восхождения уменьшалась. А это всегда опасно, особенно на таких сложных маршрутах.

Все восхождение заняло семь дней. Стена была пройдена за два. Но на вершине прихватила нас непогода, началась пурга, гроза, ветер ураганный. А вершина Дых-Тау рыжая, из железных пород сложена. Все молнии метили прямо в макушку, били в наши две палатки, которые пришлось установить на самом верху. Грозовые разряды ударяли в крайнего, вытекали из последнего, из его ботинка. Били в кучу железного снаряжения, складированного подальше от палатки.

Немного известно случаев гибели людей, застигнутых грозой на высоте. На равнине уберечься гораздо труднее. Наверху молнии не имеют такой убойной силы. Нас било по десятку раз, однако не убивало. Помню, делали на Кавказе какую-то вершину. Поднялись на гребень, и тут началась непогода, гроза. Мы знали, что первым делом необходимо в такой ситуации: спуститься метров на десять пониже, оставив все железо наверху. Так мы и поступили, спустились, сидели, дрожали. Только последний из нас - Боб Чаянов - не успел вслед за всеми спуститься, задержался на гребне. Мы отчетливо видели, как у него выбило разрядом из рук ледоруб, как этот ледоруб полетел вверх, а не вниз - как полагалось. Мы видели, как у Боба с капюшона штормовой куртки стекают струи голубого электричества. Посмотрели друг на друга, - а у нас такие же стекают. Боба этим ударом оглушило, он прилег на гребне, но потом живой и здоровый спустился к нам.

Через два дня непогоды на вершине Дых-Тау из одиннадцати человек осталось нас только пятеро. Остальные шесть решили прекратить восхождение, спустились по более простому маршруту. А наша пятерка пересидела, перетерпела, приделала к прохождению стены еще и траверс.

Мы не были первопроходцами на этом маршруте. До нас овчинниковская группа МВТУ делала этот же траверс. Сделала, как объявлялось, за рекордное время. За двадцать пять дней. А мне и все восхождение не показалось таким уж трудным. Ведь когда лезешь быстро - легче идется. Меньше времени мучаешься. Еще и еще раз я убеждался в правильности нашей тактики "скоростных восхождений". Позже это стало называться восхождениями в "альпийском стиле". Именно такой стиль принес в Гималаи Месснер, открывший эпоху покорения восьмитысячников без кислорода. Ведь медленное движение невозможно при таких восхождениях. Длительное время без кислорода организм просто не выдержал бы. За чертою шесть тысяч метров над уровнем моря силы не восстанавливаются. То есть жить на такой высоте невозможно (но месяц пробыть - можно. К примеру, Владимир Машков провел месяц на памирском фирновом плато). Чем меньше времени ты находишься на высоте, - тем более возможно сохранить себя для восхождения на гору.

Окончив траверс, мы лежали на ласковой травке Миссес-коша. Теперь можно было и поговорить, помечтать. Нет, мы уже не мечтали. Мечты обретали зримые очертания. Начался отбор кандидатов в нашу команду. Команду, которая будет штурмовать Победу.

Всего было отобрано пятьдесят шесть человек. Пятьдесят шесть человек - это уже не команда, это настоящая экспедиция. Это была целая жизнь. Отдельно прожитая. Для многих участников, для меня - тоже. Я к тому времени закончил аспирантуру и целый год занимался только одним делом - подготовкой экспедиции. Точно так же, забросив работу над дипломами, готовили экспедицию Володя Шполянский, возглавлявший в то время альпсекцию МВТУ, Локшин, руководивший столь же масштабной секцией в МГУ. Да и всем участникам пришлось основательно потрудиться. В том числе и четырем чехам, - им была поручена часть снаряжения, кроме того, они обеспечивали качественную фотосъемку всего восхождения.

У каждого было свое задание. Все вместе эти задания составляли громадную стратегическую операцию. Работа началась сразу же по возвращении из Безенги. За много месяцев до начала летнего сезона пятьдесят восьмого года.

Так действовал Ерохин. Он и альпиниады предыдущих лет готовил тщательно, продумывал все до мелочей. И все держал в голове. Те альпиниады, когда многие много ходили, чего в обычном альплагере просто не разрешили бы. Игорь был прекраснейшим организатором, умел поставить задачу, умел требовать выполнения. Каждый в течение всей подготовки обязан был отчитываться за свое задание. И - горе тому, кто халатно отнесся к приказам Ерохина! Такой мгновенно отчислялся из экспедиции. Один или два подобных случая на начальном этапе показали - Ерохин настроен серьезно. И все выполняли все, что поручалось. Уж очень хотелось поехать на Победу.

Никто не мечтал, никто и не думал, что молодым альпинистам удастся выехать на Тянь-Шань, на высоту, чтобы соперничать с маститыми высотниками.

Путь к Победе преграждала нам Федерация альпинизма СССР. Долгие годы ее возглавлял Виталий Абалаков, желчный, жесткий человечек, не очень любивший людей вообще и ненавидевший молодежь в частности. Ему казалось (а может - хотелось), что сильнейшей командой является всегда его команда, команда общества "Спартак". Он включил в команду жену, друзей - членов Федерации: Филимонова, Аркина, Боровикова, Кизеля. Они делали достаточно простые восхождения и, будучи сами судьями, присваивали себе медали чемпионов. Абалаков, Филимонов... Эти имена были овеяны легендами, их обладатели заседали в Федерации и считали ерохинскую компанию неопытной молодежью. Неопытной и наглой.

Я всегда был далек от тех, кто хотел бы сделать из альпинизма спорт, кто считает альпинизм видом спорта. Но Ерохин добивался совсем иного. Ерохинский подход превратил альпинизм из прогулки раз в году в дело всей жизни. Благодаря Ерохину многие начали тренироваться со всей серьезностью и тщанием. А не так, как в своих пособиях предлагал Абалаков, считая лучшей тренировкой - зимний подледный лов рыбы. Ведь вот - сидишь, сидишь, один день, другой, а все на льду, холодно, мороз. Так и в горах приходится иногда, если непогода нагрянет, приходится пересиживать в холоде. Или - на стене приходится ждать, пока партнер по связке подойдет. Так тогда многие и готовились.

Сам-то Виталий Михайлович не только рыбачил. Он бегал, крутился на турнике, тело его и в пятьдесят лет было по-юношески мышечно. На дистанциях в двадцать, в тридцать километров Абалаков обгонял на лыжне многих молодых альпинистов. В тридцать седьмом году, на спуске с Хан-Тенгри, Абалаков сильно поморозил руки и ноги. Так что на лыжах он выигрывал у молодых, не имея ни одного целого пальца на руках и полступни на правой ноге. Железный характер! Но скольким он навредил...

Ерохин почему-то был уверен в своей победе над Абалаковым и его федерацией. Игорь спокойно руководил всей подготовкой экспедиции.

Я не верил в то, что Федерация нам разрешит совершить восхождение. А без ее разрешения - мы не могли поехать. Денег у нас своих не было, деньги нам давало государство. Федерация была частью государства, носителем частички власти. Да и ладно, предположим, нашелся бы добрый волшебник, снабдил бы нас необходимой суммой. Все равно мы бы не поехали, дело было не только в деньгах. Восхождение всей команде в целом и каждому участнику в отдельности - не засчитали бы. "Маршрут не был подписан начальством". А начальством был - Виталий Абалаков. Брат Евгения Абалакова, того самого знаменитейшего альпиниста, который в 1933 году один взошел на вершину пика Сталина. Виталия в той экспедиции и близко не было. Он завидовал брату, по-своему мстил ему. Когда мы начинали скоростные восхождения, Евгения уже не было в живых. Смерть его, - при весьма загадочных обстоятельствах, - породила один невероятно устойчивый слух, который многие считали отнюдь не слухом. Но я могу излагать только факты, то что я знаю, что произошло на моих глазах.

По поводу наших скоростных восхождений начали появляться в газетах разгромные статьи, подготовленные с подачи Федерации. Дескать, быстро ходят, значит - не страхуются, значит - рискуют, значит - нельзя так, пора положить конец. В таких условиях трудно было продолжать ерохинскую тактику. И - очень-очень трудно выцарапать разрешение на поездку в самые высокие районы, на Памир и Тянь-Шань.

Мы задумывали восхождение самое трудное. Поэтому на Победу. В те времена считалось, что Победа уже покорена по Северному ребру. И у нас возникла мысль сделать не просто восхождение, а пройти траверсом - подняться по Восточному ребру, на вершину Восточной Победы, потом - покорить саму Победу и спуститься по Северному ребру. Полным траверсом это на назовешь, полный траверс проходится с Востока на Запад. Но просто траверсом - очень даже.

Почему-то называют эту гору пиком. Странно. Маттерхорн, безусловно, пик. Но ни Победу, ни Эверест пиком не назовешь. Это огромные массивы, подавляющие все пространство вокруг. Они устремлены вверх, в небо, - не острием, а всем своим существом. И закрывают, затмевают - полнеба.

Такова Победа.

Когда начинали, когда только задумали зимой пятьдесят седьмого, я кричал: "Давай! Давай сделаем ее, Игорь, это будет классное восхождение!" Сомнений в том, что взойдем, - не возникало. Сомнения были - пустят ли, разрешат ли. Перед лицом Федерации - я уже и не верил в успех. Но Ерохин учил меня альпинизму - мудрому. Лазать я мог и сам. Я был готов к горам физически, но не умственно. А горы, высокие горы, требуют исключительно гармонического сочетания ума и силы. В совместных наших восхождениях роли всегда так и распределялись, я был силой, а Игорь - умом.

В МВТУ, где я к тому времени заканчивал аспирантуру, образовались как бы две отдельные альпинистские секции. Одну половину возглавлял Ерохин, другая оставалась за "стариками". Ее возглавляли Овчинников, Лубенец. "Старики" - это образное выражение. В этой половине тренировались такие же студенты, а Овчинников всего на два года старше меня. Ерохин - на четыре, он и на войне успел побывать. Две секции разделяли не рубежи возрастов. Овчинниковская секция считалась лучшей в Москве. Но мы с Игорем полагали, что тренируются и готовятся они не лучшим образом. У Овчинникова альпинисты хорошо лазали, но плохо бегали. Скоростной подготовкой вообще не занимались. И не хотели заниматься. Глаза и уши их для всего нового были закрыты. Мы, познавшие тяжесть лыжных тренировок, не могли согласиться с пренебрежением к скорости, бытовавшим среди них. Тем более, что тренировки Овчинников проводил по утрам, с семи до девяти, до работы. И это ставилось им в огромный плюс, - ведь основная работа при этом не страдала, времени такая тренировка занимала немного.

Мы же считали - если уж заниматься чем-то, то заниматься серьезно. Иначе - слишком уж любительский подход получается. Но после всего этого люди приедут в горы, где надо будет работать не два часа в день, а и день, и ночь, и не часами, а днями бороться.

Мы бегали очень много, но лазали - слабее овчинниковцев. Поэтому "старики" первыми в Союзе вышли на стены, стали совершать стенные восхождения, мы же больше тяготели к траверсам, к восхождениям высотным, в которых главную роль играли скорость и выносливость.

Я жил в стороне от политики, от всей тайной кухни спортивной жизни. Меня втянули в дрязги значительно позднее, когда я достиг некоторых успехов в альпинизме. Лишь спустя много лет я начал понимать, что Ерохин и Овчинников враждовали совсем не из-за методики тренировок и тактики восхождений. Все было глубже и проще. Я узнал, например, что был момент, когда Ерохин в искреннем порыве подал заявление о вступлении в партию. И в этом ему было отказано. Команда стариков этим хотела ему сказать: "Ты не нашего круга".

Трудно сказать, в чем его официально обвиняли. В необычности поведения? Вокруг него всегда царило веселье, смех, шутки. К нему тянулась, у него училась молодежь. А мог ли так смеяться коммунист пятидесятых? Наверное, нет. Спортивные начальники боялись его порывистой искренности, честности.

Потом я узнал о том, что Ерохин был когда-то изгнан из альпинистских кругов МВТУ, достигал всего в альпинизме в других секциях и обществах. В чем же обвиняли его тогда?

На заре их альпинистской молодости, когда все они - и Ерохин, и Овчинников, и Лубенец - были еще в одной секции (я намеренно не говорю "вместе", потому как уверен, что вместе они не были никогда), произошла такая история. Во время восхождения на одну из цейских вершин на Караугомском плато застигла их непогода. Непогода страшная. И, как я понял из дошедших до меня рассказов, Ерохин тогда якобы показал себя трусом, уговаривал всех спуститься, говорил, что нельзя сидеть во время непогоды, - она может продолжаться очень долго, а каждый час отсидки отнимает много сил, которые не восстановишь. А растеряв все силы - недолго и погибнуть.

Вот за это он и был изгнан.

Весь мой опыт восхождений, да и опыт многих моих друзей, подсказывает мне, что в той ситуации прав был Ерохин. В непогоду погибали и единицы, и целые команды. Как на той же Победе в пятьдесят пятом году, сразу одиннадцать человек.

О Игоре я должен рассказывать и рассказывать. Ерохин был моим учителем, братом, другом, капитаном. Я преклонялся перед этим человеком во всем, не только в спорте. Он открывал для меня то, что впоследствии становилось частицей меня самого.

Про нашу команду рассказывали истории:

- Идет Ерохинская команда по стене. Впереди бежит рысью Белопухов. Вот подходят к сложной стеночке. Ерохин посылает вперед Белопухову банку сгущенки. Белопухов перед тяжелой работой слизывает эту банку и быстро взбирается на стеночку. Проходит, крепит веревку. Ерохин посылает вперед Белопухову банку сгущенки. Для восстановления сил после тяжелой работы. Белопухов слизывает и ее и бежит рысью дальше. Восхождение продолжается.

Честно говоря, все так примерно и происходило. Но дело не только в самих восхождениях, дело даже не в стиле этих восхождений.

Ерохин создавал новую школу альпинизма. Для того, чтобы как можно больше успеть сделать за сезон, были придуманы альпиниады. Ведь альпинистские лагеря не безразмерны, путевок вечно не хватает. Две смены за сезон удавалось отходить редким счастливчикам. А хотелось как можно больше ходить. И чтоб контроля, чтоб начальство вмешивалось - как можно меньше.

Для этого всеми правдами и неправдами скапливались какие-то деньги, выбивались в профкоме, вносились самими участниками. И проводились альпиниады. Именно альпиниады стали главной формой организации ерохинскои школы. В основе лежали - повышенная спортивность, обязательность тяжелых нагрузок при подготовке и требования прохождения маршрута в максимально быстром темпе, зато с наименьшим риском. Ибо чем быстрее проходится лавиноопасный сброс - тем меньше вероятность попасть в лавину, чем быстрее проходится стена - тем меньше вероятность быть застигнутым непогодой. Понять этого альпинисты старой закалки никак не могли. Так и не смогли до последних дней своих.

Стремление проходить маршруты быстро встречало резкое противодействие Федерации. Прошли траверс Шхельды за три дня вместо десяти, пик Щуровского за сутки вместо трех, поднялись на Ушбу по ледовой северной стене, по нехоженому пути, за одни сутки. Да такого не может быть! Ведь все ходят в три раза медленнее. Значит, тут что-то не так. То, что молодежь может быть лучше подготовлена, - членам Федерации и в голову не приходило.

И все-таки победил Ерохин. Нам было разрешено провести экспедицию на далеком Тянь-Шане. Федерация разрешила нам работать на больших высотах, на склонах семитысячника. Но признать нас достаточно сильными и опытными, чтобы лезть на гору "без присмотра", федерация не могла. Нашу штормовую группу "усилили" тремя сильнейшими альпинистами-высотниками Союза. На Победе ни Иван Богачев, ни Вано Галустов, ни Петя Скоробогатов еще не бывали.

- Но у них есть опыт покорения пика Ленина, пика Сталина и пика Евгении Корженевской. Всех памирских гигантов, - заявил на заседании Федерации один из ее вождей Михаил Боровиков. "Тянь-Шань - не Памир", - хотел возразить я, но прикусил язык. Буду возражать, подумал, - вообще не пустят.

С чем связана особенная сложность восхождения на Победу? Как я уже многократно повторял, гора эта - самый северный семитысячник. Потому морозы, ветра там страшенные. Хорошей погоды практически не бывает. Погода или плохая, или неустойчивая. Высокий Тянь-Шань начинается с юга склонами Победы. На юг склоны Победы обрываются, продолжаются низкими предгорьями Китая. И - раскидывается пустыня Такла-Макан. Вся влага, скапливающаяся над песками, барханами, собирается в огромные грозовые фронты. И обрушивается на склоны Победы. Обрушивается ураганными ветрами, пургой, невероятным количеством снега. Круглый год на склонах - обилие свежего снега, круглый год - лавинная опасность. В ожиданных, пристрелянных, и неожиданных местах грохочут по склонам лавины. Стекающие мелкие - и не замечаются даже, и в счет не идут, и за лавины-то не считаются.

До ближайшего жилья от базового лагеря на леднике Звездочка - четыреста километров. Четыреста километров бездорожья, перевалов, горных кряжей. Чтобы подобраться к подножию горы, необходимо преодолеть семьдесят километров ледника Иныльчек и еще тридцать языка Звездочки. Ледники искромсаны трещинами, ледопадами, разорваны бурными реками.

На боковую морену ледника Звездочка, туда, где должен был стоять наш главный базовый лагерь, за всю историю восхождений в данном районе ни разу не удавалось совершить заброску грузов с помощью авиации. А притащить все необходимое для пятидесяти шести человек караваном, на лошадях, - не представлялось возможным. Караван все же у нас был. Тридцать шесть лошадей везли часть снаряжения. С караваном гнали пятнадцать закупленных специально на мясо овец. Правда, эта покупка обернулась насмешкою и над бедными животными, и над нами. Овцы тощали на глазах, - и от страха высоты, и от разряженности воздуха, и из-за отсутствия травки под копытцами.

Несмотря на просчет с овцами, свежее мясо у нас не переводилось. Казалось, Ерохин предусмотрел все. Чтобы на подходах всегда было свежее мясо - Игорь включил в состав экспедиции двух не очень сильных альпинистов, зато лучших стрелков в Союзе, Сашу Абреимова и Мишу Шапошникова, чемпионов СССР по стрельбе из боевого оружия. Им разрешалось возить с собой по стране свои шестизарядные карабины. Задачей ребят было на подходах и отходах охотиться на горных козлов, обеспечивать мясом караван. Но вышло все совсем не так, как рассчитывал в Москве Ерохин.

Ребята уходили на охоту и - возвращались ни с чем. Мы показываем - вон там, по краю ледника, бегают косули с прямыми рогами, винторогие архары, каждый весом в сто - сто пятьдесят килограмм, киики, - поменьше, зато мясо их вкуснее мяса рябчика. Наши чемпионы не могли подстрелить ни тех, ни других, ни третьих.

Зато с нами были киргизы, сопровождавшие колхозных лошадей. Их было шесть человек, за каждым закреплено по шесть лошадей. Ерохин платил им зарплату. Знали бы они, что их ждет впереди! Что лошадей придется на снежном поле перевала разгружать и тащить буквально на руках, на себе! Знали бы они, что пять лошадей сорвутся на льду и погибнут! Но трудности были впереди, а в начале караванного пути киргизы еще были вполне довольны жизнью. У них у каждого было по винтовке. Однозарядной дедовской "мелкашке". А приносили они с охоты по три - по четыре туши зараз. Так выяснялось, что умение стрелять и умение охотиться в горах - совсем не одно и то же. Опыт охоты подсказывал - где и когда ходит козел, чем он дышит и как он дышит. Во всем этом разбирались киргизы, впитавшие в себя эту науку с молоком матери. Но этого всего не знали Саша и Миша.

Первостепенной задачей подготовки всей экспедиции было - все-таки придумать способ сбросить грузы в намечаемое место базового лагеря с воздуха. В пятьдесят пятом году, во время спасательных работ, грузы пытались сбрасывать с самолетов, но безуспешно. Все разлеталось в разные стороны, так что найти, собрать и использовать по назначению удалось лишь жалкие крохи.

Значит, необходимо было изобрести что-то новое. И Ерохин придумал. Грузы надо сбрасывать на таких парашютах, которые раскрывались бы только у самой земли. И наши ребята - братья Стрелковы, распределившиеся после учебы в парашютный НИИ, - занялись разработкой специальных дистанционных трубок, которые, сгорая, давали задержку в раскрытии парашюта. Эта разработка стала их дипломной работой.

Но - где? Где взять сами самолеты?

Если бы на месте Игоря был любой другой человек - не додумался бы ни в жизнь до такого решения. Я просто представить себе не могу, как такая безумная идея вообще могла в голове возникнуть, даже если эта голова - Ерохинская. Но такова была вся жизнь его. Он ставил безумные задачи - и решал их, в голове его рождались безумные идеи - и он реализовывал их. Авиация? А чем нам не подходит военная авиация?

И вот мы с трудом открываем массивную дверь министерства обороны. Дежурный офицер с недоумением разглядывал двух невысоких в спортивных костюмах:

- К маршалу авиации Вершинину!

Произошло чудо. Игорь сумел уговорить маршала провести очередные учения не где-нибудь на Украине, не в пустыне Кара-кум, а в горах высокого Тянь-Шаня. Он сумел убедить Вершинина в том, что учения в горах гораздо полезнее и интересней. Ведь - все равно - те же деньги уйдут, тот же бензин-керосин. А эффект будет гораздо выше. Ведь никто еще никогда в горах не летал!

Это было непостижимо! Я стоял рядом, слушал, разинув рот. Немыслимо, но мы получили "в свое распоряжение" четыре бомбардировщика типа В-2, самые крупные по тому времени машины. И вместе с нами во Фрунзе должен был прибыть весь обслуживающий персонал. Мелочь по сравнению с выброской, но мы еще и экономили деньги на том, что из Москвы наши грузы летели бесплатно, на "наших" самолетах.

Вопросы питания Ерохин поручил мне. Кроме того, я занимался общей физической подготовкой команды, должен был вырабатывать для каждого индивидуальный план тренировок. Проводились и общие тренировки - строгие, многочасовые, пять раз в неделю. Много бегали, просто ногами и на лыжах. Лазали по деревьям, по развалинам зданий, дворцов в Царицыно. Живем мы не в Альпах, не в Алма-Ате, где раз в неделю можно сбегать на восхождение, где за год можно так находиться, что никакого бега не надо. В Москве есть только одни горы - Воробьевы. В Москве остается только бег. Мы тогда уже догадывались о том, что и на равнине есть способы подготовиться к высоте, акклиматизироваться. Надо не просто бегать, а бегать - скоростные отрезки. Все время быстро бежать нельзя долго, далеко не убежишь. Зато можно чередовать ускорения и замедления в беге. В других, зачастую очень разных, видах спорта уже известно было давно, что скоростные тренировки очень полезны. Мало кто задумывался - почему. При рывке, при ускорении за минуту совершается огромная работа. За эту минуту человек не успевает ни разу вдохнуть. Это приводит к кислородному голоданию. В горле встает комок. Наверное, всем знакомо это чувство. И чем выше тренированность - тем менее заметен этот комок. А что такое акклиматизация? Это удивительная способность организма подстраиваться под условия разреженности атмосферы, нехватки кислорода. Так вот, приучая себя к кислородному голоданию, мы и решаем задачу перестройки организма.

Питание Ерохин поручил мне вовсе не потому, что я был специалистом в этой области. Просто Игорь понимал, что иду чаще всего первым я. И энергии трачу больше всех. И после этого требую сгущенки. Не зря же про нас с Ерохиным истории рассказывали.

У маститых высотников сгущенка не была в почете. Главная энергия - в мясе, - говорили они. Главная энергия в сгущенке, - отвечал про себя я. Без мяса вполне можно жить, можно ходить, а вот без сахара будешь ползать, - как рак задом. Мясо нужно есть в Москве, во время тренировок. На высоте необходима пища легкоусвояемая, которая быстро расщепляется в чистую энергию и при этом требует немного кислорода. Ведь кислорода не хватает и так.

Конечно, в список продуктов я включил не одну только сгущенку. Пришлось учесть будущую потерю продуктов при сброске с самолетов. Ведь наивно было бы полагать, что все сброшенное попадет в цель, будет найдено и использовано. Поэтому количество продуктов, предназначенных на выброску, было удвоено. Такая предосторожность оказалась не излишней, но все же чрезмерной. К примеру, та же сгущенка. После удвоения мы собирались сбрасывать две тысячи четыреста банок. Но наглухо был потерян лишь один контейнер из четырех. Так что где-то на склонах Победы до сих пор лежит закованный во льдах огромный ящик с 600 банками сгущенки. Быть может, кому-то еще повезет!

А в распоряжении экспедиции оказалось 1800 банок. Сгущенка лежала горами на всех подходах к Победе. На леднике Звездочка, на первом снежном участке, на ледяном склончике... Когда мы спускались с уже покоренной вершины - на откосе морены, прямо под нашим базовым лагерем, было выложено огромными метровыми буквами "Привет восходителям!". И вся надпись состояла из банок. Многие команды, работавшие в этом районе, еще много лет подряд питались оставшейся после нас сгущенкой.

Помогал мне в работе с продуктами Слава Глухов. Взаимодействовали мы примерно так. Слава приходит и говорит:

- Адик, вот я нашел на подмосковном заводике наборы сухого пайка для десантников, самые лучшие. Попробуй, подойдут ли они нам. Я пробую, качество отличное, то что нам нужно:

- Поезжай на завод, бери у них триста штук.

- Адик, но они сказали, что могут выделить от силы десять. И то с большим напрягом, вещь дорогая, да и секретная.

* * *

Все предусмотрел мудрый Ерохин. Сам включил, не спрашивая меня, в состав экспедиции Соньку - золотую ручку. Мою тогдашнюю гражданскую жену. Ему казалось, - так будет лучше для меня.

Соня была очень сильной спортсменкой. И велосипедисткой-перворазрядницей, и волейболисткой. Но на высоте была впервые. Поварихе не требуется подниматься выше базового лагеря, выше четырех тысяч метров. Но привыкала и к этой высоте Соня трудно. Все же справлялась и с головной болью, и с работой. Сонька варила этих несчастных, отощавших, запуганных овечек. Нет, она не была сердобольной, сама же их и резала. Она умела делать все. Но видел я ее очень мало. Первые дни шли вместе, с караваном. Потом я убежал вперед, с продуктами, спасать от голодной смерти наших "разведчиков". Потом караван добрался до базового лагеря, Сонька сварила барана, я поел и побежал вперед, вверх, на разведку. А спустился вниз только через месяц, когда закончена была и разведка, и акклиматизация, и сама Победа была покорена.

Караван. Большинство участников шли с караваном. Вперед убежала только разведгруппа. Восемь человек, среди них Валя Божуков. В экспедицию Валентина приглашал фактически я. Игорь даже и знаком-то с ним не был. Благодаря мне Валя предыдущим летом получил возможность закрыть первый разряд. Не имей он того "пятерочного" восхождения - мы бы не имели права его взять с собой. Не попал бы на Победу, если бы не сделал тем летом Ушбу - знаменитую кавказскую вершину, словно двумя острыми клыками вонзающуюся в небо.

Валентин с ребятами убежал вперед, к Звездочке, к месту базового лагеря, куда самолеты должны были сбрасывать грузы. Передовой отряд расчистил место, установил две большие "армейские" палатки. Продуктов взяли в обрез, чтобы не нагружаться, чтобы как можно быстрее добежать до места.

А в тот год, как назло, стояла небывало плохая погода. Непрерывно снег, снег, снег. Мы пробивались сквозь стену мокрого снега напополам с дождем, а на душе кошки скребли. Продукты у разведчиков были на исходе. А самолеты не могли вылететь из-за непогоды, не было возможности сбросить хотя бы немного продуктов. Нелетная погода! Да и караван, завязая в снегу, запаздывал. Опыта караванного пути почти ни у кого не было, приходилось всему учиться на ходу. Учились вьючить лошадей, учились заставлять их идти по горным кручам вперед.

Запомнилась переправа через Сарыджаз. Река огромная, стремительная, страшная, - катятся огромные валы, чуть что - унесет, и костей не соберешь. Где-нибудь в Китае выловят обломки. А лошадь знай себе плывет, справляется с течением. Она привычная. Но очень страшно сидеть на этой лошади, спокойно минующей водовороты и сбросы. Если глаза открыть - от страха начинает кружиться голова, кажется, ты сейчас свалишься в этот водоворот, бурное течение размажет тебя по огромным валунам. Так что лучше закрыть - но тогда еще страшнее, как будто ты уже крутишься и гибнешь в речной погибели. Ты видел, как переправлялись другие, ты видишь их на другом берегу, живых и невредимых, выжимающих штаны и раскладывающих для просушки вещи. Но не веришь в то, что тебе повезет так же, как и всем. А лошадь знает свое дело и в конце концов, желтого от ужаса, вытаскивает тебя на противоположный берег.

Лошади должны были, по ерохинской задумке, дойти до начала ледника Звездочка, до высоты 4000 метров. Дойти по семидесятикилометровой долине ледника Иныльчек. Но сначала, после Сарыджаза, нам надо было пройти перевал Тюз. Пятитысячный перевал, где уже не было травы.

Шел дождь со снегом, все затянуто было туманом, все выше и выше поднимался наш караван, минуя травянистые полянки с пасущимися на них стадами овец. Пастухов, чинно восседающих на своих конях, и охраняющих стада собак не очень интересовало, куда идут эти люди. Ни один не подъехал к нам, не спросил. Возможно, они впервые видели такое столпотворение в горах, непонятное скопление людей, лошадей и тюков с грузами. Восточный человек - спокойный человек. Раз люди куда-то идут - значит, так надо. Людям этим надо, а ему самому надо - пасти овец.

Чем выше мы поднимались к перевалу, тем сильнее становился снегопад. Снег лежал уже почти метровыми сугробами. А сам перевал, - когда подошли, - оказался завален снегом метра на три. Лошади пройти не могли, даже налегке, без груза. Люди, овцы, лошади, - все сгрудились у края снежной цитадели.

А ребята уже сидели без продуктов на Звездочке. Голодные. И Ерохин посылает меня еще с несколькими быстроногими - на выручку. Было нас четверо. Четверо должны были пропахать все эти снега с небольшим запасом продуктов. С небольшим - чтобы не загружаться, да и самолеты должны же были когда-нибудь прилететь.

И вот я уже прощаюсь с Сонькой, после нескольких дней, проведенных вместе, в трудах и лишениях, и убегаю вперед.

Погода постепенно улучшалась, но снег не прекращался. Мы бежали, постепенно теряя силы и оставляя "лишние" продукты. Спустились на Иныльчек, который обычно открыт в это время года. Но ледник был на метр засыпан снегом. Мы шли, по колено утопая, шли и шли вперед. Вот уже поворот на Звездочку пройден, еще километров пятнадцать - и мы с ребятами! Но день кончался, догорал. Пришлось заночевать. Продуктов оставалось уже совсем немного, мы выкинули почти все, кроме шоколада, сгущенки и сухарей. Чтобы только немного подкормить ребят, а там все-таки свалятся же когда-нибудь с неба наши четыре контейнера со сгущенкой!

А за нами, оказывается, шел караван. Как ни поспешали мы, - Ерохина сумели опередить всего на день. Он тоже спешил. Ерохин сумел провести через перевал караван. Лошадей переносили на руках. Киргизы пытались бастовать: "Мы дальше не пойдем, начальник, там шайтан! Куда ты нас завел, начальник, отдавай лошадей, мы спускаемся вниз".

Ерохин пресек бунт на корню. Он не уговаривал. Он командовал:

- Молчать! Нанялись - работайте! А не будете работать - расстреляю!

Киргизы поверили, что так оно и будет. За плечами Ерохина был фронт. Он не умел уговаривать, уламывать. Но караван прошел. И отстал в результате от нашей группы всего на сутки. Но это все мы узнали уже потом.

А пока - наступала ночь, мы варили кашу в палатке. Приятнее, конечно, жечь примуса на улице, в палатке вони бензиновой больше, но под снегом готовить невозможно. Непогода гуляла уже пятнадцатый день.

Мы варили кашу, переговаривались, лежа в спальных мешках. И вдруг почувствовали - что-то не то! Непривычная тишина опускалась на нас. Снег уже не шуршал по скатам палатки. Выглянули - и обалдели. Все небо в звездах!

Следующий день стал первым днем хорошей погоды. Хорошей погоды, которая продлилась до начала нами траверса. Разведка и акклиматизация проходили в идеальных условиях. Ну а на самом траверсе... Снег валил, не переставая, мы летали в лавинах, отсиживались в пещерах. А на спуске - снова засветило солнышко.

Когда мы, выскочившие в чем мать родила, увидали это небо - звездное, широко распахнувшееся над нами - радости не было конца. Возможно, наши восторженные крики могли слышать все, - и Божуков наверху, и Ерохин внизу. Но не слышали. Наверное, сами орали от восторга!

Всю ночь мы ворочались с боку на бок, не могли уснуть. Но утро превзошло все наши ожидания!

Светает в горах рано, раньше, чем на равнине. С первыми лучами солнца, еще сквозь сон, мы услышали далекий приглушенный рев. Постепенно нараставший и нараставший. Это уже был не гул, а рокот. Все ближе и ближе. Опять пришлось вылетать из палатки в том же виде, что и вчера.

Боевым строем, один за другим, шла четверка четырехмоторных "Дугласов". В строгом порядке заходили, ложились на боевой курс. Открывались бомбоотсеки, и оттуда летели контейнеры. Наши контейнеры, подвешенные вместо бомб.

Бомбили с предельной точностью небольшой пятачок морены, где находились наши разведчики. Мы прыгали, обнимались, поздравляли друг друга. Спокойно доели все, что несли для друзей. Ведь у них теперь было столько еды, что хоть лопатой разгребай.

Все же военные - это военные. Свяжись мы с гражданской авиацией - во-первых, неизвестно, сколько денег пришлось бы заплатить, во-вторых, неизвестно еще, когда бы они прилетели.

Через сутки вся и все собралось на месте базового лагеря. Ставились палатки, гудели кухонные плиты, варилась баранина. Я поел и ушел на разведку, вверх, к перевалу Чон-Терен. Именно перевал был выбран - как место выхода на ребро. По ребру следовало подниматься на Восточную Победу. А затем уже подходить к трапеции самой Победы. Левый край вершины достаточно резко обрывается. Зато справа трапеция плавно снижается, и с этого понижения берет начало Северное ребро. До этого места предположительно дошли восходители из группы Летавета - Иванов, Гутман и Сидоренко. К этой точке вышла и команда Абалакова в пятьдесят шестом.

Перед траверсом необходимо было основательно акклиматизироваться. Для этой цели мы выбрали пик Военных Топографов. До нас на этой вершине не бывал никто. Попытка взойти на вершину из лагеря, расположенного на высоте шесть тысяч метров, была не очень удачной. На саму вершину взошли лишь несколько из тридцати. Остальные повернули назад, не дошли три или четыре десятка метров, - день кончался, подступали сумерки, нельзя было рисковать в самом начале работы. Холодная ночевка на таких высотах - дело неожиданное и непривычное. Другое дело - холодная на Кавказе, да и та ни к чему хорошему не приводила.

Постепенно началось движение по Восточному гребню. Потянулись связки, где-то в середине вырыли пещеры. Огромные, просторные, в которых могли при желании разместиться все пятьдесят шесть участников экспедиции. На Кавказе слишком мало снега для рытья пещер, снеговой покров быстро переходит в фирн и лед. Рытье пещер было, конечно, не нашей придумкой. Мы знали, что только с пещерами сможем сделать траверс. Ведь в палатке за семью тысячами, а шли мы выше семи восемь дней, пришлось ночевать только один раз. И слава Богу, ведь только пещера спасает от ураганного ветра, господствующего на гребне. Приходилось останавливаться рано, -иногда в два часа дня, иногда в четыре, чтобы успеть выкопать надежное "подземелье".

Все познается в сравнении. В пещере мокро и сыро. В пещере холодно. Но пещеру на гребне ничем не заменить. На улице минус двадцать, ураганный ветер, а в пещере около нуля, тихо, слышно только, как примус гудит. Даже не верится, что в двух метрах - беснуется непогода. Единственным неудобством было - когда заваливало вход. Доступ воздуха прекращался, свечи гасли, дышать становилось нечем. Приходилось откапываться. А что с потолка капало, - так и в палатке с крыши стекает конденсат.

Мы вырыли в середине гребня пещеры - и сразу убедились в том, что не зря. Слава Богу, мы не повторяли ошибок экспедиции казахского клуба под руководством Шипилова. Той самой экспедиции пятьдесят пятого года, из состава которой погибло одиннадцать человек. Погибли почти в том самом месте, где мы сейчас отсиживались.

В 1955 году команда Шипилова собиралась покорить Победу. Покорить по тому же самому Восточному ребру. Но штурмовать решили сразу, без акклиматизации, без последовательных выходов. Решили - и пошли. В первый день прошли много. Во второй поменьше. За весь третий - двести метров. На четвертый - поставили палатки в середине гребня. Остановились рано, - силы быстро таяли при подъеме. Они еще и не чуяли беды, не осознавали того, что никуда уже не дойдут, даже вниз!

Мы, кстати, тоже ставили палатки - но только на время рытья. В них пока варился обед, отдыхала очередная смена копальщиков, прямо на вещах. Но вот повалил снег. В течение получаса все наши палатки "сравняло с землей". Мы еле-еле успели выдернуть все вещи и собрать сами палатки. Пещеры были практически готовы.

Потом отсиживались три дня, ждали погоду. Отсиживались, распевая песни, готовя пищу, занимаясь делами, которыми обычно занимаются во время отсидки. Отлеживаться тяжело, бока устают, но деться некуда - приходится лежать. В пещере не побегаешь. Но пещера была - спасением.

За три года до этого все было гораздо серьезнее. Пещеры не было. Палатки через полчаса засыпало полностью. Пока все вылезли, пока успели достать хоть что-нибудь из вещей, - на месте палаток намело сугробы, найти в которых что-либо было невозможно. Достать удалось далеко не все. Кто остался в одном ботинке, кто без ботинок вообще. У кого-то остались носки, у другого - нет. Пропала под снегом большая часть снаряжения. В конце концов они сумели вырыть пещеру. И, обессиленные, завалились внутрь. Так начиналась трагедия.

Непогода продолжалась. Просидев еще день, они поняли, что надо послать за помощью. Продукты остались под снегом, в обрывках палаток. Двойка пошла вниз. Урал Усенов и Суслов. Суслов ушел недалеко - просто лег и умер на гребне. Погода потихоньку улучшалась, но это его не могло уже спасти. Усенов пошел дальше один. Спустился до ледника, но был настолько ослабевшим, что попал в первую же попавшуюся трещину. Уже совсем ничего не соображал. К счастью для него, непогода совсем утихомирилась. Следы, оставленные им, не были заметены. Цепочка следов вела прямо к краю трещины.

Быстро были организованы спасательные работы. Благо рядом, на Северном гребне, в это же время работала узбекская экспедиция под руководством Рацека. Это их пытался обогнать Шипилов, решив штурмовать вершину сразу, без подготовки. Узбекские альпинисты, как никто до них, были близки к победе. Но - приходилось отменять штурм, спускаться, выходить на спасработы. Со всего Памира слетались команды на помощь.

По следам спасатели дошли до трещины. Вытащили Усенова. На удивление всем - он был живой. Пролетев несколько метров, остался сидеть на каком-то уступчике. И провел в ледовой трещине, на крошечном уступчике - сорок восемь часов. После стольких дней борьбы с непогодой, недоедания, обессиливания - еще двое суток в трещине просидел. Выжил, когда другие рядом умирали. На что только не способен человеческий организм!

На следующий год Урал Усенов в команде Абалакова снова штурмовал Победу.

Из остальных участников в живых не осталось никого. Уходили из пещеры вниз двойками, потеряв какой-либо контроль над собой. И никто уже не выполнял обязанности капитана. Еще двоих нашли на гребне. Остальные уходили, срывались, исчезали в белом безмолвии. Тела их не найдены до сих пор.

Естественно, воспоминания о трагедии (а тогда мир альпинистов был невелик, мы знали все подробности) наводили нас на размышления о тактике высотных восхождений. Которую мы познавали на собственной шкуре.

Пересидев непогоду, все спустились вниз. Мы собрались в верхнем базовом лагере, на высоте 5200 метров. Выглядел лагерь оригинально. Место было ровное. Поэтому пещеры были вырыты не горизонтально - в склон, а вертикально - вниз. Это были даже не пещеры, а огромные подземные дома.

На траверс планировалась команда в двенадцать - тринадцать человек, остальные собирались на Восточную Победу. Восточная Победа - сама по себе семитысячник, неплохое достижение.

Но все это только планировалось. А пока - в базовом лагере растянули веревки, на них мирно сушилось белье. Совершенно неожиданный для такого места, для такой высоты пейзаж.

Подытожили первые потери. Примкнувшие к нам альпинисты города Фрунзе, возглавляемые Алимом Романовым, во время пещерной отсидки дрогнули. В первый же день спустились вниз и покинули экспедицию. Но все остальные рвались вверх, к Победе, в том числе - и три девушки, Соколова, Щукина и Анечка Тихонова.

Наконец, белье было просушено, мы вышли огромной группой на маршрут. Сорок шесть человек должны были подняться за один день от пещер на Восточном Гребне до вершины Восточной Победы. Тринадцать из них - с палатками, со всем снаряжением. Тринадцать с Восточной уходят на траверс. Остальные спускаются в тот же день обратно, к пещерам. Чтобы не тащить ни палаток, ни спальных мешков. Тринадцать - остаются ночевать на вершине.

Поднимались тяжело. К счастью, выпавший за время непогоды снег сошел лавинами, а тот, что остался, - держал крепко. Постоянно меняя впередиидущих, вытаптывающих тропу, группа поднималась все выше и выше. Девочек, естественно, вперед не выпускали, девочек не нагружали теплыми вещами. А чехи неплохо тропили, - я и не ожидал в них такой выносливости.

К вечеру Восточная Победа была покорена. Сорок шесть человек - огромная команда стояла на вершине. Впервые столько альпинистов одновременно покорили семитысячник. Но - подкрадывалась ночь. Мы поставили палатки. Ребята пожелали нам "счастливого траверса" и быстро ушли вниз.

Траверс продолжался тринадцать дней. В основном - в непогоду. Приходилось очень туго. Обстановка непрерывно менялась, то приходилось ползти по снегу, настолько он был глубок, то через каждые десять метров загонять крючья в голый лед. Постепенно команда все ближе и ближе подбиралась к трапециевидному бастиону, мрачно взиравшему на нас седым скальным отвесом.

Подойдя под бастион, мы остановились на ночевку, а назавтра решили, оставив палатку, налегке зайти справа, через пологую часть, на самую крайнюю, на высшую точку - по более простому пути, где не нужна была крючьевая страховка. Впереди был участок фирна, который позволял пройти на кошках, поочередно страхуясь через ледоруб, с большой степенью надежности.

Пока что высоту все переносили хорошо. Все, кроме Саши Абреимова. Решили, что он назавтра останется в палатке.

Утром две связки-шестерки вышли на штурм главной вершины. Когда до поворота оставалось сто пятьдесят метров, один из двенадцати остановился и сел на снег. Он не мог идти дальше. Из двенадцати - один. Вано Галустов, заслуженный мастер спорта, один из сильнейших альпинистов Союза, который придан был нам Федерацией, как более опытный и сильный - чтобы вести нас к высоким вершинам. Конечно, сказался и возраст, и тренировался не по нашим канонам. Водку пил вместо тренировок. Много мог ее выпить. И поллитра, и литр, и два литра, говорят, выпивал. Звали его - "Черный Буйвол". Водка только удесятеряла его силы. На Кавказе он водил молодежь после выпитых накануне бутылок - не моргнув глазом. Но в нашей экспедиции водка не была предусмотрена. Возможно, если бы была - он дошел бы до вершины. Но он - остановился.

Так что теперь из трех приданных нам Федерацией "стариков" в штурмовой группе остался один Иван Богачев. Иван был очень силен, прекрасно бегал средние дистанции. Настоящий альпинист-высотник. И опытный - мог всегда дать дельный совет, в любой ситуации.

А Петя Скоробогатов отстал от всех еще на предварительном этапе:

- Ой, как тяжело, как вы быстро ходите, и мяса не дают, все на сгущенку упирают. Я так не могу, - и просидел все время возле кухни в нижнем базовом лагере. Вместе с Сонькой картошку чистил.

Вано Галустов, Вано Галустов! Если бы знал он, к чему приведет эта его остановка перед вершиной Победы. Какие изменения произойдут в спорте, в стране и в мире! Изменения, потому что Ерохин мог изменить и страну, и мир. Мог возглавить экспедицию на Эверест, мог возглавить весь советский альпинизм. Мог жить еще долго-долго. Если бы все это мог предугадать Вано, сидя на снегу под вершиной, - нашел бы в себе силы дойти. Но кому из нас даровано в жизни чувство предвидения?

Вано надо было спускать. Вся его связка, пять человек, пошли вниз. Другая - продолжала подъем к вершине. Через пару часов вышла на высшую точку. Как мы и предполагали, сюда еще не ступала нога человека.

Команда Абалакова была совершенно не в этом месте. Не намного ниже, но достаточно далеко по горизонтали. От вершины гребень с еле заметным понижением уходил вдаль. Но высшая точка - выделялась из всего гребня. Всюду на гребне был снег, свисали карнизы. И только здесь - скалы. Мы сложили огромный тур. Не помню уже, что было написано в записке, хотя писал ее я.

Обидно, так обидно было, что нас на вершине было всего шестеро. Наши друзья почти дошли, они были в силах дойти, они уже проделали путь, какой до них никто из советских альпинистов еще не проделывал.

Но тур складывали шесть человек.

Не помню, что написал в записке. Все-таки высота большая. Хорошо еще, что способен был писать. Когда мы вместе с космонавтами проходили медико-биологические исследования - все было гораздо труднее. Труднее голове соображать. В барокамере был такой тест, проверка - насколько ты еще соображаешь. Поднимали долго, сначала с физическими упражнениями, с приседаниями, отжиманиями. Постепенно, в течение двух часов, мы поднимались на высоту девять тысяч метров. Остановки начались с отметки в шесть тысяч. На каждой остановке нам предлагали решить арифметическую задачку. Одну и ту же. Двузначное число умножить на двузначное.

На шести тысячах числа спокойно давали себя перемножить, на семи - с трудом, но все же удалось вспомнить, как производятся действия. А вот на восьми - как я ни приставлял цифры, то верхние к нижним, то нижние к верхним, ничего у меня не получалось. Кислородное голодание. Почерк становится каким-то корявым. В барокамере был очень быстрый подъем. Ногами так не успеть.

На Победу мы забирались долго. Но несмотря на всю мою акклиматизацию - я писал записку корявым, незнакомым почерком. Написал, наверное, то, что обычно в записках пишут. Группа такая-то поднялась на пик Победы. А - сколько человек, кто именно, я не упомянул. Это неупоминание сослужило нам потом службу. Напиши я определенно - поднялись шесть человек, - не случилось бы многих драм. А написать, что поднялись все тринадцать - я не мог. Это была открытая ложь. Нас могли бы обвинить в мошенничестве.

Но не случилось ни того, ни другого.

Вниз бежали достаточно быстро. Быстро догнали пятерку, спускавшую Галустова. Оказалось, что и не догоняли. Они не решились без нас начинать спуск. Когда мы все вместе немного спустились - Галустов пошел сам. К палатке подходил "своими ногами".

Потом был спуск по Северному ребру. После небывалых снегопадов - очень опасный спуск. Как ни пытаешься проскочить - склон обрывается лавинами. За время спуска каждый летал в лавинах по три-четыре раза. В маленьких и больших.

В самой страшной летела наша четверка. Лавина пошла совершенно неожиданно. Сорвался весь склон под нами. Сотни тонн снега рухнули вниз. За мгновение все вокруг превратилось в адский кипящий круговорот. Если бы лавина зацепила всех четверых - в живых не остался бы никто. Но в бурной снежной реке неслись трое, а Сергей Морозов, связанный с нами веревкой, летел по склону рядом. В конце концов, перед самым обрывом, ему удалось закинуть веревку за уступ, затормозить падение связки. Лавина ушла дальше, в сбросы, а наша четверка осталась висеть на скальном уступе. Пострадал один я. Во время падения веревка обмотала меня, поломала ребра. Остальные отделались ушибами. В нашей группе был Аркадий Цирульников, опытный врач и прекрасный альпинист. Он осмотрел меня, сказал, что бинтов никаких не хватит. Поэтому мою грудную клетку необходимо туго-туго обмотать полотенцем.

Меня замотали. Спуск продолжался.

Было больно, трудно. Каждый шаг резью отдавался в проломленных ребрах. Помню, надо было форсировать трещину, за которой начинался более простой склон. Для этого спускались через дыру на несколько метров, словно в сказочную пещеру, а затем вылезали через подобную же дыру с другой стороны. Я буквально молил Божукова, страховавшего меня, не отпускать веревку до тех пор, пока я не коснусь ногами дна этой пещеры. Но он все равно отпустил ее на метр раньше, я рухнул на дно, доламывая свои ребра.

Под нами лежал ледник Звездочка, ровный многокилометровый ледник. Нам до ровного его тела оставалось всего метров триста. Метров триста лавиноопасного склона. Все прошли аккуратно, след в след. Оставалась наша, последняя, связка, в которой почему-то шел и Вано Галустов. Нельзя было садиться, катиться по склону - это приводило к сдергиванию лавины. Спускаться надо было ногами, осторожно. Но Ваио очень устал.

Я просил:

- Вано, пожалуйста, только не сядь на задницу, лавину сорвешь, - не надо было говорить это ему под руку (или еще под какое место). В следующий момент Вано сел, склон тронулся, пошла лавина.

Эта лавина шла не на нас, а под нами. Очень здорово, приятно - ехать на лавине верхом, как на саночках. Если б только не мои ребра - как это было бы здорово! За одну минуту - рррраз и внизу. Ледоруб я отбросил подальше от себя, боялся новых переломов. Но некуда, видно, было дальше ломаться. По указанию Аркадия полотенце подтянули потуже. Я уже и не чувствовал боли.

Через несколько минут мы стояли на Звездочке.

Траверс Победы закончился.

Закончилось покорение гигантского горного массива. Почти десять дней группа находилась выше отметки 7000 метров. Впервые шесть альпинистов были на высшей точке этого самого страшного семитысячника.

Мы не торопились в базовый лагерь, где нас ждали, где была уже выложена сгущенкой надпись: "Привет горовосходителям!", где уже зажигались дымовые шашки в нашу честь, под которыми мы, чихая и щурясь от едкого дыма, должны были проползать, чтобы попасть в объятия встречающих. Оставалось всего два часа хода, но мы все сидели на леднике и обсуждали - как лгать? Только сейчас каждый понял, насколько щекотливо положение всей экспедиции. Как теперь отчитываться о восхождении? Что говорить? Кто был на вершине, кто дошел только до гребня? Обсуждали - где был Галустов, дошел ли он до вершины?

Сам Галустов молчал. Ему, конечно, не хотелось, чтобы его вычеркивали из списка первовосходителей. Да и вообще - речь о первовосхождении даже и не шла. После всей борьбы с Федерацией, борьбы с группой Абалакова, который в назревающей ситуации становился нашим открытым врагом, мы понимали, что сотрут нас - в порошок, в самый мелкий из возможных порошков. Решено было не лезть на рожон, забыть и слово-то такое - "первовосхождение". Не поднимать этот вопрос вообще. Главное заключалось - не в этом.

В насквозь обюрокраченной стране главным результатом мог стать только один - получение медалей первенства. Представление чемпионских званий в своих секциях - как отчет о проделанной работе. Профсоюзу наплевать на то, что есть где-то пик Победы. Но золотыми медалями чемпионов профсоюз будет доволен, - есть чем гордиться, а главное, - есть чем и профсоюзу отчитаться перед высшим начальством.

Все это висело теперь на нас. Выступали по очереди. Некоторые предлагали просто обмануть, другие - сказать всю правду. Наверное, так и надо было сделать. Но сказать всю правду - это значит лишить медалей шестерых (а может - и всем лишиться). Только шестерым засчитали бы восхождение, остальным бы урезали все, - весь пик Победы. Словно и не было их там.

И, как назло, в связке с Галустовым оказались оба руководителя секций, Шполянский и Локшин. Не случись этого - Ерохин говорил бы только правду. Но ребята целый год пахали, но ребята выцарапывали деньги из своих профкомов. И перед этими профкомами ребятам надо было отчитываться. Тоже соображение не из последних.

Последнее слово оставалось за Ерохиным. Игорь предложил нечто среднее. В отчете точно не говорить, кто был на вершине, кто не был. Но это совсем не значило, что Ерохин предлагал не говорить правду вообще:

- Как только мы получим медали - тут же обнародуем все как было в действительности. Пойдем в редакции газет, на телевидение. Но сейчас нам главное - обмануть федерацию.

Заслуживала ли она иного к себе отношения? Если бы не Федерация, российская молодежь давно к тому времени штурмовала бы семитысячники, выезжала и в Гималаи. Мы считали Федерацию своим злейшим врагом. Обман Федерации не был для нас обманом. Обман Федерации считался правым делом.

Я, как и всегда, согласился с Ерохиным. Я вызвался написать отчет, обещав запутать все следы и спрятать все концы. Прямой лжи в моем отчете не было. Был туман, туман, окутывающий и в хорошую погоду ранним утром верховья Звездочки.

Наконец, мы спустились, пролезли под сигнальными дымовыми шашками, выперли по последнему тягуну на морену. Все, в лагере! Встречали ружейной пальбой. Сгущенкой - вдоволь, остававшейся еще тушенкой. Бараны давно уже были съедены. Восхождение закончилось.

Для всех. Но не для нас с Игорем. Как и предполагали, сидя на Звездочке, нам пришлось продолжить восхождение. В кабинетах. В дискуссиях с Федерацией. Противников было много.

Я оформил отчет так, как и задумывал. Не было ни одной конкретной цифры или даты - кто, где и когда. Зато было очень много общих слов.

О нашем восхождении писали газеты Англии и Америки.

Все тринадцать траверсантов получили золотые медали.

И сразу же после этого мы опубликовали статью с точными датами, фамилиями шестерых, побывавших на вершине. Подчеркнули особо - следов пребывания человека на вершине обнаружено не было.

Выступили по телевидению. В старом еще здании, на Шаболовке. Ерохин все смеялся над моим выступлением. Говорил, что все в нем сводилось к горам сгущенки. Те, кто смотрели передачу, только про сгущенку и поняли. Вел передачу Виктор Балашов, известный в прошлом диктор. Он, бывший борец, был намного выше и крупнее нас. Да к тому же все время стоял на переднем плане. И зритель видел на экране огромную фигуру Балашова, а рядом - крохотных альпинистов.

За непокорство нам грозила карающая десница "спортивной общественности". После всего шума, поднятого нами, приходилось ожидать одного - дисквалификации. Как это обычно и делалось, нас должны были лишить званий мастеров спорта, "раздеть", как говорят в народе. Но ничего подобного не произошло. Казалось, Федерация смирилась со своим маленьким поражением.

К тому же начиналась подготовка к Эвересту. Не включить таких спортсменов, как Ерохин, Божуков и я, - федерация не могла. Иначе все бы узрели не только подлость, но и глупость Федерации.

"Старики" рассчитывали на нас. Ерохин им был необходим как великолепный организатор, завхоз, администратор. Я и Валентин по их расчетам должны были затащить для них грузы и кислород, без которого ни Абалаков, ни Аркин, ни Боровиков не смогли бы штурмовать высочайшую вершину мира. На нашем горбу - потому и не растерзали нас за Победу. Сделали вид, что не расслышали.

По возвращении с Победы мы были включены в состав экспедиции "Эверест-59". Экспедиция намечалась совместная, советско-китайская, потому и восходить было решено со стороны Китая, с севера.

Китайцы тренировались рядом с нами. Не вместе, вместе они не могли, не выдерживали наших нагрузок. Меня с самого начала удивляла их отчаянно слабая подготовка. Как они собираются идти, если еле-еле ноги таскают, а на высоте идут на каких-то уколах. Присмотревшись к ним, я понял, что братья наши - не только не альпинисты, но и не спортсмены вообще. Партия направила их на этот фронт работы, силу и опыт горных восхождений заменяли им политическая устойчивость и грамотность, преданность партии и вера в идеалы коммунизма. Грешно смеяться, сами столько лет жили под железной пятой.

И снова забыл я о литье под давлением. Целый год государство выплачивало нам стипендию, мы только и делали, что тренировались, паковали продукты, отправляли в Китай снаряжение. Как самых голодных, нас с Божуковым прикрепили к Евгению Иванову, занимавшемуся продуктами. Можно было подъесть что-нибудь вкусненькое, шоколадку, баночку икры из несортовых рассыпавшихся упаковок. Конечно, мы были скромны и на многое не замахивались. Но как приятно было после дня работы, прерываемой надолго тренировкой, попить чаю со всякими вкусностями.

Все продукты рассортировывались по ящикам, на каждом ящике стояла надпись - "высота 6000", "высота 7000","базовый лагерь… Все было предусмотрено, продумано. Готовились тщательно, используя все, что только могло пригодиться, свой и чужой опыт. К тому времени Эверест был покорен дважды, двумя экспедициями. Неужели мы могли стать третьей?

В сборную команду страны, кроме нас троих, из победной нашей экспедиции больше никого не взяли. Вместе с нами готовились еще несколько молодых альпинистов, но большинство оставалось за "стариками". Ерохину тогда только исполнилось тридцать два, мне - двадцать восемь, Божукову - вообще двадцать три. Абалакову - пятьдесят. Его команда - тоже примерно того же возраста. А вошла в сборную его команда полностью, без вопросов, без выяснений - кто достоин, кто сильнее.

Общая организация и руководство были поручены Евгению Белецкому. Тому самому, руководившему в тридцать девятом году восхождением на пик Сталина, в год шестидесятилетия вождя. После трагического случая - гибели Олега Аристова - восхождение было прекращено. Но нельзя было, невозможно - чтобы сорвалось восхождение, приуроченное и посвященное такой дате! Белецкий доложил Сталину, что в честь его юбилея покорена гора, носившая имя вождя. Более того, позднее Белецкий написал целую книгу - посвященную успешному восхождению.

Спортивной частью ведал Кирилл Кузьмин. Очень сильный высотник. Небольшого роста, коренастый, жилистый - прекрасно бегал на лыжах. Ему было уже за сорок, он не тренировался с нами, по нашей методике, но был в высшей мере достоин руководить штурмом Эвереста.

Собирались с нами в Гималаи и грузинские альпинисты. Первым среди них был, без сомнения, Михаил Хергиани со своим бессменным напарником и другом Иосифом Кахиани.

Осень пролетела незаметно. Тренировались мы втроем со своими ребятами из секции, тренировались самостоятельно, очень много бегали. Потом вся команда должна была собраться в Терсколе, совершить восхождение на зимний Эльбрус, пожить на седловине, - и сразу лететь в Китай, к подножию Эвереста. Задумка Кузьмина, - чтобы в Гималаи прибыть уже акклиматизированными. Эльбрус - это уже обвыкание под шесть тысяч метров. А зимний Эльбрус - многие приравнивают к семитысячнику.

И вот незаметно подкрался февраль, - мы собрались в Приэльбрусье. Сначала несколько недель жили в уютном альплагере "Шхельда". Всех заставляли кататься на горных лыжах. Но мы с Божуковым прихватили равнинные и там, где все спускались на горных, - обходились ими. К тому же возникла прекрасная идея - а что, если попробовать бегать на лыжах в горах, на высоте. От "Шхельды" до подножия Эльбруса километров тридцать всего. Почему бы не попробовать пробежать эти километры на лыжах? Сказано - сделано. Испросив у начальства разрешение, мы сбегали на обычных равнинных лыжах до "Приюта одиннадцати" и обратно. Успели обернуться за один день, хотя здорово умотались. Как снопы подрубленные вечером завалились спать. Зато организм привыкал к кислородному голоданию, мышцы наливались силой.

Физически мы готовы были неплохо. Морально - хуже некуда. Беспрерывно между стариками и молодыми вспыхивали споры, возникали трения. Но трения не могли не возникнуть при такой разнице в подготовке и подготовленности, при столь различных взглядах на жизнь. Мы считали обязательной для себя утреннюю зарядку, они - нет. В дни отдыха мы проводили дополнительные тренировки, они предпочитали целый день отдыхать. Мы ходили быстро, они предпочитали медленный темп. Зрела ненависть к нам, молодым и настырным. Вот, мол, какие выскочки.

Но до открытого конфликта дело пока не доходило. Программа пребывания в "Шхельде" была полностью выполнена, сборная страны "Эверест-59" переехала на склоны Эльбруса.

На седловине разбили палаточный лагерь, достаточно долгое время каждый провел на высоте. Ходили на обе вершины. На Восточную - просто в качестве высотной тренировки, на Западной же приходилось вовсю использовать технику прохождения ледовых склонов. Погода стояла превосходная. Было морозно, но ясно, светило солнце, ветер не очень свирепствовал. Наконец, отработав и здесь все, что задумывал Кузьмин, начали спуск.

А на спуске накрыла нас непогода. Как это всегда на Эльбрусе и бывает, - неожиданно словно ночь опустилась, полярная ночь. Задул ураганный ветер, закрутила пурга, подморозило. Надели маски, но и маски не очень-то спасали в снежной круговерти. (Внизу потом выяснилось - многие на этом спуске обморозили глаза.) Склон Эльбруса - не крутой, но зимой весь из зеленого бутылочного льда. Гладкий, скользкий, мерцающий в сумерках, кошки на таком льду держат очень плохо. Подступала паника и неразбериха. Абалаков, Белецкий остановились:

- Дальше идти нельзя. Туман, ветер, потеряемся, заблудимся, погибнем, - заблеяли старые зубры.

Но тут взревел Ерохин. История повторялась. Как и тогда, на Караугомском плато, Ерохин позвал всех спускаться. Он не боялся, что его опять обзовут трусом. Он был уверен в своей правоте. Он сохранял душевное равновесие, когда все уже устали бороться. Абалаковцы дрогнули. Сдались, подчинились Ерохину. Он повел группу дальше, вниз. И не заблудились, не потерялись. Все дошли, все остались живы.

Я запомнил на всю жизнь день - 17 марта 1959 года. Перед получением документов и билетов, как всегда в СССР, положено было провести общее собрание. Нас собрали, усадили в кресла. И объявили - никуда мы не поедем.

Китай начал оккупацию Тибета. Тибетцы сопротивлялись. Индия через перевалы поддерживала их оружием. Хрущев в политике был - младенец. Он по-марксистски, как ему казалось, одобрил действия индусов. Мао тоже был марксистом. Особым, вроде Сталина, перед которым Никитка когда-то отплясывал в расшитой украинской сорочке.

Дружба кончилась. Не исполнялась больше песня "Русский с китайцем - братья навек".

* * *

Не поехали на Эверест. Все ходили хмурые, злились, переживали.

Злость всегда рвется наружу, ищет - на ком бы отыграться. Лучшей мишени для Федерации, чем Ерохии и его команда, - трудно было придумать.

Проводились заседания. Одно, другое, третье. На заседания приглашали, вызывали нас. На каждом разбиралось - как мы шли, сколько человек достигло той или иной высоты, кто именно.

Прямого обмана мы не могли признать за собой. Было - сокрытие событий с целью получения всеми золотых медалей. Мы были искренни. В этом не сомневались даже наши враги.

Вспоминались все старые огрехи. За два года до этого, при оформлении отчета о первопрохождении северной ледовой стены Ушбы, Ерохин допустил неточность. Неточность - равносильна обману. Уж очень нам хотелось впервые получить медали первенства! А медали в советском альпинизме давали не за вершину, не за восхождение, - за отчет. Кто друг Абалакову, кто напишет, что забил крючьев больше всех, - тот и победитель.

Типическая ситуация сложилась в шестьдесят восьмом году, когда все та же группа спартаковцев Абалакова прошла по пологому склону на пик Ворошилова (такой склон и стеной-то совестно называть), а в это же время рядом, на том же Памире, команда "Труда" впервые поднялась на пик Коммунизма по отвесной двухкилометровой южной стене (Ю.С.К.). Такой стены (5500 - 7500) нет, наверное, ни в Гималаях, ни на Аляске.

Чемпионами стали - абалаковцы.

Потому-то Ерохин и допускал неточности в отчетах. В том числе и о восхождении на пик Военных Топографов. На это тренировочное восхождение всего шло человек тридцать. Но на самой вершине были не все. Всем идти до самого конца было неразумно. Но по правилам тогда все должны были бы вернуться. Но по правилам - эта вершина не засчитывалась никому. Либо все заявленные на восхождение восходят, либо - как будто никого из них и близко не было! Но вершина ведь была покорена, почему же Ерохин должен был от нее отказываться?

Были неточности. Был повод - обрушиться на Ерохина, на меня, на всю команду. Благородный обман, который был до Эвереста молчаливо одобрен даже многими стариками из Федерации, - превратился просто в обман. Потом - в обман общественности. Потом - вырос до обмана советской власти.

Ох, как они с нами расправлялись! Своего унижения, пережитого ими на спуске с Эльбруса, они простить не могли. Обвинить на этот раз Ерохина в трусости - было уже невозможно. Трусами оказались его оппоненты.

И все же, все же... Возможно, с нами обошлись бы и не так круто. Но тут встал Иван Богачев. Иван знал очень многое, о чем мы могли только догадываться. Знал всю подноготную тайной кухни Федерации. Иван резал правду-матку в глаза:

- А что вы именно к нам придираетесь? Белецкий не дошел до вершины пика Сталина, а где это зафиксировано? Нигде, наоборот, вот целая книжка лежит - о том, как они дошли до вершины. Да какой отчет ни возьми - в каждом можно найти неточности.

Богачев припомнил и другие случаи недохождения до вершины маститыми альпинистами. Теми, кто нас судил. Начиналась борьба не на жизнь, а на смерть. Тут уж не до реверансов, если победит Богачев - вся Федерация летит к черту. Нас надо было задавить, затоптать.

Но Ивана уже не остановишь. И вот в воздухе повисает самое страшное:

- Простите, но ведь и вы, Виталий Михалыч, никогда не стояли на высшей точке пика Победы.

Абалаков побледнел. Такую мысль надо было рвать - с корнем. Чтобы никогда, никогда, - ни сейчас, ни в будущем, - никому и в голову не могло прийти, что покорили Победу не Абалаков со своей верной гвардией, а Ерохин и Белопухов.

Нас дисквалифицировали. Срезали звания мастеров спорта. Устроили огромное-погромное собрание альпинистов всего Союза. Мы сопротивлялись изо всех сил, отбивались как могли. Перед моим выступлением (последним словом) ко мне подошел Овчинников:

- Не поддержишь Ерохина, скажешь всю "правду", - тебе ничего не будет.

Но я сказал всю правду - без кавычек.

И власть, и право раздачи наград, и дележка государственных денег - все было в руках Федерации альпинизма. Терять она не хотела ничего. И находила способы уничтожать врагов.

Попал под косу и Божуков. Его не дисквалифицировали, не лишали звания, но не были зачтены восхождения на пик Военных топографов и на Победу. Звание мастера спорта не могло быть оформлено, Валентин заново начинал бороться за включение в высотные команды.

А вот Галустов, смиренный Галустов, из-за которого все и произошло, - остался и при звании, и в величии. Он молчал, он помогал своим друзьям душить нас.

Сначала я не ощущал всей тяжести удара, нанесенного нам. Подумаешь, дисквалифицировали! Но проходил месяц за месяцем - наваливалась тоска. Становилось ясно, что все пути дальнейших восхождений - перекрыты. А хотелось на высоту, я активно готовился к будущему лету, к новому сезону. Я был готов к высоте - как никогда.

Кирилл Кузьмин сочувствовал нам. Но в экспедицию на пик Сталина взял одного Божукова.

Начинало сдавливать грудь. У моей мамы случались такие приступы, она называла это стенокардией. Я не ходил к врачам, я продолжал тренироваться. Но было очень тяжело. Результаты падали.

После семи лет активных поездок в горы я был насильно отлучен от альпинизма, впервые остался летом в душной и пыльной Москве. Была, конечно, возможность поехать в альплагерь, на Кавказ. Но после Победы - это было ухе невозможно. Как невозможно взрослому человеку влезть в штанишки детские. Туда, куда рвалась моя душа, - не пустили.

В то время желающих бегать длинные дистанции было очень мало. И тренер МВТУ по легкой атлетике Виктор Викентьевич Шилов, добрейший человек, видя и понимая мое состояние, предложил тренироваться летом у него. Готовиться на десятикилометровую дистанцию.

Шилов был, конечно, в курсе всех наших дел. И хотя ему, как и всем, поручили добивать нас, как врагов народа, у него этого и в мыслях не было.

Оказалось, бег - тоже очень тяжелый вид спорта. Тяжелый и - интересный. Тренировались пять раз в неделю, вдвоем, в том самом парке Московского военного округа. Мой напарник готовился выступить на дистанции пять километров.

Бесконечное число ускорений. Сто метров, двести, пять раз по сто, пять раз по двести, пять раз по четыреста, снова пять раз по двести. Тренировки требовали не очень много времени. Проводились, в основном, после работы.

Я в то время наконец приступил к работе, инженером в МВТУ. Начал работать вопреки множеству попыток сгноить, послать куда-нибудь подальше. Все сроки пребывания в аспирантуре вышли давно. Я должен был быть распределен институтом на работу.

Распределение было однозначным - в Барнаул, к чертям собачьим! Вон его из института, чтобы духу его здесь не было, этого врага советской власти!

Но ничего не вышло. Спас меня ректор института Николаев. Он тоже был альпинистом. Он любил меня. Иногда в профессорской столовой мы оказывались за одним столиком. Николаев расспрашивал:

- И как это вы все успеваете? Лыжи, альпинизм, наука, диссертация. Да еще семья!

Я говорил, что семьи, конечно, нету, на семью не остается ни минуты.

Между нами складывались ровные, добрые, теплые отношения. В решающий момент он спас меня. Направил вместо Барнаула в новую институтскую лабораторию. Хрущев объявил новое приоритетное направление в промышленности - выпуск и внедрение пластмасс.

Пластмассы можно смело поставить Хрущеву в плюс. Это вам не кукуруза. В течение двух-трех лет промышленный облик страны значительно изменился. Появилось множество деталей из пластмассы, которые были в десятки раз дешевле таких же из металла и дерева.

Как раз новая лаборатория, мое убежище и пристанище, создана была для изучения пластмасс. Состояла, правда, всего из двух человек. Начальник - Лымзин и его заместитель - я. И больше никого.

Лымзин работал над докторской диссертацией, я помогал ему в этой работе. Помощь мою он очень ценил, поэтому я пользовался большими правами и свободами. Я мог ходить на тренировки - когда захочу. Начальник лаборатории и его заместитель были взаимно довольны друг другом.

Работа в новой лаборатории укрепляла мои позиции. Из недр парткома извергалось и ползло по институту негласное положение, установка: Белопухов - антиобщественник, антисоветчик, его надо давить, давить и еще раз давить. А у меня, как у заместителя Лымзина, складывались хорошие отношения с заведующими кафедрами. Возникая чисто по научной линии, зачастую перерастали и в просто человеческие. Наша лаборатория, к тому же, была богатейшей кормушкой. Хлебом не корми - только дай поработать, посотрудничать с нами! За сотрудничество, за одно участие в новой тематике - получали большие по тем временам деньги. А всей дипломатией у Лымзина ведал, естественно, я, больше некому было.

Положение обязывало. Со многими я оказался на короткой ноге. Постепенно приходило успокоение. Грудь больше не сдавливало. В сентябре успешно выступил на первенстве вузов Москвы. Занял четвертое место, пробежав десятикилометровку за тридцать две минуты тридцать секунд. Доволен был Виктор Викентьевич. Доволен был и я.

Приближалась новая зима. Зима шестидесятого года.

Божуков летом в команде Кузьмина взошел на пик Сталина. Взошел по новому пути. Мы с Ерохиным решили - раз лето пропало, значит, надо зиму не пропустить, не потерять даром. Задумали сделать траверс Домбая.

Домбай - самая высокая гора Западного Кавказа. Зимой еще никто не ступал на ее вершину. И не пытался покорить. Организованы были две группы. Группа Академии наук и наша. Восхождение решили делать совместное. Так было безопасней.

В конце февраля мы собрались на Домбайской поляне. Когда-то, еще до войны, здесь располагался альплагерь "Медик". Главным его украшением считался деревянный двухэтажный дом с башенками, в готическом стиле. Лагерь был закрыт, но дом продолжал стоять, теперь в качестве отеля. Там мы и поселились. Жили, готовились, тренировались. Кавказская зима еще не собиралась сдаваться. Часто баловала нас снегопадами, реже - ярким солнышком. Температура на Домбайской поляне не особо стесняла нас, но то на поляне, а наверху ждали настоящие морозы.

Короткий подготовительный этап пролетел незаметно. Покидали гостеприимную поляну - я и Божуков, как всегда, на равнинных лыжах, остальные на горных. Путь лежал по глубоким долинным снегам к подножию Домбая. Нас провожали, - недавние знакомые решили довести до начала маршрута. Одна из провожающих — Нина Воронцова — стала впоследствии женой Валентина.

Под самым выходом на первые скалы была выкопана огромная пещера. В ней все разместились. Шестеро нас, шестеро "академиков", да и проводы пока не заканчивались. Решили выходить на маршрут с разрывом в один день. Восхождение обещало быть трудным, опасным, поэтому заранее договаривались о связи, о возможном взаимодействии.

В пещере оставили лыжи. Воткнули в пол, в снег, рядком. Вышли "академики", возглавляемые Женей Таммом. Ни одного академика в этой команде пока не было, но - доктора наук, ученые с мировым именем. Вышли через день и мы. Ерохин, Божуков, я, Ийя Соколова, физик, только что защитившая диссертацию, Володя Фещенко и Аркадий Цирульников, наш доктор, прошедший с нами траверс Победы.

На четвертый день восхождения наша шестерка вышла под стену, которую обычно называют "психологическая". Пройти, подниматься в этом месте по гребню - очень трудно. Поэтому предпочтительнее было выйти на стену. Стена сама по себе достаточно простая. Легко идется вверх, свободно забиваются крючья. Но все это происходит над двухкилометровым отвесом.

Постепенно все веревки перепутались, все оказались соединенными в единое целое. Последним шел Ерохин. Выбивал крючья, передавал наверх. Первыми шли, поочередно сменяя друг друга, я и Валентин.

Мы вылезли на широкую полку, с которой хорошо уже просматривался выход на гребень. Оставалась последняя небольшая стеночка,

Я подсадил Валю, он вылез, осмотрелся. Оказалось, рядом с ним очень удобный для закрепления веревки камень. По веревке я вылез к Валентину. Мы оказались стоящими вдвоем наверху, а все остальные оставались под нами, на полке.

Божуков, собрав веревку в кольца, уселся на этот камень, я же собирался, закрепив конец, принимать следующего.

Следующим подходил Володя Фещенко:

- Адик, закрепи веревку.

Я только и успел это сделать. И, как только я сделал это, - раздается дикий свист и грохот. Я вижу, как закрепленная за камень веревка разлетается в воздухе по ниточкам в клочья.

Все четверо улетают вниз по стене.

Передать ощущения те - почти невозможно. Срыв произошел через секунду после того, как я закинул веревку за камень. Произойди он на секунду раньше, замешкайся я на секунду, - мы бы летели вместе со всеми, к подножию стены.

Только потом, спустя многие годы, я осознал, что тогда, именно тогда, на зимнем Домбае, я был ближе всего к смерти. Ближе всего того, что случалось в моей жизни. Но все это я осознавал потом. Потом приходил липкий страх: "А что если бы не успел веревку закинуть?".

А тогда - мы были подавлены, смяты, разбиты. Находясь за перегибом, мы не могли видеть никого из наших друзей. Мы только слышали свист.

Спустились обратно на полку. Поняли, догадались, досмотрели - как все это произошло.

Ошибку допустил Ерохин.

Мы замечали, что после дисквалификации, после всех разборов, обвинений, - часто Игорь бывал подавлен, мрачен, уходил в себя. Прежней улыбки уже не было на его лице. Если бы мы заранее задумались над всем этим, - не пошли бы этот труднейший маршрут. Не пошли бы — из-за него.

Эта невнимательность на стене - была результатом подавленного состояния. После разборок на заседаниях Федерации.

Игорю необходимо было сделать большой шаг, огибая огромный камень, выступ. Но за огромным — торчал маленький живой камушек, который надо было обминуть, не наступить.

Мы все проходили это место с должным вниманием, каждый передавал следующему, что камень — живой. Ерохин, видимо, пропустил замечание впередиидущего мимо ушей. Наступил на этот камень. Сорвался.

Но даже не это, не эта - стала той роковой ошибкой, унесшей жизни четверки.

Перед Ерохиным шел Аркадий Цирульников. Игорь не предупредил его, чтобы тот обратил внимание, подстраховал. А между ними свободно болтались пятнадцать метров веревки, был и крюк между ними - забитый слабо, не из расчета на рывок. Цирульников и не смотрел назад, на Ерохина. Все смотрели в противоположную сторону: Аркадий на Соколову, Соколова на Фещенко, Фещенко на меня.

Все устремлены были вперед, вверх, за последний перегиб.

Ерохин, пролетев пятнадцать метров, вырвал крюк и сдернул Цирульникова. То же самое с Соколовой. Втроем они одернули Фещенко, уже почти вылезшего к нам. Последний рывок всей четверки, уже набравшей огромную скорость, - никакая веревка не могла бы выдержать.

Мы сидели на полке. Я и Божуков. С одним обрывком веревки. Без крючьев. Без палатки. Без примусов. Мы шли первыми, облегченные. В рюкзаках - только спальники и пуховки. Зима, Домбай, вечер. Вечер восьмого марта. Утром Соколовой вручили подарок. Куклу какую-то специально тащили. Теперь эта кукла в продранном рюкзаке лежала в двух километрах ниже.

Оставалось одно - в очередной раз бороться. Бороться за чудом сохраненные жизни. Единственной нашей надеждой было - догнать "академиков".

Наверное, можно пролететь два километра и остаться живым. Некоторые парашютисты, падая в глубокий снег, ничего себе даже не ломали. Но стена эта имела примерно в середине уступ, перегибалась в отрицательный угол. Именно об этот уступ каждый падавший разбивался. Дальше до ледника летели окровавленные тела.

Безжизненные тела.

Их нашли потом прямо под стеной, припорошенных снегом. Поиски были недолгими.

Наступала ночь. С вершины снег весь был сдут, мы ворочали камни, сооружали стенки - укрытия, логово. От ветра защита. А от мороза - прятаться негде. Съели на двоих единственную оказавшуюся случайно в моем рюкзаке банку сгущенки. Залезли в спальные мешки, забились промеж камнями, накрылись рюкзаками.

Пытались заснуть. Утром оказалось, что всю ночь нас мучил один и тот же кошмар. Сквозь морозную дрожь грезилось, - будто все это неправда, ребята живы, рядом с нами.

Сборы поутру были недолгими. Вышли очень рано. Путь наш шел по летним - бесснежным - скалам, усложненным льдом и морозом. Часа через два впереди увидели группу. Кричали громко, - почти сразу же и услышали, остановились, поняли - что-то случилось. Хотя бы потому, что догоняли их только двое.

На Западной вершине Домбая мы соединились. Их шесть да нас двое. Теперь - восемь. Рассказали им о случившемся. В положенный час вниз ушла радиограмма. Внизу что-то поняли, что-то нет. Кто именно из шестерых погиб - разобрать не смогли. До Москвы дошли самые разнообразные вести. Наши с Валентином матери в очередной раз похоронили в душе своих сыновей.

На радостях "академики" нас здорово накормили, выдали по плитке шоколада, по банке сгущенки, все это добро мы запивали крепким горячим чаем.

После этого выяснилось, что у "академиков" тоже не все хорошо, продукты уже на исходе. Но особых волнений это не вызывало, все рассчитывали на большую заброску, оставленную еще летом на Восточной вершине.

Летом я пробегал от Западной до Восточной за два часа, почти все - ногами. Мысли о том, что впереди ждет не еда, а беда, - и не возникало.

Мы начали движение по гребню. И тут же с удивлением обнаружили, - вопреки ожидаемому, снег с гребня не сдувался. Наоборот, снег скапливался на гребне. Перед нами начинался двухметровый сугроб - длинный, длиною в весь гребень, от Западной вершины до Восточной, обрывающийся в обе стороны жуткими карнизами. Чтобы пройти - необходимо было, срывая весь снег, обнажать скалы. Только после этого возможно поставить ногу, сделать шаг.

За первый день мы прошли пятьдесят метров.

Восточная вершина, гора продуктов - все это оказалось недосягаемым. Проще было дождаться лета, чем убирать весь этот снег вручную. Пришлось вернуться на Западную вершину. В час радиосвязи вниз уходит радиограмма. Радиограмма пугающего содержания.

Продукты на исходе. Будем предпринимать попытку спуска прямо вниз, по стене.

Гибель четверки уже всех переполошила внизу. Но когда услышали, что и группа известных ученых - Балдин, Тамм, Бонгардт - терпит бедствие, в Москве началась паника.

Лучшие альпинисты вылетели специальным (как сейчас принято говорить - чартерным) рейсом. И Кирилл Кузьмин, и Овчинников. И друзья, и враги. Спасать полетели все.

Мы ползли вниз по стене. Спасало то, что погода установилась хорошая. Холодно, морозно - зато ясно.

Еды не было совсем. Вечером ставилась палатка, обычная "памирка" (высотной двойной почему-то у "академиков" не было). Постепенно, забивая все углы, раздеваясь по ходу дела, умещались в эту "памирку" восемь человек. Каким-то образом умещались! И вот когда все упихивались - делался чай, по полстакана на брата, каждому выдавался один кусочек сахару. Отвечеряв, засыпали, кто как уместился.

А спуск был трудный. Поначалу мы крючья не выбивали, оставляли. Оставляли, оставляли, и вот осталось - всего два. Пришлось выбивать их после каждого дюльфера. Я и Божуков, как всегда - по очереди, оставались наверху, на крюке, пока все спускались вниз. Потом крюк выбивался, а остававшийся спускался тридцать метров с нижней страховкой, догоняя группу. То есть двадцать восемь - свободным лазаньем, последние два - с нижней страховкой.

Перегорала боль и горечь утраты. Мы боролись, боролись со стеной. Боролись уже не за две, а за восемь жизней. Рация не работала, батареи давно сели. Но вот мы увидели вертолет, кружащий в виду стены. Нас искали! Близко подлететь не могли, нас они не видели, хотя мы кричали, махали руками.

На пятый день стена была пройдена. Пройдена сверху вниз. Снизу кончалась, расходилась двумя гребнями. Расходилась влево и вправо. Эту часть маршрута никто не знал. Решили идти по левому. Прошли совсем немного, силы быстро таяли, поставили палатку.

И в это время на соседнем, правом, гребне появилась двойка спасателей. Мы увидели их, они нас. У них, мы знали, была еда. Но наступала ночь.

Никто не спал, не мог уснуть, все думали, думали вслух, - что у тех двоих в рюкзаках. Шоколад, сгущенка, да хотя бы просто сухарики черные, только бы чего-нибудь съесть.

А на утро - никто не мог подняться на ноги. До этого - шли, работали, боролись. А увидали скорую помощь, увидали людей, идущих на подмогу, - и легли. Бешеным усилием воли возможно было только на четвереньки подняться. На четвереньках собирали палатку, на карачках поползли - в буквальном смысле поползли - вверх, обратно по гребню.

Ребята накормили нас по-умному. По несколько штук печенья и паре черносливин. Да большего у них и не было, старались бежать как можно быстрее, не нагружались. Теперь надо было спускаться - по правильному гребню.

Странным оказался этот спуск. Спускаешься дюльфером по веревке на тридцать метров - узел какой-то, ни крюка, ничего, просто веревка еще одна подвязана. Спускаешься еще тридцать метров - опять узел, следующая. Такой спуск иногда начинал походить на цирковую акробатику. Только этого нам, обессиленным, не хватало!

Почему же не было промежуточных крючьев?

Двойка, пришедшая первой нам на помощь, на подъеме очень торопилась. Володя Безлюдный, шедший впереди, все время проскакивал мимо мест, где надо было бы сажать крюк. Володя лазал очень хорошо, и Крайнев снизу подвязывал и подвязывал веревки.

Такие чудеса случаются только на спасработах.

Не доходя до наших пещер, встретились с основной спасательной группой в тридцать пять человек. Друзья и недруги расцеловали нас. Никто не ожидал увидеть нас с Валентином живыми. Мы побрели дальше, вниз, а спасатели - под стену, искать тела погибших.

В пещере взяли лыжи и быстро покатили дальше. Скатились прямо к почте. Послали телеграммы - я своей маме, Валентин - своей. Вечером - не могли спокойно смотреть на еду, ели, ели и ели. Только кажется - наелся, а глаза увидят еще что-нибудь - и опять хочется. Ночью обоих рвало.

Ощущения жизни потихоньку возвращались. Оживала и горечь. Спасатели просили одного подняться к ним, помочь опознать тела. Другой - должен был встречать родственников погибших, здесь же, на Домбайской поляне.

Непонятно было, что труднее.

Мы кинули жребий. Бежать наверх выпало Валентину. Я остался встречать Ольгу Ерохину. Я хорошо ее знал, был другом семьи. И вот сейчас - должен был что-то говорить ей, утешать, оправдываться. А на сердце легло - кто б меня утешил.

- Вот, - думал я, - Божукову, небось, полегче. Но легче ли было Валентину, который, ковыряясь в телах, пытался понять, кто Ерохин, а кто Фещенко. Единственно, кого опознали сразу - это Соколову.

У Ерохина не было головы. Голова была отколота, многих кусков так и не нашли. На руке остались целыми - со стеклом - механические часы. Тикали долго еще после паденья, после страшного удара, после гибели. Единственными свидетелями были эти часы. Свидетелями смерти.

Распихали по мешкам, надписали - кто где. И уже больше эти мешки не вскрывались. В Москву отправляли в запаянных цинковых гробах. Когда хоронили - тоже не вскрывали, просто на каждом гробе стояла фотография - Ерохин, Фещенко, Соколова, Цирульников.

В Москве, на Никольском кладбище, похоронили их, соорудили памятник.

Так закончилась для Игоря Ерохина и жизнь, и борьба. Борьба за право все делать честно. Таким он всегда и оставался. Человеком чести.

Трагедия на зимнем Домбае не полностью убила во мне тягу к альпинизму. Охоту отбил перелом ноги в Царицыно, на кирпичном замке, построенном Баженовым.

С уходом Игоря закончилась для меня целая эпоха. Эпоха в моей жизни.

Я перестал тренировать альпинистов. Сам перестал лазать.

Я вернулся в лыжную секцию.