Библиотека

Смерть бабушки

Еще до моей болезни бабушка всегда говорила, что она умрет, когда мне будет 20 лет. "Ты уже будешь стоять на своих ногах, и не будешь во мне нуждаться", - так объясняла она назначение даты. Я, поглощенная своей борьбой, не вспоминала об этом. Но предсказание бабушки исполнилось точно - мне исполнилось 20 лет, и она умерла. Как раз тогда, когда она мне была очень нужна. За несколько часов до ее смерти, после телефонного звонка, который давал мне надежду, что бабушка опять будет возле моей постели, я для нее написала стихотворение:

Гнетуще тяжко
у меня на сердце,
как в воздухе
перед дождем.
Но хлынет дождь -
настанет облегченье.

Сегодня я часто думаю о том, как было бы мне хорошо, если бы она была со мною рядом.

Теперь у меня оставалась только мама. Мне очень хотелось к ней переехать. Но возле меня постоянно должен был находиться человек, который бы за мной ухаживал. Дома же, кроме мамы, это делать было некому. И мое желание было неосуществимым. Нам никто не давал полезных советов, не было людей, которые бы смогли сменить мою маму. Никто не проинформировал нас о различных медикаментозных средствах, хотя мы все равно не смогли бы их оплатить, к тому же у нас не было надежного прибежища на экстренный случай. Профессор считал, что не играет никакой роли, где я умру - в доме или в госпитале. Сегодня я уже дмаю о том, что и я сама, и все друзья мало предпринимали что-либо, чтобы противостоять этому крушению.

Были тысячи похожих ситуаций, когда каждый участник в моей жизни совершенно бессознательно преследовал свою личную цель.

Взаимоотношения между мной и мамой были во все времена скорее напряженными. Она жила со своим новым мужем. Я пыталась убедить себя, что для меня это неважно, но мучилась чувством отчуждения от нее. Возраставшая ревность все заметнее пробуждала во мне внутреннюю ярость. Хотя я должна добавить, что "Мутули" (так мы называли маминого мужа) я любила.

С тяжелым сердцем я вернулась в госпиталь. Еще один шаг в бездну предстоял мне, но я пока об этом не знала. У меня не было альтернативы. Я хотела трезво взглянуть на мое увечье, чтобы как-то продвигаться дальше. А сердцем и умом я понимала, что теперь я ничего не должна загадывать, а жить "здесь и сейчас". Профессор Бюлер, с которым я хотела говорить, до сих пор не воспринимал меня всерьез. И к моему великому удивлению, я должна была просить об этом разговоре. Он тотчас же распорядился препроводить меня в мою комнату вместе с моим дыхательным аппаратом, смонтированным на коляске.

За составом воздуха и его подачей в мои легкие с помощью кислородной подушки следил санитар по имени Хофер. Он делал все очень ловко, вкладывая в это всю душу и сердце. Я была очень рада, что именно ему поручена забота о моем искусственном дыхании. Между нами завязалась дружба, мы о многом разговаривали и эти беседы помогали мне приобрести хоть чуточку так необходимой мне уверенности. Для продолжения борьбы мне необходимы были уверенность и чувство защищенности. Смело можно сказать, что господин Хофер заменил мне тогда отца, брата и друга. С ним я чувствовала себя защищенной и всерьез воспринимаемой.

Ободренная положительной реакцией профессора Бюлера, я не получила отрицательных эмоций от разговора с ним. Но однажды я не смогла себя сдержать. Все во мне клокотало подобно вулкану, который после долгого молчания вдруг пришел в действие. Сквозь слезы я бросила ему упрек в том, что он очень мало обо мне заботится, не желает даже сделать анализ крови и сократить воздушную массу. В результате кровь ударила мне в голову, началось ужасное сердцебиение и я облилась вся холодным потом. С тоской ожидала я моего любимого санитара. Он поставил опять аппарат на нужную мне воздушную норму.

Я упрекнула профессора в том, что он поверил в мою умственную неполноценность, якобы приобретенную в результате заболевания. Я также сказала ему, что не собираюсь провести всю жизнь в общем зале с умирающими, как я ни люблю своих товарищей по несчастью. Я сослалась на пример других людей, находившихся в моем состоянии и, однако, имевших отдельные комнаты, в которых они жили, насколько это возможно, свободно, работали, принимали посетителей. Это было бы и облегчением для персонала, так как моя мама и друзья могли бы ухаживать за мной. Я не могла понять, почему все это мне пытались запретить. И сегодня мне не стало это яснее. Все мои настойчивые просьбы тормозились.

Между тем, мой дух, моя душа просто кричали о помощи, ведь я хотела добиться относительной самостоятельности, свободы, самоопределения. Я мечтала о маленьком помещении, которое я могла бы обставить и которое бы принадлежало только мне. Не знаю, сможете ли вы понять, как человек мечтает жить по-человечески, вынужденный думать о достойной смерти.

Если сначала профессор имел какие-то возражения, то теперь он молчал. Он только слушал меня, пытался успокоить и вытирал платком слезы, обильно струившиеся по моему измученному лицу. В какой-то момент мне показалось, что он услышал мою боль и понял все, о чем я говорила сквозь рыдания. С этой минутой мы стали друзьями. В этот вечер, впервые за шесть лет, измученная переполнявшими меня чувствами, я уснула спокойно, умиротворенно. Сон освежил меня и прянес чувство новой жизни, которая открывалась передо мной.